Цели у лейтенанта благородные, а вот средства их достижения… Тотальное истребление прошлого ради будущего никогда не давало добрых всходов. Лейтенантом движет не любовь, не сострадание к конкретному человеку, а приверженность к абстрактной идее, ради которой он готов пожертвовать буквально всем. Он искренен, восклицая: «Я хочу отдать людям свое сердце». Но священник, умудренный опытом, видит чуть дальше: «Не выпуская из рук револьвера».
Лейтенант из тех, кто насильно тащит человечество к счастью, такому, каким оно ему представляется. Именно он предлагает хитроумно-безжалостный способ захватить священника: брать в каждой деревне по заложнику, и, если после этого крестьяне дадут приют священнику и не донесут на него, расстреливать заложника. За время облавы лейтенантом было расстреляно трое заложников — тех самых крестьянских бедняков, для которых он намерен строить светлое будущее. О пагубности подобной позиции, когда жизни конкретных людей приносятся в жертву на алтарь абстрактной идеи, размышляет «пьющий падре»: «Политические вожди народа пекутся лишь о делах государства, республики, а судьба этого ребенка важнее всего континента». Как тут не вспомнить знаменитых слов Достоевского о том, что «весь мир познания» не стоит «слезок ребеночка»!
Но парадокс гриновского художественного мира в том, что противостоящие друг другу персонажи вполне соизмеримы по личному бескорыстию своих действий. Более того, они способны уважать друг друга. «Вы хороший человек», — говорит священник лейтенанту при первой встрече. «Ты неплохой человек», — вынужден признать и лейтенант незадолго до кровавой развязки.
Оба главных персонажа, как и большинство героев Грина, по-своему одиноки в мире. Но одиночество это принципиально разной природы. «Пьющий падре», никчемный, жалкий, опустившийся, все же нужен людям, хотя крестьяне и не всегда понимают, зачем он остается, навлекая и на них, и на себя смертельную опасность. Но никто в тюрьме, несмотря на обещанную денежную награду, его не выдает. Не выдают его и жители деревень, где берут заложников. Его доброта и способность откликнуться на любой зов рождают в людях ответное чувство, желание помочь и спасти. Несравнимо более одинок лейтенант, жаждущий осчастливить человечество, — конкретным людям его порыв не нужен. Мальчик, ради которого он готов на любые жертвы, после расстрела священника смачно плюет на револьвер лейтенанта.
Многозначен финал романа. Хотя «сила» на стороне лейтенанта, «слава» остается за священником. Его предсмертное «простите», обращенное к казнящим его солдатам, — вовсе не «беспомощное „простите“» (тут приходится не согласиться с С. Аверинцевым[4]), а проявление высшего милосердия, готовность просить прощения у своих убийц за то, что он невольно вводит их в смертный грех.
Духовное начало — а у Грина оно чаще всего совпадает с религиозным, но далеко не ортодоксальным неистребимо: на место расстрелянного падре пробирается в этот штат другой священник…
Сам писатель всегда считал этот роман одной из важнейших вех на своем творческом пути. Проблемы, поставленные в этой книге, не оставляли его буквально всю жизнь. Как соединить, совместить, сочетать долг-сострадание и долг-борьбу? Что нужнее и плодотворнее? Почти через полстолетия, в иную эпоху, в иной стране и, главное, в иной форме — в форме беседы двух старых приятелей, католического священника и мэра-коммуниста, — развернется новый блистательный философско-религиозный диспут («Монсеньор Кихот», 1982).
В пятидесятые годы в творчестве Грина намечается очевидный сдвиг к социальной проблематике. Трактовка «вечных вопросов» соответственно серьезно меняется.
Этапным для писателя стал небольшой по объему роман «Тихий американец» (1955), посвященный борьбе вьетнамского народа против французских колонизаторов и той неприглядной роли, которую играли США в этой исторической ситуации. Об этом романе в нашей критике написано много. Стоит подчеркнуть лишь один момент: впервые в творчестве Грина логика жизни приводит героя не к бездействию, а к активному вмешательству в происходящее. Сострадание и действие не только не противоречат друг другу, но оказываются в тесной причинно-следственной связи. Позиция стареющего английского журналиста Фаулера «над схваткой» объективно ведет к предательству и служит косвенной причиной гибели многих невинных людей. Сострадая невинно погибшим и стремясь предотвратить новые жертвы, Фаулер делает выбор и помогает вьетнамским патриотам уничтожить «тихого американца» Пайла, которым, как и лейтенантом из «Силы и славы», руководила абстрактная идея. И ради этой идеи он был готов принести в жертву безвинных людей.
В «Комедиантах», наиболее значительном романе 60-х годов, писатель делает еще один шаг к признанию оправданности активной жизненной позиции, активного действия, во всяком случае в определенных исторических обстоятельствах. Любопытно, как это преломляется в судьбе лжеца и авантюриста Джонса: он добровольно вызывается прикрыть отступление партизанского отряда, борющегося за свержение гаитянского диктатора Дювалье. С очевидным уважением изображен в этом романе коммунист доктор Мажио, строки из предсмертного письма которого свидетельствуют, пожалуй, и о пересмотре самим писателем взглядов на природу революционного насилия: «…рано или поздно приходится решать каждому из нас… Я предпочту, чтобы на моих руках была кровь, чем вода, которой умывал руки Понтий Пилат».
Писатели по-разному относятся к своим произведениям — одними дорожат, другие по прошествии лет становятся им безразличны. Грин неоднократно говорил автору этих строк, что самым лучшим своим произведением он считает роман «Почетный консул», который он переделывал семь раз. А до «Почетного консула» он больше всего любил «Силу и славу».
Очевидно, подобный выбор не случаен. Тщательное сопоставление этих двух книг могло бы стать предметом самостоятельной работы. Писатель в иную эпоху возвращается к прежним излюбленным темам и сходным ситуациям, однако новая ступень его художественного сознания требует более глубокого проникновения в суть парадоксальных и трагических коллизий современного мира.
Сложнее, нежели в романе «Сила и слава», сама архитектоника «Почетного консула». В этом произведении нет подчеркнутой антитезы, конфликта двух противостоящих жизненных позиций. Ключом к книге может служить эпиграф из Томаса Харди: «Все слито воедино: добро и зло, великодушие и правосудие, религия и политика…»
Священник Леон Ривас, находящийся в серьезном внутреннем конфликте с официальной церковной догмой, произносит на первый взгляд кощунственные в устах священнослужителя, да и вообще религиозного человека, слова: «Я верю, что бог — это зло, но я верю и в его добро… Бог, в которого я верю, должен нести ответственность за все творимое зло так же, как и за своих святых. Он должен быть богом, созданным по нашему подобию, с темной стороной наряду со стороной светлой».
Покинув официальную церковь и сохраняя свою странную, но очень человечную веру, Ривас стал партизаном, борющимся за освобождение своих единомышленников, томящихся в застенках парагвайского диктатора Стреснера.
В образе Риваса Грин как бы соединяет персонажей-антиподов своего давнего романа: он и священник, и в то же время революционер, то есть человек, способный на насилие. Конфликт между «пьющим падре» и лейтенантом из «Силы и славы» теперь происходит в душе одного персонажа — Леона Риваса, человека верующего и командира небольшой группы парагвайских партизан. Судьбе угодно усугубить испытания Риваса — ему предстоит убить не только человека совершенно невинного, но и оказавшегося их заложником по чистому недоразумению. Полученный группой приказ и долг перед товарищами, находящимися в заключении, иными словами, логика партизанской войны требует, чтобы Ривас застрелил Фортнума, но он подавлен мыслью, что должен лишить жизни другого человека…
Трудно сказать, как Ривас поступил бы в конце концов, если бы в его мучительный выбор вновь не вмешалась судьба: под полицейские пули неожиданно выходит наиболее рациональный из всех персонажей романа доктор Пларр. Он чем-то, быть может всеобъемлющим скепсисом, напоминает Фаулера из «Тихого американца». Вполне преуспевающий врач, охотно лечащий и бедняков, которым явно нечем заплатить за его услуги, он ни во что не верит и ничего от жизни не ждет. Помогать партизанам он соглашается вначале лишь потому, что когда-то в Парагвае учился в школе вместе с Ривасом, с которым он теперь спорит и над которым посмеивается. Единственный человек, вызывающий у ироничного и самоироничного Пларра чувство, похожее на любовь, — это его отец, вернее, тот образ отца, который остался у четырнадцатилетнего мальчика, когда вместе с матерью, по настоянию старшего Пларра, они навсегда покинули Парагвай. Дальнейшая судьба отца была им неизвестна. Остался лишь образ, символ, волновавший и притягивавший Пларра. Недаром он выбирает местом жительства город на границе Аргентины и Парагвая — чтобы быть поближе к отцу. Узнав подробности его гибели, Пларр, невозмутимый и сдержанный, очевидно, переживает некое прозрение. Незначительной и ничтожной выглядит жизнь. И Пларр, можно сказать, кончает самоубийством вполне сознательно — он хочет рискнуть и принести пользу, предотвратить или хотя бы отсрочить кровопролитие, а если не выйдет, погибнуть. По той скудной информации об отце Пларра, которая сообщается в романе, все же можно судить о том, что он вряд ли был убежденным революционером. Скорее всего, он был типичным английским левым либералом, а следовательно, режим Стреснера вызывал у него почти инстинктивное отвращение.
