- Спокойной ночи, - сказал официант помоложе.
- Спокойной ночи, сказал другой.
Выключая электрический свет, он продолжал разговор с самим собой. Главное, конечно, свет, но нужно, чтобы и чисто было и опрятно. Музыка ни к чему. Конечно, музыка ни к чему. У стойки бара с достоинством не постоишь, а в такое время больше пойти некуда. А чего ему бояться? Да не в страхе дело, не в боязни! Ничто - и оно ему так знакомо. Все - ничто, да и сам человек ничто. Вот в чем дело, и ничего, кроме света не надо, да еще чистоты и порядка. Некоторые живут и никогда этого не чувствуют, а он-то знает, что все это ничто и снова ничто, ничто и снова ничто. Отче ничто, да святится ничто твое, да приидет ничто твое, да будет ничто твое, яко в ничто и в ничто. Ничто и снова ничто.
Он усмехнулся и остановился возле бара с блестящим титаном для кофе.
- Что вам? - спросил бармен.
- Ничто.
- Еще один ненормальный, - сказал бармен и отвернулся.
- Маленькую чашечку, - сказал официант. Бармен налил ему кофе.
- Свет яркий, приятный, а вот стойка не начищена, - сказал официант.
Бармен посмотрел на него, но ничего не ответил. Был слишком поздний час для разговоров.
- Еще одну? - спросил он.
- Нет, благодарю вас, - сказал официант и вышел.
Он не любил баров и погребков. Чистое, ярко освященное кафе - совсем другое дело. Теперь, ни о чем больше не думая, он пойдет домой, в свою комнату. Ляжет в постель и на рассвете наконец уснет. В конце концов, сказал он сам себе, может быть, это просто бессонница. Со многими бывает.
Когда мы показались в дверях, хозяин бара поднял голову, потом протянул руку и накрыл два блюда с бесплатной закуской стеклянными крышками.
- Кружку пива, - сказал я. Он нацедил пива, лопаточкой смахнул пену и взглянул на меня, не выпуская кружки из рук. Я положил на стойку деньги, и он подвинул пиво ко мне.
- А тебе? - спросил он Тома.
- Тоже.
Он нацедил еще кружку пива, смахнул пену и, увидев монету на стойке, поставил кружку перед Томом.
- В чем дело? - спросил Том.
Хозяин бара ему не ответил. Он посмотрел мимо нас и спросил человека, который только что вошел:
- Тебе?
- Виски, - сказал тот.
Хозяин достал бутылку, стакан и еще стакан с водой.
Том протянул руку и снял крышку с блюда с закуской. На блюде лежало заливное из поросячьих ножек и тут же деревянная штука, похожая на ножницы, сделанные из двух деревянных вилок.
- Нет, - сказал хозяин и опять накрыл блюдо стеклянной крышкой. Вилочные ножницы остались у Тома в руке. - Положи на место, - сказал хозяин.
- Идите вы знаете куда, - сказал Том.
Хозяин, не спуская с нас взгляда, нагнулся и сунул руку под стойку. Я положил на тарелку пятьдесят центов, и он снова выпрямился.
- Чего еще? - спросил он.
- Пива, - сказал я, и прежде чем нацедить пива, он снял крышки с обоих блюд.
- Ваше заливное провоняло, - сказал Том и выплюнул на пол то, что откусил. Хозяин ничего не сказал. Человек, который пил виски, заплатил и вышел не оглядываясь.
- Сам ты провонял, - сказал хозяин бара. - Такие - всегда вонючие.
- Он говорит, что мы такие, - сказал мне Томми.
- Слушай, - сказал я, - давай уйдем отсюда.
- Убирайтесь вон, паршивцы, - сказал хозяин.
- А мы и так уходим, - сказал я. - Без вас решили.
- Мы придем еще, - сказал Томми.
- Суньтесь только, - сказал ему хозяин.
- Объясни ему, что он ошибся, - попросил меня Томми.
- Ладно, пошли, - сказал я. На улице было темно и хорошо.
- Куда это мы с тобой попали? - сказал Томми.
- Не знаю, - сказал я. - Идем на станцию.
Мы вошли в город с одного конца, а выходили теперь с другого. В воздухе пахло кожей, дубильным экстрактом и наваленными повсюду опилками. Когда мы подходили к городу, уже темнело, а теперь стало совсем темно, и подморозило, и лужи на улицах затянуло по краям льдом.
На станции сидели пять шлюх, дожидавшиеся поезда, шестеро белых мужчин и три индейца. В станционном помещении было тесно, жарко от печки и полно едкого дыма. Когда мы вошли туда, все молчали, и окошечко кассы было заперто.
- А дверь не надо закрывать? - сказал кто-то.
Я повернулся, чтобы посмотреть, кто это сказал. Это был один из белых. Он был, как и все, в кожаных штанах, клетчатой рубахе и резиновых сапогах лесоруба, но без шапки, и лицо у него было белое, и руки тоже белые и тонкие.
- Что ж, закроете вы дверь или нет?
- Можно и закрыть, - сказал я и закрыл дверь.
- Спасибо, - сказал он. Лесоруб, сидевший рядом, фыркнул.
- Ты никогда не водился с поваром? - спросил он меня.
- Нет.
- Вот попробуй с нашим. - Он поглядел на соседа. - Он это любит.
Повар, поджав губы, смотрел в другую сторону.
- Он натирает руки лимонным соком, - продолжал лесоруб. - Он ни за что на свете не окунет их в лохань с посудой. Посмотри, какие они у него белые.
Одна из шлюх громко захохотала. Я никогда не видел такой толстой шлюхи и вообще такой толстой женщины. На ней было шелковое платье из такого шелка, что кажется то одного цвета, то другого. Рядом с ней сидели еще две, тоже очень толстые, но эта, наверно, весила пудов десять. Трудно было поверить собственным глазам, глядя на нее. Все три были в платьях из такого шелка. Они все сидели рядом на скамье. Они казались огромными. Остальные две были самые обыкновенные шлюхи, с крашенными пергидролем волосами.
- Посмотри на его руки, - сказал лесоруб и кивнул на повара. Толстая шлюха опять захохотала и вся затряслась.
Повар обернулся и сердито крикнул ей:
- Молчи ты, слоновая туша.
Она продолжала хохотать и трястись.
- Ой, господи, - сказала она. У нее был приятный голос. - Ой, господи боже мой.
Две другие толстые шлюхи сидели тихо и смирно, как будто не очень хорошо понимали, что делается вокруг; они были очень толстые, почти такие же, как первая. В них тоже было пудов по семи. Остальные две молчали с достоинством.
Кроме повара и того, кто говорил о нем, в помещении было еще два лесоруба - один только слушал, с интересом и немного стыдясь, другой как будто собирался вступить в разговор - и двое шведов. На краю скамьи сидели двое индейцев, а третий стоял у стены.
Лесоруб, который собирался вступить в разговор, сказал мне почти шепотом:
- Наверно, похоже, будто влезаешь на стог сена.
Я засмеялся и повторил его слова Томми.
- Черт его знает, в жизни не видал ничего подобного, - продолжал он. Посмотрите на эту троицу.
Тут заговорил повар.
- Сколько вам лет, ребятки?
- Мне девяносто шесть, а ему шестьдесят девять, - сказал Томми.
- Ха-ха-ха! - Толстая шлюха тряслась от хохота. У нее был удивительно красивый голос. Остальные шлюхи даже не улыбнулись.
- И зачем говорить гадости, - сказал повар. - Я ведь по-хорошему спросил.
- Одному семнадцать, другому девятнадцать, - сказал я.
- Ты что это? - оглянулся на меня Томми.
- Ничего, сиди спокойно.
- Можете звать меня Алисой, - сказала толстая шлюха и снова затряслась.
- Это твое настоящее имя? - спросил Томми.
- Настоящее, - сказала она. - Алиса. Правда? - обратилась она к тому лесорубу, что сидел рядом с поваром.
- Алиса. Верно.
- Это ты хотела бы, чтоб тебя так звали, - сказал повар.
- Меня так и зовут, - сказала Алиса.
- А этих как зовут? - спросил Томми.
- Хейзл и Этель, - сказала Алиса. Хейзл и Этель улыбнулись. Они, видно, не отличались умом.
- А тебя как зовут? - спросил я одну из пергидрольных блондинок.
- Фрэнсис, - сказала она.
- Фрэнсис, а дальше?
- Фрэнсис Уилсон. Тебе-то что за дело?
- А тебя как? - спросил я вторую.
- Отстань, чего привязался, - сказала она.
- Он просто хочет, чтобы мы все подружились, - сказал лесоруб, который говорил про повара. - Ты разве не хочешь с нами подружиться?
- Нет, - сказала блондинка. - С тобой - нет.
- Ну и злюка, - сказал лесоруб. - Самая настоящая злюка.
Блондинка посмотрела на другую блондинку и покачала головой.
- Дубье стоеросовое, - сказала она.
Алиса снова захохотала и затряслась всем телом.
- Ничего смешного, - сказал повар. - Вы все смеетесь, но тут нет ничего смешного. Скажите лучше, мальчики, куда вы едете?
- А вы куда? - спросил его Том.
- Я хочу попасть в Кадильяк, - сказал повар. - Вы никогда там не бывали? У меня там сестра замужем.
- Он бы сам не прочь замуж, - сказал лесоруб в кожаных штанах.
- Ну что это, в самом деле! - сказал повар. - Неужели нельзя без гадостей?
- Стив Кетчел был из Кадильяка, и Эд Уолгэст тоже оттуда, - сказал до сих пор молчавший лесоруб.
- Стив Кетчел, - сказала одна из блондинок пронзительным голосом, как будто ее вдруг прорвало от звука этого имени. - Родной отец застрелил его. Да, как бог свят, родной отец. Таких, как Стив Кетчел, больше нет и не будет.
- Разве его звали не Стэнли Кетчел? - спросил повар.
