Джимми начал возиться с ключом.
— Потрясающий взломщик, нечего сказать, — пренебрежительно заметил Мифлин. — Что же ты не пустишь в ход автоген? Ты хоть понимаешь, мой мальчик, что обязался на следующей неделе накормить роскошным обедом двенадцать голодных мужчин? В холодном свете утра, когда рассудок вновь утвердится на троне, эта истина дойдет до твоего сознания.
— Ничего я не обязался, — возразил Джимми, отпирая дверь.
— Только не говори, что ты всерьез нацелился попробовать.
— А на что еще, по-твоему, я нацелился?
— Да нет, это же невозможное дело! Тебя наверняка поймают. И что тогда ты будешь делать? Уверять, что это была просто милая шутка? А если тебя изрешетят пулями? Ты будешь выглядеть круглым дураком, взывая к чувству юмора разгневанного домовладельца, который тем временем нашпигует тебя свинцом из своего «кольта»!
— Что поделаешь, профессиональный риск. Тебе ли этого не знать, Артур. Вспомни, что ты пережил сегодня вечером.
Артур Мифлин с тревогой смотрел на своего друга. Он знал, до какой степени безрассудства способен дойти Джимми, если твердо решит чего-нибудь добиться. Оказавшись в ситуации «проверки на прочность», Джимми терял всякий разум и переставал воспринимать логические доводы. К тому же слова Уиллетта задели его за живое. Не тот человек был Джимми, чтобы спокойно снести обвинение в фокусничестве, и неважно, было оно произнесено в трезвом или пьяном виде.
Между тем Джимми извлек на свет виски и сигары, а сам откинулся на спинку дивана и принялся выдувать дымовые колечки, пуская их в потолок.
— Ну? — спросил наконец Артур Мифлин.
— Что — ну?
— Я просто хотел спросить: это молчание надолго или ты все-таки начнешь развлекать, развивать и просвещать своего гостя? Что-то с тобой случилось, Джимми. Помнится, ты был такой лихой, жизнерадостный малый, неистощимый на шутки и веселые розыгрыши. И где они теперь, твои подначки, твои резвые прыжки и ужимки, где эти песенки, эти вспышки остроумия, которые все сидящие за столом встречали единодушными взрывами смеха, если ты платил за угощение? Сейчас ты больше всего похож на глухонемого, решившего отметить День Независимости при помощи бесшумного пороха. Очнись, Джимми, не то я уйду. Мы же с тобой практически выросли вместе! Расскажи мне про эту девушку — ту, которую ты полюбил и по дурости своей ухитрился потерять.
Джимми тяжело вздохнул.
— Прекрасно, — безмятежно отозвался Мифлин. — Вздыхай, если хочешь. Все лучше, чем ничего.
Джимми сел прямо.
— Да, сотню раз, — изрек Мифлин.
— Это ты о чем?
— Ты собирался спросить, любил ли я когда-нибудь, верно?
— Не собирался, потому что и так знаю: не любил. У тебя нет души. Ты просто не знаешь, что такое любовь.
— Как тебе будет угодно, — покладисто согласился Мифлин.
Джимми снова откинулся на спинку дивана.
— Я тоже не знаю, — сказал он. — В том-то и беда. Мифлин посмотрел на него с интересом.
— Я тебя понимаю, — сказал он. — Вначале возникает как бы предчувствие, когда сердце трепещет в груди, словно птенчик, впервые пытающийся защебетать, когда…
— Да ну тебя!
— …когда ты робко спрашиваешь себя: «Неужели? Возможно ли это?» — и застенчиво отвечаешь: «Нет. Да. Кажется, так и есть!» Я переживал все это сотню раз. Общеизвестные начальные симптомы. Если немедленно не принять соответствующие меры, болезнь может принять острую форму. В таких вопросах полагайся на дядюшку Артура. Он знает.
— Ты мне противен, — ответствовал Джимми.
— Склоняю к тебе свой слух, — снисходительно сказал ему Мифлин. — Расскажи мне все.
— Да нечего рассказывать.
— Не лги мне, Джеймс.
— Ну, практически нечего.
— Уже лучше.
— Дело было так.
— Хорошо.
Джимми поерзал, устраиваясь поудобнее, и отхлебнул виски.
— Я увидел ее только на второй день путешествия.
— Знаю я этот второй день путешествия! И?
— Мы, собственно, даже и не познакомились.
— Просто случайно столкнулись, да-а?
— Тут, понимаешь, какое дело. Я, как дурак, взял билет второго класса.
— Что? Наш юный Рокфербильт Астергульд, мальчонка-миллионер, путешествует вторым классом?! С чего бы это?
— Просто подумал, что так будет веселее. Во втором классе более непринужденная обстановка, гораздо быстрее сходишься с людьми. В девяти случаях из десяти ехать вторым классом намного лучше.
— А это как раз оказался десятый случай?
— Она ехала первым классом, — объяснил Джимми. Мифлин схватился за голову.
— Постой! — воскликнул он. — Это мне что-то напоминает… Что-то у Шекспира… Ромео и Джульетта? Нет. А, понял: Пирам и Тисба!
— Не вижу ничего общего.
— А ты перечитай «Сон в летнюю ночь». «Пирам и Тисба, — сказано там, — разговаривали через щель в стене», — процитировал Мифлин.
— А мы — нет.
— Не надо цепляться к словам. Вы разговаривали через поручень.
— Да нет.
— Ты что, хочешь сказать, вы с ней вообще не разговаривали?
— Ни единого слова не сказали. Мифлин печально покачал головой.
— Безнадежный случай, — сказал он. — Я-то думал, ты человек действия. Что же ты делал?
Джимми тихонько вздохнул.
— Я обычно стоял и курил у загородки напротив парикмахерской, а она прогуливалась по палубе.
— И ты на нее таращился?
— Я время от времени поглядывал в ее сторону, — ответил Джимми с достоинством.
— Оставь эти увертки! Ты на нее таращился. Ты вел себя как самый обыкновенный уличный приставала, и ты сам это знаешь. Джеймс, я не ханжа, но должен сказать, твое поведение представляется мне разнузданным. Она прогуливалась в одиночестве?
— Как правило.
— Итак, ты любишь ее, да? Ты взошел на корабль счастливым, свободным и беспечным, а сошел с него угрюмым меланхоликом. Отныне в целом мире для тебя существует только одна женщина, и именно она потеряна для тебя навеки.
Мифлин глухо и мрачно простонал, после чего подбодрил себя глотком виски. Джимми беспокойно пошевелился на диване.
— Веришь ли ты в любовь с первого взгляда? — задал он идиотский вопрос.
Он был в том настроении, когда мужчина произносит слова, при одном воспоминании о которых впоследствии его бросает в жар бессонными ночами.
— Не понимаю, при чем тут первый взгляд, — заметил Мифлин. — По твоим же собственным словам, ты стоял и глазел на эту девушку в течение пяти дней без перерыва. За это время можно до того досмотреться, что в кого угодно влюбишься.
— Не могу себя представить ведущим оседлый образ жизни, — задумчиво проговорил Джимми. — Наверное, нельзя сказать, что ты по-настоящему влюбился, пока тебя не потянет к оседлому образу жизни.
— Примерно то же самое я и говорил в клубе буквально за минуту до твоего прихода и, между прочим, выразился довольно изящно. Я сказал, что у тебя цыганская душа.
— Черт возьми, ты абсолютно прав!
— Я всегда прав.
— Должно быть, это все от безделья. Когда я работал в отделе новостей, со мной такие штуки не случались.
— Ты не так уж долго проработал в «Новостях», не успел соскучиться.
— А сейчас у меня такое чувство, словно мне нельзя оставаться на одном месте больше недели. Вероятно, это деньги на меня так действуют.
— В Нью-Йорке, — сказал Мифлин, — полным-полно добросердечных граждан, которые охотно избавят тебя от такой обузы. Итак, Джеймс, теперь я тебя оставлю. Меня уже клонит ко сну. Кстати, надо думать, после прибытия ты потерял ту девушку из виду?
— Да.
— Что ж, в Соединенных Штатах не так уж много девушек — всего-то навсего двадцать миллионов. Или сорок? В общем, сущие пустяки. Только и надо немножко поискать. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
Мистер Мифлин с грохотом сбежал вниз по лестнице. Через минуту Джимми услышал, как его имя громко выкликают на улице, и подошел к окну. Мифлин стоял на тротуаре, задрав голову.
— Джимми!
— Что еще?
— Забыл спросить. Она была блондинка?
— Что?
— Она была блондинка? — заорал Мифлин.
— Нет, — рявкнул Джимми.
— А, темненькая? — проревел Мифлин, оскверняя безмолвие ночи.
— Да, — ответил Джимми и захлопнул окно.
— Джимми!
Рама окна снова приподнялась.
— Ну?
— По мне, блондинки лучше!
— Иди спать!
— Ладно. Спокойной ночи!
— Спокойной ночи.
Голова Джимми исчезла из окошка. Он уселся в кресло, которое раньше занимал Мифлин. Тут же вскочил и выключил свет. Сидеть и думать приятнее в темноте. Мысли его разбегались по разным направлениям, но неизменно возвращались к девушке с «Лузитании». Конечно, это нелепость. Неудивительно, что Артур Мифлин воспринял все как шутку. Славный старина Артур! Хорошо, что он сегодня имел успех! Но шутка ли это на самом деле? Кто там говорил, что острота, как острие иголки, не видна, когда направлена прямо на тебя самого? Расскажи ему кто-нибудь другой такую бестолковую историю, Джимми первый посмеялся бы. А вот когда сам оказываешься в центре романтической истории, пусть даже самой что ни на есть бестолковой, начинаешь все видеть под совершенно другим углом. Конечно, если говорить напрямик, это полнейшая ерунда. Джимми и сам это понимал. И все же в глубине души что-то подсказывало, что не совсем ерунда. И все же… Не приходит любовь вот так, в одно мгновение. Все равно как не может внезапно появиться на ровном месте дом, или пароход, или автомобиль, или стол, или… Джимми вздрогнул и выпрямился. Он чуть было не заснул, сидя на диване.
