Студента Токийского университета Минору Айту, который, прочтя роман «Человеческая судьба», отказался от мысли кончить жизнь самоубийством, Сэридзава называет своим духовным сыном.
Считается, что прототипом Митико Нобэ является писательница и христианская деятельница Мицуко Абэ.
В 1934 году Митико впервые посетила дом Сэридзавы, после чего ему приходилось время от времени читать рукописи этой женщины, мечтавшей стать писательницей. «Прочитав ее рукопись, я понял, что это не Итиё, но не мог бы утверждать, что девушке напрочь заказан путь в литературу». Постепенно Сэридзава стал открывать в Митико многочисленные достоинства, но ему так и не удалось помочь ей выдвинуться и стать писательницей. «Самым горестным было то, что я ничем не мог ей помочь в тогдашнем ее положении». Потом Митико вышла замуж за старшего сына японского представителя всемирной христианской организации, и на ее долю выпало немало мытарств, но «в Митико Великая Природа вдохнула новую жизнь, дав возможность начать жить по-новому».«…Может быть, жизнь, отданная вере и проповеди, скрадывает годы…» — пишет Сэридзава, видя в Митико человека, идущего в ногу с Богом.
Когда читаешь эпизоды, где Митико непосредственно ощущает присутствие Бога, это ее ощущение настолько передается тебе, что невольно душа твоя очищается.
Сэридзава был поражен, узнав от пребывающего в Истинном мире Жака, что Минору Айта — очень известный в Америке лингвист. Айта не очень высоко ставит литературный талант Митико Нобэ, возможно, такого же мнения придерживается и сам Сэридзава. Однако, что бы ни ощущал сам человек, великодушная «природа каждому дает подходящую ему роль».
Айта вскоре получает место профессора филологии в американском университете С. Он, так же как и Сэридзава, знает: «Чтобы сделать жизнь долгой, надо отбросить своекорыстие и эгоизм».
Ясиро, юноша Ито, наделен многочисленными способностями — он мог бы заниматься музыкой, живописью, каллиграфией, чайной церемонией, танцами, но его предназначение — работать на Бога. Именно этому его и обучают. «Когда он пришел в начале июля этого года, я, едва увидев его, был потрясен до глубины души, насколько возмужал его характер».
23 ноября 1990 года Бог дает юноше Ито новый дом в Югаваре — «Небесную хижину» — и новое имя: Тэруаки Дайтокудзи.
Одно из самых ярких мест в книге — эпизод, когда Тэруаки Дайтокудзи, облачившись в лиловое кимоно, говорит о своей решимости жить жизнью Бога: «Пока не пресеклась душа, пусть даже погибнет плоть… буду трудиться ради всеобщего блага вместе с госпожой Родительницей». Это что-то вроде тайного ритуала, и то, что он с такой страстностью описан автором, свидетельствует о большой любви, связывающей Бога-Родителя с Сэридзавой.
При этом писатель предостерегает: «Ужасно, если ясиро — Тэруаки Дайтокудзи сделают объектом поклонения и будут относиться к нему как к особенному человеку потому, что он выполняет работу Бога». Эти строки говорят о том, что Сэридзава не утратил ни своей холодной рассудительности, ни чувства меры, с этим у него по-прежнему все в порядке.
Духовный рост наблюдается и у самого Сэридзавы. Прочитав начало десятой главы, ощущаешь единство между его душой, обретающей все большую легкость, и Космосом. «…Ясная, чистая лазурь — кажется, что именно в такой цвет окрашено мироздание». «Чудилось, что небесная лазурь вот-вот поглотит меня».
Вероятно, такого рода глубокие ощущения непременно возникают у человека, проникшего в тайну, в истинную суть мироздания. «Наконец-то ты уничтожил свое „я“. Возрадуйся!» — так реагирует на это Великая Природа.«…Что это было — высшее блаженство или творческий восторг? При всем своем желании я бы не мог ни с кем поделиться тем, что испытывал», — пишет Сэридзава.
В двенадцатой главе появляется некая госпожа Г., жена крупного промышленника. Она терзается, считая себя виноватой в том, что ее старший сын попал в Америке в автокатастрофу. Не случайно эта женщина оказалась в доме Сэридзавы. Она пришла за утешением, которое может дать ей госпожа Родительница: «…путь страданий уже закончился, дальше будет только хорошее!» Глубоко сочувствуя госпоже Г., Сэридзава констатирует: «Ныне я, подобно Великой Природе, только безмолвно изливаю солнечный свет». Вот вам истинная любовь как таковая — безмолвная и бескорыстная. Уничтожив все, что относилось к его «я», Сэридзава достиг тех пределов, когда можно просто радоваться тому, что живешь, и воссылать благодарность за это.
И конечно, невозможно не упомянуть описание четырех розовых кустов в конце книги. Эти кусты в течение тридцати с лишним лет весной и осенью радовали обитателей дома прекрасными цветами, однако «последние несколько лет они заметно постарели… В конце прошлой осени я подумал, что розы уже не будут больше цвести, и скрепя сердце решил их срубить, но неожиданно два куста распустились чудесными алыми цветами, крупнее и прекраснее прежних. Это на прощание… Я был глубоко тронут мужеством роз, на глаза навернулись слезы, я приблизил лицо к алым цветам и напоследок насладился их ароматом».
Четыре розовых куста, которые цвели из последних сил, стараясь исполнить свое предназначение, и сила любви Кодзиро Сэридзавы, сумевшего это понять, — эти строки невозможно читать без слез.
В саду Сэридзавы, главой которого является самшит, сохранен мир и порядок, за что обитатели его преисполнены глубокой благодарности к Богу-Родителю Великой Природы.
Норико НономияЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Счастье Человека
Начало нынешнего года (1988) выдалось теплым. Ни разу не подморозило, и казалось, вот-вот холода отступят окончательно.
Завершив «Замысел Бога», последний том давно обещанной Богу-Родителю трилогии, работа над которой сильно затянулась, я смог наконец вздохнуть с облегчением. После долгого перерыва я вышел днем в сад. В шерстяном свитере на солнце было жарко, точно весной.
Я направился к магнолии, чтобы полюбоваться первыми побегами сурепки, растущей под ее сенью.
Однако передо мной был пустырь и никаких признаков растительности. Невольно я обратился к магнолии:
— Послушай, что случилось? Ведь в эту пору здесь всегда так красиво пускала побеги сурепка!
Ответа не последовало.
— Старшина сада! Нынче стоят на редкость теплые дни. Почему же не цветет сурепка, занесенная в мой сад завирушками?
И вновь — нет ответа.
Похлопав толстый ствол магнолии, я еще раз воззвал:
— В чем дело? Неужто ты задремала, пригревшись на солнышке?
Рассмеявшись, я присел на камень, наслаждаясь припекающими лучами. Справа зимняя камелия стыдливо прятала в листве красные цветы. И вдруг я вспомнил. Осенью позапрошлого года я уже обращался к старшине сада. Вот что я тогда сказал ей:
«Прежде, заходя в сад, я часто болтал тебе всякий вздор, ты уж извини, всему виной моя неврастения. Спасибо, что не чуралась моей компании, но, видать, неврастения перекинулась и на тебя!.. Теперь же, когда я наконец выздоровел, выходя в сад, я больше не буду делать вид, что беседую с деревьями, а потому и тебе, ставшей вновь обыкновенным деревом, не след заговаривать со мной…»
Вспомнив об этом, я вновь подошел к магнолии и, запрокинув голову, сказал:
— Когда-то я предложил прекратить наши беседы, достойные неврастеников. И я держался почти полтора года… Но поскольку мы оба обрели душевное здоровье, не возобновить ли нам наше безмятежное общение?.. Скажи, разве не пришла пора пускать побеги сурепке, семена которой каждый год заносят сюда завирушки?
Произнеся это как можно проникновенней, я замолчал, но ответа так и не дождался. И вдруг я с удивлением заметил странную вещь. Прежде листва магнолии была столь густой, что закрывала все небо, сейчас же, точно по ним прошлись садовыми ножницами, листья поредели, открывая взору небесную синеву. Неужели магнолия больна? Я немного продрог и направился обратно в свой кабинет, решив, что магнолия отмалчивается неспроста. Но когда я уже подходил к дому, меня окликнула старая алая слива:
— Сэнсэй, можно с вами поговорить?
— Не только можно, я буду очень рад.
— Магнолия обиделась, поэтому и не отвечает.
— Обиделась?.. На кого?.. Почему?.. Когда?..
Слива некоторое время молчала в нерешительности, но потом, точно собравшись с духом, сказала:
— Начну с самого начала. Прошлой осенью, на третий день после того, как садовник закончил работу, магнолия сказала мне: «Наш сад уже не тот, что раньше. Не вижу, какой смысл мне оставаться старшиной сада, вот только жаль других деревьев, поэтому прошу тебя, стань старшиной вместо меня…» Я старше магнолии и готова исполнять обязанности старшины сада, но все же спросила, что ее так разобидело. Выслушав, я поняла, что обида ее вполне обоснованна, и, сочувствуя, вняла ее просьбе, так что и поныне я старшина…
