– Нет, в самом деле. Чем ты расстроен?
– Ничем.
– Скажи. – Она пристально посмотрела на него. – Ты плохо себя чувствуешь?
– Этот рев, черт бы его побрал, – сказал он. – Ведь он не смолкал всю ночь.
– Что же ты меня не разбудил? Я бы с удовольствием послушала.
– И мне нужно убить эту гадину, – жалобно сказал Макомбер.
– Так ведь ты для этого сюда и приехал?
– Да. Но я что-то нервничаю. Так раздражает это рычание.
– Так убей его и прекрати эту музыку, как говорит Уилсон.
– Хорошо, дорогая, – сказал Фрэнсис Макомбер. – На словах это очень легко, правда?
– Ты уж не боишься ли?
– Конечно, нет. Но я слышал его всю ночь и теперь нервничаю.
– Ты убьешь его, и все будет чудесно, – сказала она. – Я знаю. Мне просто не терпится посмотреть, как это будет.
– Кончай завтракать, и поедем.
– Куда в такую рань, – сказала она, – Еще даже не рассвело. В эту минуту лев опять зарычал – низкий рев неожиданно перешел в гортанный, вибрирующий, нарастающий звук, который словно всколыхнул воздух и окончился вздохом и глухим, низким ворчанием.
– Можно подумать, что он здесь, рядом, – сказала жена Макомбера.
– Черт, – сказал Макомбер, – просто не выношу этого рева.
– Звучит внушительно.
– Внушительно! Просто ужасно.
К ним подошел Роберт Уилсон, держа в руке свою короткую, неуклюжую, с непомерно толстым стволом винтовку Гиббса калибра 0,505 и весело улыбаясь.
– Едем, – сказал он. – Ваш спрингфилд и второе ружье взял ваш ружьеносец. Все уже в машине. Патроны у вас?
– Да.
– Я готова, – сказала миссис Макомбер.
– Надо его утихомирить, – сказал Уилсон. – Садитесь к шоферу. Мемсаиб может сесть сзади, со мной.
Они сели в машину и в сером утреннем свете двинулись лесом вверх по реке. Макомбер открыл затвор своего ружья и, убедившись, что оно заряжено пулями в металлической оболочке, закрыл затвор и поставил на предохранитель. Он видел, что рука у него дрожит. Он нащупал в кармане еще патроны и провел пальцами по патронам, закрепленным на груди. Он обернулся к Уилсону, сидевшему рядом с его женой на заднем сиденье – машина была без дверок, вроде ящика на колесах, – и увидел, что оба они взволнованно улыбаются. Уилсон наклонился вперед и прошептал:
– Смотрите, птицы садятся. Это наш старикан отошел от своей добычи.
Макомбер увидел, что на другом берегу ручья, над деревьями, кружат и отвесно падают грифы.
– Вероятно, он, прежде чем залечь, придет сюда пить, – прошептал Уилсон. – Глядите в оба.
Они медленно ехали по высокому берегу ручья, который в этом месте глубоко врезался в каменистое русло, автомобиль зигзагами вилял между старых деревьев. Вглядываясь в противоположный берег, Макомбер вдруг почувствовал, что Уилсон схватил его за плечо. Машина остановилась.
– Вот он, – услышал он наконец Уилсона. – Впереди, справа. Выходите и стреляйте. Лев замечательный.
Теперь и Макомбер увидел льва. Он стоял боком, подняв и повернув к ним массивную голову. Утренний ветерок, дувший в их сторону, чуть шевелил его темную гриву, и в сером свете утра, резко выделяясь на склоне берега, лев казался огромным, с невероятно широкой грудью и гладким, лоснящимся туловищем.
– Сколько до него? – спросил Макомбер, вскидывая ружье.
– Ярдов семьдесят пять. Выходите и стреляйте.
– А отсюда нельзя?
– По льву из автомобиля не стреляют, – услышал он голос Уилсона у себя над ухом. – Вылезайте. Не целый же день он будет так стоять.
Макомбер перешагнул через круглую выемку в борту машины около переднего сиденья, ступил на подножку, а с нее – на землю. Лев все стоял, горделиво и спокойно глядя на незнакомый предмет, который его глаза воспринимали лишь как силуэт какого-то сверхносорога. Человеческий запах к нему не доносился, и он смотрел на странный предмет, поводя из стороны в сторону массивной головой. Он всматривался, не чувствуя страха, но не решаясь спуститься к ручью, пока на том берегу стоит «это», – и вдруг увидел, что от предмета отделилась фигура человека, и тогда, повернув тяжелую голову, он двинулся под защиту деревьев в тот самый миг, как услышал оглушительный треск и почувствовал удар сплошной двухсотдвадцатиграновой пули калибра 0,30-0,6, которая впилась ему в бок и внезапной, горячей, обжигающей тошнотой прошла сквозь желудок. Он затрусил, грузный, большелапый, отяжелевший от раны и сытости, к высокой траве и деревьям, и опять раздался треск и прошел мимо него, разрывая воздух. Потом опять затрещало, и он почувствовал удар, – пуля попала ему в нижние ребра и прошла навылет, – и кровь на языке, горячую и пенистую, и он поскакал к высокой траве, где можно залечь и притаиться, заставить их принести трещащую штуку поближе, а тогда он кинется и убьет человека, который ее держит.
Макомбер, когда вылезал из машины, не думал о том, каково сейчас льву. Он знал только, что руки у него дрожат, и, отходя от машины, едва мог заставить себя передвигать ноги. Ляжки словно онемели, хоть он чувствовал, как подрагивают мускулы. Он вскинул ружье, прицелился льву в загривок и спустил курок. Выстрела не последовало, хотя он так нажимал на спуск, что чуть не сломал себе палец. Тогда он вспомнил, что поставил на предохранитель, и, опуская ружье, чтобы открыть его, он сделал еще один неуверенный шаг, и лев, увидев, как его силуэт отделился от силуэта автомобиля, повернулся и затрусил прочь. Макомбер выстрелил и, услыхав характерное «уонк», понял, что не промахнулся; но лев уходил все дальше. Макомбер выстрелил еще раз, и все увидели, как пуля взметнула фонтан грязи впереди бегущего льва. Он выстрелил еще раз, помня, что нужно целиться ниже, и все услышали, как чмокнула пуля, но лев пустился вскачь и скрылся в высокой траве, прежде чем он успел толкнуть вперед рукоятку затвора.
Макомбер стоял неподвижно, его тошнило, руки, все не опускавшие ружья, тряслись, возле него стояли его жена и Роберт Уилсон. И тут же, рядом, оба туземца тараторили что-то на вакамба.
– Я попал в него, – сказал Макомбер. – Два раза попал.
– Вы пробили ему кишки и еще, кажется, попали в грудь, – сказал Уилсон без всякого воодушевления. У туземцев были очень серьезные лица. Теперь они молчали. – Может, вы его и убили, – продолжал Уилсон. – Переждем немного, а потом пойдем посмотрим.
– То есть как?
– Когда он ослабеет, пойдем за ним по следу.
– А-а, – сказал Макомбер.
– Замечательный лев, черт побери, – весело сказал Уилсон. – Только вот спрятался в скверном месте.
– Чем оно скверное?
– Не увидеть его там, пока не подойдешь к нему вплотную.
– А-а, – сказал Макомбер.
– Ну, пошли, – сказал Уилсон. – Мемсаиб пусть лучше побудет здесь, в машине. Надо взглянуть на кровяной след.
– Побудь здесь, Марго, – сказал Макомбер жене. Во рту у него пересохло, и он говорил с трудом.
– Почему? – спросила она.
– Уилсон велел.
– Мы сходим посмотреть, как там дела, – сказал Уилсон. – Вы побудьте здесь. Отсюда даже лучше видно.
– Хорошо.
Уилсон сказал что-то на суахили шоферу. Тот кивнул и ответил:
– Да, бвана.
Потом они спустились по крутому берегу к ручью, перешли его по камням, поднялись на другой берег, цепляясь за торчащие из земли корни, и прошли по берегу до того места, где бежал лев, когда Макомбер, выстрелил в первый раз. На низкой траве были пятна темной крови; туземцы указали на них длинными стеблями, – они вели за прибрежные деревья.
– Что будем делать? – спросил Макомбер.
– Выбирать не приходится, – сказал Уилсон. – Автомобиль сюда не переправишь. Берег крут. Пусть немножко ослабеет, а потом мы с вами пойдем и поищем его.
– А нельзя поджечь траву? – спросил Макомбер.
– Слишком свежая, не загорится.
– А нельзя послать загонщиков?
Уилсон смерил его глазами.
– Конечно, можно, – сказал он. – Но это будет вроде убийства. Мы же знаем, что лев ранен. Когда лев не ранен, его можно гнать, – он будет уходить от шума, – но раненый лев нападает. Его не видно, пока не подойдешь к нему вплотную. Он распластывается на земле в таких местах, где, кажется, и зайцу не укрыться. Послать на такое дело туземцев рука не подымется. Непременно кого-нибудь покалечит.
– А ружьеносцы?
– Ну, они-то пойдут с нами. Это их «шаури». Они ведь связаны контрактом. Но, по-видимому, это им не очень-то улыбается.
– Я не хочу туда идти, – сказал Макомбер. Слова вырвались раньше, чем он успел подумать, что говорит.
– Я тоже, – сказал Уилсон бодро. – Но ничего не поделаешь. – Потом, словно вспомнив что-то, он взглянул на Макомбера и вдруг увидел, как тот дрожит и какое у него несчастное лицо.
– Вы, конечно, можете не ходить, – сказал он. – Для этого меня и нанимают. Поэтому я и стою так дорого.
– То есть вы хотите пойти один? А может быть, оставить его там?
Роберт Уилсон, который до сих пор был занят исключительно львом и вовсе не думал о Макомбере, хотя и заметил, что тот нервничает, вдруг почувствовал себя так, точно по ошибке открыл чужую дверь в отеле и увидел что-то непристойное.
