* * *
Кораблики дети пускают,
и в селах звенит хоровод,
купальница в рощах цветет,
щебечет весна, не смолкая.
Южный ветер ласкает
юную в поле рожь —
чего же ты, девочка, ждешь?
Другие уж свадьбу играют!
Jo Iapset laivoja veistää,
jo karkelot kyliltä soi,
kevät laulaen lehtoja astuu
ja kumpuja kullervoi.
Suvituuli jo Suomehen saapui,
puki nuoriksi nunnet ja puut —
Oi, joutuos impeni nuori,
jo häitänsä viettävi muut!
Зыбку качаю вечером поздно,
зыбку из ветхой дуги.
Спи-задремли, наглядевшись на звезды,
шума наслушавшись елей морозных,
под песню мою и пурги,
в зыбке из ветхой дуги!
Ясли щелясты, в прорехах попона,
инеем стены блестят.
Мамина ласка, нежность бессонная,
светлое грейте дитя!
Все твою маму и гонят, и судят —
ей ни ночлега, ни хлеба не будет.
Крут каменистый просящего путь!
Твой — будет легче хоть чуть?
Ясли щелясты, в прорехах попона,
смертно холодная ночь.
Вот мой сиротка, судьбина студеная,
сдуй, унеси его прочь!
Спи-засыпай, луговой мой птенчик,
баюшки-баю-баю.
Спи в пуховой перине метели
на милосердной белой постели —
знать, ледяной приготовила венчик
Смерть на головку твою?
Keinutan kehtoa, laulatan lasta
vaulussa vemmelpuun.
Nukkuos tähtiä katselemasta,
vaipuos kuusia kuuntelemasta,
uinuos äitisi Iauleluun,
keinuhun vemmelpuun!
Harva on soimi ja hieno on loimi,
kuurassa kiiltävi maa.
Lammitä lempi, äityen lempi,
vaijele lastani valkeaa!
Ihmiset emollesi kantavat kaunaa;
saanut en kylpyä, saanut en saunaa.
Pysty on kulkea pyytäjän tie;
sulleko loivempi lie?
Harva on soimi ja hieno on loimi,
kylmä on yo kuni sois.
Hengitä halla, kohtalon halla,
hengitä orponi onneton pois!
Nukkuos, äityen nurmilintu,
tuuti, tuuti lulla!
Uinuos pakkasen untuville,
annahille, harmahille,
painuos yöhyen parmahille —
tais jo Tuoni tulla?
Что же не спишь, мой цветочек — сыночек?
Плачешь — чай, холодно стало?
Бедный ты мой…
Чудо! Коснулось тепло твоих щечек,
инея как не бывало!
В яслях-то, в яслях — травой луговой
сено свежо задышало!
Глянь — что за свет засиял надо мною?
Глянь — что за луч заиграл за стеною?
В небе над хлевом — Звезда,
дня голубее, месяца ярче,
звезд остальных и яснее, и жарче, —
видно, Господь повелел ей сверкать,
дитятко светлое оберегать?
Miksi et nuku orna kukkani, rukkani?
Itket — kylmäkö koski?
Kylmäkö on?
Ihmel Lämmin on lapseni poski,
sulanut seimen on seinä,
allasi, allasi angervon
kuumana huokuvi heinä.
Kas, mikä kajastus päälläni päilyy? —
Kas, mikä sajastus seinällä häilyy? —
Seimen päällä on tähti,
tummempi päivää, kirkkaampi kuuta,
selvempi, suurempi tähteä muuta;
Luojako lähetti tähden sen
suojaks lapseni valkoisen?
Тише качайся, дуга моя — зыбка,
баюшки-баю-баю!
Баиньки, спи-засыпай, моя рыбка,
мамина радость, Господня улыбка, —
знать, опустился легкий и зыбкий
Сон на головку твою?
Keinuos kehtoni vemmelpuinen,
tuuti, tuuti lulla!
Tuutios lapseni tuiretuinen,
armahuinen, naurusuinen,
tuutios rinnoilla rakkauden —
tais jo Unetar tulla?
Ушел я из деревни далеко,
где в чаще голубеет озерко,
и там решил себе построить дом
без помощи чужой, своим трудом.
Односельчан я пособить не звал,
ни служку, ни попа не умолял
о заработке я, и до конца
я ни гроша не занял у купца.
Один валил я сосны, делал тес,
и мох, и камень сам из леса нес,
все лето отмахал я топором —
и к осени готов был новый дом.
Теперь живу один в лесной глуши,
на тропке не встречаю ни души,
в деревню ни на сход, ни в хоровод,
ни в гости не зовет меня народ.
Но летним вечером, когда стою
в закатный час у поля на краю,
и колосом любуюсь наливным,
и сауны вдыхаю сладкий дым,
тогда на тропку я гляжу с тоской —
не явится ль оттуда гость какой
со мною это счастье разделить,
на каменку водицею полить.
Но пешехода не встречает взгляд.
Со мною люди знаться не хотят,
односельчане не хотят простить,
что помощи у них не стал просить.
Pois kirkolta ma muutin korpehen,
pois pienen metsälammen rannallen
ja talon tahdoin sinne rakentaa,
mut omin voimin, ilman auttajaa.
En kylää kutsunut ma talkoihin,
en käynyt luona papin, lukkarin
ma päivätöitä heiltä keijäten
ja kauppamiestä miellytellyt en.
Vaan itse kaasin, veistin honkapuut
ja hankin sammaleet ja tarpeet muut
ja kesan kirvesta kun heilutin,
niin valmis syksyll’ oli mokkikin.
Nyt etahalla metsatorpassain
ma yksin erakkona elan vain,
en kylan karkeloiss’, en haissa kay
ja vierasta ei torpan tiella nay.
Mut kesa-illoin peltoni kun naan
ja pellollani tayden tahkapaan
ja illan paivan yli lampuen
ja ranta-saunan savun rauhaisen.
Niin silloin tielle katson kaihoten
ja kulkijata sielta vuottelen
mun kanssain nauttimahan onnestain
ja kera kylpemahan saunahain.
Mut eipa kuulu kulkijata vaan.
He eivat anteeks anna konsanaan,
kun kylaa kutsunut en talkoihin,
vaan itse onneni ma rakensin.
Ты права была, друг единственный,
что ушла и меня покинула.
Твоя грудь, молодая, теплая,
на моей бы груди застынула.
Глянь — цветок придорожный бледный
из проталины поднял голову.
Ожидаешь чего ты, цвет мой?
Пришло время склонить тебе голову.
Душа моя знала так много,
но одно только вспомнить могу —
тот увядший цветок на дороге,
что укрыл я в глубоком снегу.
Teit oikein ystava ainoo,
kun luotani laksit pois.
Sun rintasi nuori ja lammin
mun rinnalla jaatynyt ois.
Kas, maantiella kalpea kukka
lumipalvesta nostavi paan.
Mitä vuottelet kukkani vielä?
On aika jo painua pään.
Tuhat aatosta'sieluni tunsi,
sen vaan minä muistaa voin:
Oli tielläni kuihtunut kukka
ja sen peitoksi lunta ma loin.
Из сборника «Сто и одна песня» / Sata ja yksi laulua
(1898)
Ну что ж с того, что, сломлен молодым,
от зимней непогоды сникну?
Ведь многие и раньше гибли,
во льдах судьбы замерзнув.
Да кто ж захочет старым изнемочь?
Лишь песням вечно молодость дана —
мгновенно промелькнет
любви и весен радость.
Ну что ж с того, что не усну,
как замирает тлеющий очаг?
Погасну так, как гаснут звезды
иль в море тонет' мореход!
Певец, что звезды воспевает
и бороздит великие моря,
в волнах прибоя погибает прежде,
чем успевает паруса убрать.
Ну что ж с того, что я не получил
всего, что ждал от жизни!
Большие мне она дала надежды
и грусти кантеле дала.
Хотя я только малое дитя —
я пил богов напиток
и смог испить до дна
восторги и печали.
Хотя я только осени дитя —
бессонный полуночник,
я о цветущей пел земле,
о девушке играл на струнах.
Черным-черны пришли
великие несчастья,
но эхом радости пусть прозвенит
мой кантеле в последний раз. <…>
Когда я вспоминаю, как я клянчил
здесь ласки, словно пес,
как у дверей богатых умолял
в метель, в ненастье —
о чуточке, о капельке тепла,
когда я вспоминаю, что же
я получил, что проглотить пришлось,
о чем я думал и молчал.
Как я блуждал и верил,
что не забуду это никогда…
И все-таки забыл,
как забывают все на свете.
И все же поднялась моя судьба,
все тем же кузнецом стою опять,
опять кую, в небесный ударяя свод —
ночь счастья звездную! <…>
Mitä itä jos nuoma mä murrunkin
tai täRun ma talvisäihin,
moni murtunut onpi jo ermemmin
ja jäätynyt elämän jäihin.
Kuka vanhana vaappua tahtoiskaan?
Ikinuori on nuoruus laulujen vaan
ja kerkät lemmen ja keväimen,
ilot sammuvi Lhmisten.
Mitä siitä jos en minä sammukaan
kuin rauhainen, riutuva liesi,
jos sammun kuin sammuvat tähdet vaan
ja vaipuvi merillä miesi.
Kas laulaja tähtiä laulelee
ja hän meriä suuria seilailee
ja hukkuvi hyrskyhyn, ennen
kuin käy puijehin reivatuin.
Mitä siitä jos en minä saanut kaan,
mitä toivoin ma elämältä,
kun sain minä toivehet suuret vaan
ja kaihojen kantelen hältä.
Ja vaikka ma laps olen pieni vain,
niin jumalten riemut ma juoda sain
ja juoda ne täysin siemauksin —
niin riemut kuin murheetkin.
Ja vaikka ma laps olen syksyn vaan
ja istuja pitkän illan,
sain soittaa ma kielilä kukkivan maan
ja hieprukan hivuksilla.
Niin mustat, niin mustat ne olivat;
ja suurina surut ne tulivat,
mut kaikuos riemu nyt kantelen
vielä kertasi viimeisen! <…>
Kun muistelen, kuinka ma keijännyt
olen koirana lempeä täällä,
miten rikasten portailla pyydellyt
olen tuiskulla, tuulisäälä,
vain lämpöä hiukkasen, hiukkasen vain —
ja kun minä muistelen, mitä mä sain
ja mitä mä nielin ja vaikenin
ja mitä mä ajattelin!
Miten olen minä kulkenut, uskonut,
ett’ eivät ne unhoitukaanl
Ja sentään ne olen minä unhoittanut
kuin unhoittaa voi kukaan.
Ja sentään se nousi, min kohtalot kaas,
ja sentään mä seppona seison taas
ja taivahan kansia taon ja lyön —
oi, onnea tähtisen työnl <…>
