— Нет, — сказал учитель и хотел отвернуться, но К. не отставал.
— Как? Вы не знаете графа? — снова спросил он.
— Как я могу его знать? — тихо сказал учитель и громко прибавил по-французски: — Примите во внимание, что здесь присутствуют невинные дети.
К. решил, что это дает ему право спросить:
— Могу я, господин учитель, как-нибудь навестить вас? Мне придется здесь задержаться, а я уже сейчас чувствую себя несколько одиноко: к крестьянам я не принадлежу и к Замку, пожалуй, тоже нет.
— Между крестьянами и Замком не такая уж большая разница, — сказал учитель.
— Возможно, — согласился К., — но в моем положении это ничего не меняет. Могу я как-нибудь навестить вас?
— Я живу на Лебединой улице в доме мясника.
Это было скорее адресной справкой, чем приглашением, тем не менее К. сказал:
— Хорошо, я зайду.
Учитель кивнул и вместе с толпой снова затараторивших детей двинулся дальше. Вскоре они исчезли в какой-то круто уходившей под гору улочке, а К., раздраженный разговором, все не мог собраться с мыслями.
Впервые со времени своего прихода сюда он почувствовал настоящую усталость. Долгий путь вначале как будто совсем не утомлял его — как он шагал тогда, спокойно, день за днем, шаг за шагом! Но теперь последствия огромного перенапряжения все-таки сказались, и, конечно, не вовремя. Его непреодолимо тянуло к новым знакомствам, но каждое новое знакомство увеличивало усталость. Если он в своем теперешнем состоянии заставит себя доплестись хотя бы до входа в Замок, будет сделано более чем достаточно.
И он снова двинулся вперед, но дорога оказалась какой-то очень длинной. Потому что улица, по которой он шел, главная улица деревни, не вела к замковой горе, она только приближалась к ней, но затем, как нарочно, отворачивала в сторону, и если и не удалялась от Замка, то и ближе к нему тоже не подходила. К. все ждал, что вот уже эта улица должна наконец свернуть к Замку, — и только потому, что он этого ждал, шел дальше; видимо, из-за своей усталости он не решался покинуть эту улицу; удивлялся он и длине деревни, которая никак не кончалась: все одни и те же маленькие домики, и замерзшие окна, и снег, и безлюдье; в конце концов он вырвался из этой цепкой улицы, его приняла какая-то узкая улочка, снег — еще глубже, вытаскивать увязающие ноги стало тяжелой работой, его прошиб пот, неожиданно он остановился и идти дальше уже не мог.
Ну, он ведь не в пустыне, справа и слева стоят крестьянские домишки. Он слепил снежок и швырнул в какое-то окно. Сразу же открылась дверь — первая за все время его пути по деревне; в дверном проеме стоял старый крестьянин в бурой меховой тужурке, голова его дружелюбно и немощно склонялась набок.
— Можно зайти к вам на минутку? — спросил К. — Я очень устал.
Он даже не услышал, что сказал старик, и только с благодарностью понял, что к нему подтолкнули какую-то доску, что его спасают из этого снега, и, сделав несколько шагов, очутился в комнате.
Большая комната, тусклый сумрачный свет. Вошедшему с улицы сначала вообще ничего не видно. Пошатнувшись, К. налетел на какое-то корыто с бельем, женская рука удержала его. Откуда-то из угла неслись детские крики. Из другого угла валил пар, превращая сумерки в непроглядный мрак. К. стоял словно окутанный облаками. «Да он пьяный», — сказал кто-то.
— Кто вы? — крикнул повелительный голос, потом, очевидно обращаясь к старику, спросил: — Зачем ты его впустил? Мало ли кто там по улицам шатается — всех впускать?
— Я графский землемер, — сказал К., пытаясь таким образом оправдаться перед все еще невидимым хозяином.
— Так это землемер, — произнес женский голос, и наступила полная тишина.
— Вы меня знаете? — спросил К.
— Конечно, — коротко отозвался тот же голос. Кажется, то, что К. знали, говорило не в его пользу.
Пар наконец немного рассеялся, и К. постепенно смог оглядеться. Был, по-видимому, всеобщий банный день. Около дверей стирали белье. Пар, однако, шел из другого угла, где в деревянном чане (таких К. еще не видел: он был размером почти с две кровати) в клубящейся воде купались двое мужчин. Но еще большее изумление — хотя и трудно было бы сказать, что именно изумляло, — вызывал правый угол. Там из большого отверстия, единственного в правой стене, лился, очевидно, со двора белесый от снега свет, и в этом свете платье женщины, которая устало полулежала в высоком, стоявшем в самом углу кресле, мерцало, как шелк. На руках у женщины лежал грудной ребенок. Вокруг нее на полу играло несколько детей, явно крестьянских, но она, казалось, принадлежала к другому миру, впрочем, болезнь и усталость делают утонченными и крестьянские лица.
— Садитесь! — сказал один из мужчин, бородатый и к тому же с большими усами над пыхтящим ртом, который он все время держал раскрытым, показал рукой через край бадьи — забавно выглядело — на какой-то сундук и при этом забрызгал К. все лицо теплой водой.
На сундуке уже сидел, погрузившись в полузабытье, впустивший К. старик. К. испытывал благодарность за то, что смог наконец сесть. Никто уже не обращал на него внимания. Женщина у корыта, светловолосая, молодая и крепкая, тихо напевала за работой; мужчины в чане топтались и ворочались, дети пытались к ним подобраться, но их каждый раз отгоняли мощными снопами брызг, не щадившими и К.; женщина в кресле лежала словно неживая, и даже взгляд ее был устремлен не на ребенка у ее груди, а куда-то вверх.
По-видимому, К. долго смотрел на эту неменяющуюся, прекрасную, печальную картину, но потом, должно быть, заснул, потому что, когда он вздрогнул от испуга при звуке окликнувшего его громкого голоса, голова его лежала на плече старика. Мужчины закончили купание (в чане теперь под присмотром светловолосой женщины возились дети) и стояли одетые перед К. Оказалось, что крикливый бородач был помельче второго. Этот второй — не выше бородатого и с бородой намного меньшей — был молчаливый, медленно соображавший, широкий в плечах мужчина (и лицо тоже было широкое), голову он держал опущенной.
— Господин землемер, — начал он, — нельзя вам здесь оставаться. Простите за невежливость.
— Я и не собирался оставаться, — сказал К., — хотел только отдохнуть немного. Это мне удалось, и теперь я ухожу.
— Вы, наверное, удивляетесь, что мало гостеприимства, — продолжал этот человек, — но гостеприимство у нас не в обычае, нам гостей не требуется.
Несколько освеженный сном, несколько более восприимчивый, чем раньше, К. был обрадован этой прямотой. Двигаясь уже свободнее, он потыкал там и сям своей палкой, приблизился к женщине в кресле; впрочем, и сложением он был крупнее всех в комнате.
— Конечно, — сказал К., — на что вам гости? Но иногда все-таки бывает и нужен кто-нибудь, к примеру, — я, землемер.
— Этого я не знаю, — медленно проговорил человек, — если вас позвали, значит, вы, наверное, нужны, но это будет исключение, а мы — люди маленькие, мы правило соблюдаем, вы нас за это винить не можете.
— Нет-нет, — сказал К., — я должен только поблагодарить вас, — вас и всех здесь.
И неожиданно для всех, чуть ли не прыжком развернувшись, К. оказался перед той женщиной. На К. смотрели ее голубые усталые глаза, шелковая прозрачная косынка была спущена до середины лба, на руках у нее спал младенец.
— Кто ты? — спросил К.
Презрительно — было неясно, относилось ли это презрение к К. или к ее собственным словам, — она сказала:
— Девочка из Замка.
Все это продолжалось лишь одно мгновение — и вот уже один из мужчин был справа, второй — слева от К., и, словно нельзя было договориться иначе, его молча, но изо всех сил тащили к дверям. Старик вдруг чему-то обрадовался и захлопал в ладоши, засмеялась и прачка, смотревшая за детьми, которые вдруг подняли умопомрачительный шум. И вскоре К. уже стоял на улице, а двое мужчин с порога следили за ним. Опять шел снег, но, несмотря на это, казалось, что стало чуть светлее. Бородач нетерпеливо крикнул:
— Куда вы хотите идти? К Замку будет сюда, к деревне — сюда.
Ему К. не ответил, но другому, который, хоть и был сильнее, казался более обходительным, он сказал:
— Кто вы? Кого мне благодарить за приют?
— Я — кожевник Лаземан, — был ответ, — а благодарить вам тут некого.
— Ладно, — сказал К., — может быть, мы еще встретимся.
— Я думаю, нет, — сказал человек.
В этот момент бородач закричал, подняв руку:
— Добрый день, Артур! Добрый день, Иеремия!
К. обернулся — значит, все-таки люди в этой деревне еще появляются на улице! Со стороны Замка приближались двое молодых людей, оба среднего роста, очень гибкие, в облегающей одежде и внешне очень похожие друг на друга. Цвет лица у обоих был темно-коричневый, и тем не менее остренькая бородка выделялась на лице своей особенной чернотой. Они шагали в ногу, легко, пружинисто и удивительно быстро для такого состояния дороги.
