Так, взмывая вверх и летя вниз, теряя сознание на взлетах этих вселенских качелей, я мечусь от одного счастья к другому, от нашего с Еленой присутствия в купе до полного растворения и нас, и всего окружающего в счастье всеобщего существования. И ни в одной точке этой бесконечной дуги нет ни на секунду остановки, потому что мы непрерывно подымаемся или падаем.
Да, Елена сейчас здесь, я краем глаза вижу ее на грани широкого горизонта, тающего, зыбкого, изломанного бурной стремниной и водоворотами, – неподвижную и безмолвную, но живую и реальную. Глубокий, ясный и открытый взор ее постепенно возникающих передо мной очей еще не превратился в острый, направленный взгляд. Такими чистыми, спокойными глазами взирают на мир молодые женщины из самой глубины своего существа, исполненного свежестью альпийского молока и сока акаций. Эти очи, медленно переводя взгляд и незаметно меняя свое выражение, будто небо – цвет, похожи на пятна мягко освещенного изнутри глобуса, возвещающие о незнакомых континентах и океанах, о которых давно мечталось. Взор этих очей никогда не покоился на мне одном, и я – совсем необъяснимым образом – мог наслаждаться всем, что они созерцают, глядя будто бы на меня, ибо перед этими очами простирались, вызванные ими самими, неведомые просторы нетронутых миров, в которых терялся и мой, видимый облик. Они переводили взгляд и светлели с невозмутимой точностью небесных фаз и в то же время сбивали с толку мои органы чувств и увлекали их на невообразимые пути и ввергали в увлекательный обман.
Только иногда, оказавшись свидетелем неповторимых в своем величии изумительных картин, которые изредка предлагают нам, соединившись, земля и небо, я и сам заводил ту же игру, когда происходит подмена обостренных органов чувств, их неограниченное умножение, и становится возможным одновременно воспринимать явления, которые иначе, в иные, чем эти праздничные, моменты, мы познаем и ощущаем изолированно, каждое отдельно. (Такие минуты не имеют особого названия и позже, среди будничной суеты, остаются как бледный свет в нашей памяти.)
Так, однажды, стоя на высоте в три тысячи четыреста метров и созерцая под собой ледники, сверкающие на солнечном свете, который казался неподвижным, я вдруг услышал, что от них поднимается легкий шум, какая-то музыка, которую ухо с трудом различает и не может удержать. Точно так же как-то в осенний хмурый день я одиноко стоял среди степи, простирающейся от моих ног до неясной границы серого небесного свода. И пока я прислушивался к тихому, но отчетливому свисту и стону травы, легкими серыми волнами колышущейся под порывами ветра, вдруг на гребнях этих бесконечных волн я на мгновенье увидел какой-то блеск, который глаз, привыкший ко всему, что он видел дотоле, едва смог выхватить и приметить, и этот блеск, казалось, не имел связи с солнцем.
Во время путешествий с Еленой такие, вообще-то редкие, случаи подмены органов чувств происходили непрестанно, были вполне возможны и возникали с легкостью сна и быстротой мысли. Это случилось и сейчас.
А когда на каком-то повороте солнце обошло поезд и появилось с Елениной стороны, она на минуту закрыла глаза. Тогда я увидел ее тяжелые и удивительные веки, под которыми жили и сами по себе пламенели огни, из-за чего ресницы, не могущие удержать весь этот свет, мерцали легкими отблесками червонного, темного золота в чудесных переливах.
Пока она сидела с закрытыми глазами, я успел рассмотреть ее лоб, лицо, шею. Вокруг ее головы, словно летнее марево над зреющими плодами, трепетал расплывчатый ореол мощного, но едва заметного излучения и таял в пробегающих за окном неясных далях, в просторе, который под действием скорости на глазах пассажиров словно разрывался на части и пропадал.
Так, преодолевая пространство, мы долго молчали: она – по законам своего естества и появления, а я – упиваясь невыразимой сладостью ее присутствия, которая росла, разливалась и уносила с собой все, о чем можно было подумать и сказать.
Но в какое-то мгновение я не выдержал. Я забылся и на секунду прервал молчание, только на миг, которого было достаточно, чтобы в двух словах объяснить ей, как неизмеримо счастливее я всех людей на земле, вынужденных проводить свои дни и ночи, делить свой хлеб и свое ложе с призраками – в отличие от меня, имеющего женщину совершенного естества и облика.
Этого оказалось достаточно, чтобы женщина, олицетворяющая в моем сознании величие и красоту всего мира, исчезла как привидение.
Напротив меня, в ритме скорого поезда, покачивалась пустая скамья, будто ветка, с которой вспорхнула птица. Окно вагона напрасно захватывало и срезало все новые и новые пейзажи в постоянно новой игре света и облаков. Все это мелькало и уплывало куда-то, будто бесформенная тягучая масса. А я продолжал путешествие как отягощенный заботами одинокий человек, каким без Елениного присутствий по сути дела, всегда и был.
А бывает, Елена является и при других обстоятельствах и совсем по-иному, но вечно во время путешествия и всегда неожиданно и странно.
Случается, что при возвращении, в чужом городе у нас окажется какой-нибудь час-два свободного времени между поездами, или между поездом и самолетом, или кораблем и поездом. Эти часы отмечены всегда особым колоритом и занимают особое место в нашей жизни.
Солнечный день после дождя. Вещи в камере хранения, в кармане билет для дальнейшего пути – сегодня вечером. Вся прошедшая жизнь позади, вся будущая – передо мной. Создается незанятое пространство полной свободы. В такие часы хорошо живется. Все не так, как было и как будет, а так, как могло бы быть и как по какому-то чуду и есть. Жизнь вдруг становится прочной, ясной, лишенной точного определения и воспринимается лишь по тому, что ценно само по себе. Все приобретает особое значение и ценность – и то, о чем человек подумает и что увидит, понюхает или попробует. Мелочи и случайные встречи в таких обстоятельствах часто выглядят как значительные вещи и великие события.
Быстро, едва переводя дыхание, я брожу по улицам, рассматриваю витрины, памятники и здания, словно все это смогу сохранить в своей памяти. Я возбужден, будто вырываю что-то у жизни, краду у смерти. В руках у меня подарки для других, а я иду радостный, словно меня со всех сторон одаривают какими-то драгоценными вещицами и при этом улыбками, которые стоят в тысячу раз больше любых вещей. Я прохожу по незнакомому городу как по роскошному чужому саду. Разглядываю, что-то покупаю, извиняюсь, благодарю. А передо мной постоянно, точный до минуты, час моего отъезда.
Вошел в какой-то большой, прекрасно оборудованный писчебумажный магазин, кишащий народом, который непрестанно входил и выходил из него в две огромные двери. Выло то время года, когда дни заметно идут на убыль. На Улице было еще светло, когда в магазине разом вспыхнули все лампы, залив помещение молочным светом, в котором Мгновенно ожили все предметы, разноцветный товар, разложенный по полкам и прилавкам, лица покупателей и продавщиц. В этот момент я заметил Елену. Она шла к кассе.
Продавщица, покинув свое место, последовала за ней и не сводила с нее глаз. Кассирша машинально взяла банкноту, а когда хотела дать сдачу и подняла глаза на Елену, вдруг встала и стоя протянула ей деньги. Елена направилась к выходу, а маленькая продавщица провожала ее до самых дверей, явно намереваясь открыть их. Но ее предупредил какой-то случайно оказавшийся поблизости пожилой служащий. Глядя прямо в лицо Елены, он настежь распахнул перед ней дверь и произнес громко и радостно:
– Не беспокойтесь, я закрою!
А кассирша все еще стояла и смотрела вслед Елене.
Я был восхищен, видя, как словно по волшебству менялись люди, взглянув на лицо Елены. Только когда дверь за ней захлопнулась, я несколько пришел в себя и сообразил, что надо поспешить и догнать ее. К несчастью, я еще не заплатил. Я быстро высыпал перед кассиршей деньги, которая холодно скользнула по мне взглядом, как по цифре в длинном ряду цифр. Проталкиваясь и запинаясь, я выскочил на улицу. Осмотрелся направо и налево. Люди сновали по тротуару в ту и другую сторону, по дороге медленно, непрерывной вереницей ползли машины. Была двусмысленная, переходная пора между днем и ночью. Горели фонари, но все вокруг выглядело неясно и расплывчато. Мне казалось, что перед мной шествует процессия с масками на лицах. Где затерялась Елена? В каком направлении пошла? Как мне ее найти? Я поступил худшим и самым бессмысленным образом. Пошел налево, грубо проталкиваясь сквозь толпу и заглядывая в лицо каждой женщине. Потом вернулся к магазину и пошел направо. Потеряв всякую надежду, снова возвратился в исходную точку. Тут я некоторое время неподвижно стоял, как человек, который безнадежно потерял то, что было для него всего важнее. Все казалось каким-то туманным и неопределенным, было ясно лишь одно: с такой потерей невозможно смириться.
