Элизабет. Двадцать пять.
Чампьон-Чини. Я никогда не сержусь на женщину моложе тридцати.
Элизабет. Значит, у меня еще десять лет в запасе.
Чампьон-Чини. Вы так хорошо знаете арифметику?
Элизабет. Нет, косметику.
Чампьон-Чини. Итак?
Элизабет (задумываясь). Мне, наверное, было бы легче, если бы я сидела у вас на коленях.
Чампьон-Чини. Очень симпатичная склонность, при которой, однако, вам нужно следить за своим весом.
Она садится ему на колени.
Элизабет. Я не очень костлявая?
Чампьон-Чини. Наоборот. Я слушаю.
Элизабет. Сюда едет леди Кэтрин.
Чампьон-Чини. Кто это — леди Кэтрин?
Элизабет. Ваша... мать Арнолда.
Чампьон-Чини. Сюда едет?
Он слегка дергается, и Элизабет встает на ноги.
Элизабет. Не надо винить Арнолда. Это мой просчет. Я настояла. Он был против. Я приставала, пока он не уступил. И послала ей приглашение.
Чампьон-Чини. Я не знал, что вы знакомы.
Элизабет. Я не знакома с ней. Просто услышала, что она в Лондоне. Остановилась в «Кларидже»[*1]. Мне показалось бессердечным до такой степени пренебречь ею.
Чампьон-Чини. Когда она приезжает?
Элизабет. Мы ждем ее к ленчу.
Чампьон-Чини. То есть прямо сейчас? Понятно ваше замешательство.
Элизабет. Понимаете, мы не ждали вас. Вы говорили, что останетесь в Париже еще на месяц.
Чампьон-Чини. Детка, вы у себя дома. Нет таких причин, чтобы не звать в гости кого вам заблагорассудится.
Элизабет. При всех своих недостатках она все-таки его мать. Совершенно противоестественно, чтобы они так и не встретились. У меня сердце изболелось за эту бедную одинокую женщину.
Чампьон-Чини. Впервые слышу, что она одинокая, и уж безусловно, она не бедная.
Элизабет. Но это еще не все. Я не могла пригласить ее одну. Это значило бы... оскорбить ее. Лорда Портьюса я тоже пригласила.
Чампьон-Чини. Понятно.
Элизабет. Наверное, вам лучше не видеться с ними.
Чампьон-Чини. Это им, наверное, лучше не видеться со мною. Я отлично поем в коттедже. Самые вкусные вещи, я заметил, дают когда приезжаешь врасплох и ешь в людской.
Элизабет. Со мной никогда не заговаривали о леди Китти. Все избегали эту тему. Я даже не видела ни одной ее фотографии.
Чампьон-Чини. Дом был завален ими, когда она уехала. По-моему, я велел дворецкому снести их все в мусорный ящик. Ее очень много фотографировали.
Элизабет. Вы не скажете мне, какая она была?
Чампьон-Чини. Она была вашего типа, Элизабет, только не рыжая, а брюнетка.
Элизабет. Бедняжка! Сейчас она должна быть совершенно седой.
Чампьон-Чини. Скорее всего. Миленькая такая была пичужка.
Элизабет. Но она была из первых красавиц в то время. Говорят, она была прелесть.
Чампьон-Чини. У нее был совершенно восхитительный носик, вроде вашего...
Элизабет. Вам нравится мой нос?
Чампьон-Чини. И она была очень грациозна, с точеной фигуркой, и походка у нее была порхающая. В старой французской комедии она была бы маркизой. Да, она была прелесть.
Элизабет. Она и сейчас прелестна, я уверена.
Чампьон-Чини. Годы у нее уже не те.
Элизабет. Для меня это все не так, как для вас и Арнолда. При такой любви, как у нее, если и стареют, то стареют красиво.
Чампьон-Чини. Вы прямо романтик.
Элизабет. Если бы из этого не делали страшную тайну, я бы, наверное, так не относилась. Я знаю, что она ужасно обидела и вас, и Арнолда. Я охотно это признаю.
Чампьон-Чини. Вы сама доброта.
Элизабет. Но ведь она любила, она дерзала. Романтическая любовь — коварная штука. В книгах она есть, а в жизни это редкость. Я ничего не могу поделать, раз меня это волнует.
Чампьон-Чини. Больно признать, но в этих случаях муж никак не романтическая фигура.
Элизабет. Мир был у ее ног. Вы богаты. Она блистала в обществе. И ради любви от всего отказалась.
Чампьон-Чини (сухо). Я начинаю думать, что вы пригласили ее сюда не только ради нее самой и Арнолда.
Элизабет. Мне кажется, я ее уже знаю. У нее, думается, немного грустное лицо, потому что такая любовь не веселит, а печалит человека, хотя на ее бледном лице я не вижу ни единой морщины. Как у детей.
Чампьон-Чини. Милая, как же у вас разыгралось воображение.
Элизабет. Она представляется мне слабой и хрупкой.
Чампьон-Чини. Хрупкой — это безусловно.
Элизабет. У нее красивые тонкие руки, седые волосы. Я столько раз воображала ее в палаццо, где они живут,— ренессанс, старые мастера на стенах, прекрасная резьба, и она сидит в черном шелковом платье, с бриллиантами и старыми кружевами на шее. Понимаете, я ведь не знала матери, она умерла, когда я была маленькой. Тетушек на меня не хватало, у них свои большие семьи. Я хотела, чтобы мать Арнолда стала и мне матерью. Мне очень многое нужно ей сказать.
Чампьон-Чини. Вы счастливы с Арнолдом?
Элизабет. Почему же нет?
Чампьон-Чини. Тогда почему у вас нет детей?
Элизабет. Дайте срок. Мы женаты всего три года.
Чампьон-Чини. Интересно, каким стал Хьюи.
Элизабет. Лорд Портьюс?
Чампьон-Чини. Он был самым элегантным мужчиной в Лондоне. Останься он в политике, он бы стал премьер-министром — вот так.
Элизабет. Каким он был тогда?
Чампьон-Чини. Он был красавец мужчина. Отличный наездник. Совершенно обворожительный человек. Русоголовый такой, голубоглазый. Прекрасно сложенный. Я был его парламентским секретарем. Он крестный Арнолда.
Элизабет. Я знаю.
Чампьон-Чини. Интересно, жалеет он сейчас?
Элизабет. С какой стати?
Чампьон-Чини. Ну, я побрел к себе в коттедж.
Элизабет. Вы не сердитесь на меня?
Чампьон-Чини. Ничуть.
Она подается к нему лицом, он целует ее в обе щеки и уходит. Через минуту из парка появляется Тедди.
Тедди. Возмутитель спокойствия, я вижу, ушел.
Элизабет. Входи.
Тедди. Все в порядке?
Элизабет. С ним — да. Он будет держаться в стороне.
Тедди. Противно было?
Элизабет. Нет, он мне очень помог. Он славный старикан.
Тедди. Ты была довольно напугана.
Элизабет. Немного. Я и сейчас напугана. Не знаю чем.
Тедди. Я так и подумал. Решил, что надо прийти и морально поддержать. У вас тут потрясающе, правда?
Элизабет. Довольно мило.
Тедди. Будет что вспомнить в ОМШ.
Элизабет. А ты не скучаешь там по дому?
Тедди. Кто же иногда не скучает!
Элизабет. При желании ты мог бы найти работу в Англии, да?
Тедди. Зачем, мне там нравится. В Англию потрясающе возвращаться, но жить я тут не смогу. Это — как с заочной любовью: рядом с возлюбленной ты от нее взвоешь.
Элизабет (улыбаясь). Чем тебе не угодила Англия?
Тедди. Да вряд ли Англия: боюсь, я сам себе не могу угодить. Я слишком долго был оторван от нее. По-моему, тут все делается через силу — по обязанности.
Элизабет. Не свидетельствует ли это о высокой степени цивилизации?
Тедди. И люди — такие неискренние. В Лондоне, к кому ни приди, все хором говорят об искусстве, и делается ясно, что они его в грош не ставят... У нас не так уж много книг в ОМШ, и мы их постоянно перечитываем. Они для нас очень много значат. Тамошние люди вполовину не такие умные, как здесь, зато их лучше узнаешь. Понимаешь, нас так мало, что мы вынуждены раскрываться друг перед другом.
Элизабет. В ОМШ, я полагаю, не очень принято манерничать. Это такое облегчение.
Тедди. Нет смысла держать фасон, когда все точно знают, кто ты таков и чего стоишь.
Элизабет. Я не думаю, что в обществе так уж нужна искренность. Это все равно что подпирать карточный домик железными балками.
Тедди. И потом, место потрясающее. Привыкаешь к голубому небу, и в Англии без него скучно.
Элизабет. Чем же ты занимаешь себя там все время?
Тедди. Ну, там приходится работать, как каторжному. Плантатору надо ворочать за десятерых. Кроме того, там потрясающее купанье. Представь: пальмы вдоль всего побережья — красота. А какая охота. Еще мы иногда устраиваем танцульки под граммофон.
