Змей. Не смею выразить, сударыня, как я польщен честью, которую оказало мне ваше величество.
Принцесса. Милостивый государь, ваша громкая слава, изящество вашего обличья и блеск ваших глаз – все это склонило меня к тому, чтобы искать свидания с вами. Молва (если только ей можно верить) утверждает, что некогда вы были знатной особой в Эмпирее.
Змей. Да, это так, сударыня: я занимал там довольно значительный пост. Утверждают, что теперь я стал всего-навсего опальным фаворитом; именно такой слух распустили обо мне индийские брахманы, впервые сложившие длинную историю моих похождений [20]. Я не сомневаюсь, что в свое время какой-нибудь поэт Севера сделает их сюжетом нелепейшей эпической поэмы [21], ибо, по правде говоря, ни на что больше они не годятся. Однако не так-то уж низко я пал, чтобы у меня не осталось весьма обширных владений на земном шаре. Осмелюсь даже утверждать, что он целиком находится у меня в подчинении.
Принцесса. Охотно верю вам, сударь; говорят, что вы способны убедить кого угодно в чем угодно; а убедить – значит подчинить.
Змей. Видя и слыша вас, сударыня, я чувствую, что вы обретаете надо мной ту власть, которой я будто бы обладаю над многими другими.
Принцесса. Вы, как я слышала, большой сердцеед. Утверждают, что перед вами не устояло немало дам, начиная с общей нашей прародительницы, чье имя выскочило у меня из головы.
Змей. Меня оклеветали: она почтила меня своим доверием, и я подал ей превосходный совет. Я утверждал, что ей вместе с мужем следует до отвала наесться плодов е древа познания. Тем самым я хотел угодить владыке всего сущего. Мне казалось, что столь необходимое роду человеческому дерево не должно расти понапрасну. Неужели владыка хотел, чтобы ему служили одни дураки и невежды? Разве разум создан не для того, чтобы просвещаться и совершенствоваться? Разве не нужно знать, где добро, а где зло, чтобы творить одно и избегать другого? Право, меня следовало бы за это поблагодарить.
Принцесса. А между тем говорят, что как раз из-за этого с вами приключилась беда. Видно, с того самого времени и повелось мудрых советников наказывать за разумные советы, а подлинных ученых и великих гениев – преследовать за то, что они проповедуют на благо человечества.
Змей. Уверяю вас, сударыня, что все это – не что иное, как россказни моих недругов. Они трубят на всех перекрестках, будто я впал в немилость при дворе. Но вот вам доказательство того, что я пользуюсь там величайшим доверием: разве не вынуждены они сами признать, что я входил в состав того совета, который постановил испытать беднягу Иова [22]? Разве не был я снова призван туда, когда понадобилось обмануть некоего царька по имени Ахав [23]? Разве не мне поручили заняться этим?
Принцесса. Ах, сударь, мне как-то не верится, чтобы вы были созданы для обмана. Да, кстати: поскольку вы, оказывается, все еще состоите на службе, не могу ли я попросить вас об одном одолжении? Надеюсь, что при вашей любезности вы не откажете мне.
Змей. Сударыня, ваша просьба для меня закон. Что изволите?
Принцесса. Умоляю вас открыть мне, кто этот прекрасный белый бык, вызывающий у меня неизъяснимое чувство восторга и ужаса? Меня уверили, что вы соблаговолите мне об этом рассказать.
Змей. Сударыня, любопытство – врожденное свойство человеческой натуры, а особенно – вашего прекрасного пола; без него люди погрязли бы в позорнейшем невежестве. Я всегда по мере сил старался утолить женское любопытство. Меня обвиняют в том, что снисходительность моя вызвана не чем иным, как желанием досадить владыке всего сущего. Клянусь, что единственной моей целью будет угодить вам; но не предупреждала ли вас старуха, что раскрытие этой тайны может навлечь на вас беду?
Принцесса. Ах, это лишь подогревает мое любопытство!
Змей. Вы рассуждаете точь-в-точь как все особы прекрасного пола, с которыми мне довелось иметь дело.
Принцесса. Если правда то, что все на свете должны помогать друг другу, если вы способны к состраданию, если в вас есть хоть капля жалости к несчастной женщине, вы не откажете мне.
Змей. Вы разрываете мне сердце; я постараюсь вам помочь, только не перебивайте меня.
Принцесса. Ни в коем случае.
Змей. Жил-был однажды молодой царь, красавец писаный, влюбленный, любимый…
Принцесса. Молодой царь, писаный красавец, влюбленный, любимый! А кем любимый? И кто был этот царь? Сколько ему было лет? Что с ним теперь? Где он? Что сталось с его царством? Как его звали?
Змей. Ну вот, не успел я начать, а вы уже меня перебили. Смотрите, если у вас не хватит выдержки, вам несдобровать.
Принцесса. Ах, простите, сударь, такого со мной больше не случится; продолжайте, умоляю вас!
Змей. Этот великий царь, любезнейший человек и храбрейший воин, увенчанный победами повсюду, куда ни обращал оружие, часто видел сны, а если забывал их поутру, то требовал от своих чародеев, чтобы они припомнили и растолковали, что же ему снилось, а когда им это не удавалось, приказывал их повесить, ибо что может быть справедливее такого приказа? И вот однажды, без малого семь лет назад, ему приснился восхитительный сон, который он забыл, едва успев пробудиться; и когда один молодой, но весьма опытный еврей [24] растолковал ему смысл этого сновидения, наш милейший царь внезапно превратился в тельца [25] ибо…
Принцесса. Ах, это был мой дорогой Наву…
Она не договорила и упала без чувств. Мамбрес, издалека следивший за разговором, увидел это и решил, что она умерла.
Глава четвертая. КАК СОБИРАЛИСЬ ПРИНЕСТИ В ЖЕРТВУ БЕЛОГО БЫКА И ИЗГНАТЬ ЗЛОГО ДУХА ИЗ ПРИНЦЕССЫ
Мамбрес подбегает к ней, заливаясь слезами. Змей разделяет его скорбь, но плакать он не умеет, ему остается только зловеще шипеть и восклицать:
– Она мертва!
Ослица твердит вслед за змеем:
– Она мертва!
Ворон повторяет их слова, огорчены и остальные животные, кроме рыбы, проглотившей Иону, которая никогда не отличалась состраданием. Подбежавшая главная фрейлина и придворные дамы рвут на себе волосы. Белый бык, пасшийся вдалеке, слышит их вопли и мчится к роще, волоча за собой старушку и оглашая округу мычанием, которому вторит эхо. Тщетно кропили придворные дамы бездыханную Амазиду розовой водой, духами из гвоздики, мирта, ладана, мекканского бальзама, корицы, кардамона, левкоя, мускатного ореха и амбры – она не подавала признаков жизни. Но, едва почувствовав, что белый бык рядом, принцесса ожила и оказалась еще свежее, краше и оживленнее, чем была. Она стократно расцеловала своего восхитительного спасителя, который томно склонил голову на ее мраморную грудь. Она обвила лилейными руками его белоснежную шею, прильнула к ней, словно легчайшая пылинка к янтарю, виноградная лоза к вязу, плющ к дубу. Она повторяла: «О мой владыка, мой царь, мое сердце, моя жизнь». Из груди ее вырывались нежные вздохи, а глаза то сияли пылким огнем, то заволакивались теми драгоценными слезами, которые исторгает любовь.
Можно себе представить, какое изумление охватило при этом главную фрейлину и остальных придворных дам. Едва успев вернуться во дворец, они поспешили рассказать своим любовникам об этом диковинном происшествии, причем каждая добавила от себя столько противоречивых подробностей, что все случившееся стало выглядеть вовсе уж странно, как, впрочем, выглядит в пересказе любая история.
Когда Амазис, царь Таниса, прослышал обо всем этом, его царственное сердце воспылало праведным гневом. Таков был гнев Миноса, узнавшего, что его дочь Пасифая [26] расточает свои милости отцу Минотавра. Так содрогнулась Юнона, увидев, как ее супруг Юпитер ласкает прекрасную телку Ио [27], дочь речного бога Инаха. Царь приказал запереть Амазиду в ее спальне, приставил к дверям стражу из черных евнухов, а затем собрал свой тайный совет.
Великий чародей Мамбрес председательствовал на этом совете, хотя и не пользовался таким влиянием, как прежде. Министры единодушно постановили, что белый бык должен считаться колдуном. На самом деле все обстояло как раз наоборот – он сам был околдован, – но государственные мужи всегда попадают впросак, когда берутся за столь деликатные вопросы.
Большинством голосов было решено, что из принцессы необходимо изгнать злого духа, а белого быка вместе со старухой принести в жертву богам.
Мудрый Мамбрес вовсе не хотел открыто выступать против мнения царя и совета. Ведь именно на него была возложена обязанность изгонять нечистую силу, и он мог отсрочить эту процедуру под весьма благовидным предлогом. Дело в том, что в Мемфисе только что умер бог Апис: бог в обличье быка смертен, как всякий бык. А в Египте не дозволялось заниматься заклинанием злых духов до тех пор, пока не сыщется другой бык, способный заменить прежнего.
Посему совет постановил, что нужно дождаться избрания в Мемфисе нового бога Аписа.
