— А что же вы все трое знаете?
— О, это долго рассказывать, — уклончиво ответил Дэл. — Наберитесь терпения, придет время — все поймете.
* * *
Мэт Маккарти пришел по льду на рождественской неделе. Он сразу оценил положение, поскольку дело касалось Фроны и Сэн Винсента, и не одобрил его. Дэв Харней очень обстоятельно информировал его, дополнив свои сведения тем, что узнал от Люсиль, с которой был в приятельских отношениях. Возможно, таким образом, что отношение Маккарти явилось результатом одностороннего освещения вопроса, но, как бы то ни было, он всецело примкнул к недоброжелателям журналиста. Эти последние сами вряд ли могли бы объяснить, на чем основывалась их антипатия, однако факт оставался фактом: мужчины явно недолюбливали Сэн Винсента. Быть может, всему виной был тот огромный успех, которым он пользовался у женщин, затмевая своих собратьев. Другой причины, по-видимому, и быть не могло, ибо в своих отношениях с мужчинами Сэн Винсент был сама корректность. Никто не мог упрекнуть его в заносчивости или высокомерии, а товарищ он был превосходный.
Маккарти воздержался от окончательного суждения после разговора с Люсиль и Харнеем, но быстро вынес свой приговор, проведя с Сэн Винсентом один час у Джекоба Уэлза — и это несмотря на то обстоятельство, что сведения, сообщенные Люсиль, утратили в его глазах всякое значение после того, как он узнал о ее близких отношениях с Сэн Винсентом. Верный в дружбе, решительный и горячий в действиях, Маккарти не стал долго ждать.
— Я сам займусь этим делом, как подобает члену благородной династии Эльдорадо, — заявил он и отправился играть в вист к Дэну Харнэю. Про себя же он добавил: «И если сатана позарился на чужой кусок, я займусь его собственным отродьем».
Однако не один раз в течение этого вечера Мэта начинали одолевать сомнения в собственной правоте. Честный, прямодушный и наивный шотландец чувствовал себя сбитым с толку. Сэн Винсент держался вполне естественно. Он был прост и весел, без всякой аффектации, добродушно шутил и позволял вышучивать себя, не проявляя ни малейшей заносчивости; и Мэту так и не удалось подметить в нем за весь вечер ни одной фальшивой нотки.
«Пусть меня разорвут собаки! — рассуждал он сам с собой, разглядывая на руке сеть расширенных вен. — Стар ты становишься, Мэт, что ли? Похоже на то, что кровь у тебя совсем замерзла, а вместо сердца кусок льда. Малый, право, не плох, и не беру ли я на душу греха, осуждая его за то, что он увивается около женщин? Что же тут дурного, если эти девочки улыбаются парню и млеют при виде его? Блестящие глаза и доблестный вид? Ведь только это они и ценят в мужчине. При одном слове „война“ эти цыплята начинают пищать от ужаса и возмущения, а сами, между тем, охотнее всего отдают свои сердца мясникам в военной форме. Так, так… Этот красавчик совершил немало подвигов… Вот девушки и награждают его теперь своими теплыми улыбочками да ласковыми взглядами. Какое же право я имею называть его чертовым отродьем? Пора тебе в отставку, Мэт Маккарти, старое ты чучело с застывшим сердцем и замороженной кровью. Тьфу! Дохлятина ты, сущая дохлятина. Но потерпи чуточку, Мэт, потерпи самую малость, голубчик, — добавил он, — подожди, пока не почувствуешь, чем отдает его рука».
Случая не пришлось долго ждать. Однажды Сэн Винсент забрал все тринадцать взяток.
— Рамс! — воскликнул Мэт. — Винсент, дружище, рамс! Вашу руку, приятель.
Пожатие было сильное. Рука сухая и не слишком горячая. Но Мэт с сомнением покачал головой. «Что толку копаться в этой ерунде? — бормотал он про себя, тасуя карты для новой сдачи. — Эх ты, старый дурень! Ведь прежде всего нужно узнать, как обстоит дело с милушей моей Фроной. И если она в самом деле не равнодушна к нему… тогда, значит, нужно действовать».
— О, Маккарти стал настоящим изувером, — заметил Дэв Харней, приходя на помощь Сэн Винсенту, слегка смущенному грубоватыми остротами ирландца. Игра была давно окончена, и вся компания расходилась, кутаясь в свои шубы и натягивая рукавицы.
— Разве он не рассказывал вам, какое впечатление произвела на него церковная служба там, в Штатах? Презабавная история! Мэт вошел в собор во время богослужения. Ну, священники и певчие были, как водится, в облачении — «в парках», по его словам, и кадили ладаном. «Знаете, Дэв, — сказал мне этот безбожник, — дымище развели аховый, а комаров я, сколько ни искал, хоть убейте так ни одного и не увидел».
— Верно, все так и было, — не краснея, поддержал его Мэт. — А не слыхали вы, как мы с Дэвом опьянели от сгущенного молока?
— О, какой ужас! — воскликнула миссис Шовилль. — Но каким образом? Расскажите.
— Это было во время свечного голода на Сороковой Миле. Стоял трескучий мороз, и Дэв забрел в мою хижину скоротать часок-другой. Я сейчас же заметил, что глаза его так и приклеились к ящику, где хранились банки сгущенного молока. «Недурно бы глотнуть хорошего Морановского виски», — предложил он мне, не спуская глаз с ящика. А у меня, признаюсь, при одной мысли об этом слюнки так и потекли. «Что толку мечтать о такой роскоши, — ответил я, — мой кошель разбух от пустоты». — «Свечи стоят теперь по десяти долларов дюжина, по доллару за штуку. Согласен ты выменять шесть банок сгущенного молока на бутылку выдержанного виски?» — «А как же ты обработаешь это?» — спрашиваю я. «Уж положись на меня, — отвечает этот мошенник. — Гони банки. На дворе лютый мороз, а у меня есть пара форм для отливки свечей». То, что я вам рассказываю, святая правда, и если вы спросите Билля Морана, он подтвердит вам все от слова до слова. Дэв Харней открыл шесть банок, заморозил молоко в формах и выменял эти свечи у Билля Морана на бутылку водки.
Лишь только взрыв хохота несколько стих, Харней возвысил голос:
— Все было точь-в-точь, как говорит Маккарти, только он рассказал половину правды. Ты догадываешься об остальном, Мэт?
Маккарти покачал головой.
— Я, видите ли, сам нуждался в молоке и сахаре, а потому разбавил три банки водой и из этой смеси отлил свечи, а остальное приберег для себя. Благодаря этой комбинации я целый месяц распивал кофе с молоком.
— Ну и жулик же ты, Дэв, — заявил Маккарти. — Благодари небо, что я твой гость, а то отделал бы я тебя, несмотря на присутствие дам. Ну, на этот раз, так и быть, живи. Однако нам пора двигаться, идем.
— Нет, нет, молодой человек, — закричал он, когда Сэн Винсент начал спускаться с Фроной с холма. — Сегодня ее проводит домой старый крестный.
Маккарти засмеялся своим беззвучным смехом и предложил Фроне руку, а Сэн Винсент, добродушно усмехнувшись, отстал от них и присоединился к мисс Мортимер и Курбертэну.
— Что это я слышал о вас и Винсенте? — без всяких предисловий начал Мэт, как только они отделились от остальной компании.
Он испытующе посмотрел на нее своими проницательными серыми глазами, но девушка спокойно встретила его взгляд.
— Почем я знаю, что вы могли слышать? — возразила она.
— Когда кругом начинают поговаривать о девушке и мужчине, причем она красива, а он недурен, и оба молоды и свободны, то это может, мне кажется, означать лишь одно.
— Что же именно?
— И это одно есть величайшая вещь в мире.
— Ну же? — Фрона чувствовала легкое раздражение и совсем не желала приходить ему на помощь.
— Свадьбу, разумеется, — выпалил он. — Говорят, похоже, будто дело между вами идет к тому.
— Об этом, действительно, говорят или это только ваше мнение?
— А разве это неверно?
— Нет. И вы достаточно пожили, чтобы лучше разбираться в таких вещах. Мистер Сэн Винсент и я — просто добрые друзья, вот и все. Но если бы даже дело обстояло так, как вы говорите, что же из этого?
— Да вот видите ли, — осторожно продолжал Маккарти, — ходят и другие слухи. Говорят, что Винсент в очень близких отношениях с одной шельмой там, в городе, зовут ее Люсиль.
— И что ж из этого? — Она ждала ответа, но Маккарти только молча смотрел на нее.
— Я знаю Люсиль, и она мне нравится, — продолжала Фрона, прерывая молчание. — Вы знакомы с ней? Она вам нравится?
Мэт сделал попытку заговорить, прочистил горло, но запнулся. Наконец в отчаянии он выпалил:
— Честное слово, Фрона, я с удовольствием разложил бы вас на коленях и…
Она рассмеялась.
— Не посмеете, я уже не тот босоногий чертенок, который бегал по Дайе.
— А вы не дразните меня, — огрызнулся он.
— Я и не думаю дразнить вас. Ну, что же, нравится она вам? Люсиль?
— А вам это зачем? — вызывающе спросил он.
— Ничего, так просто спросила.
— Ну, так я скажу вам напрямик как старый человек, который годится вам в отцы. Не дело, черт побери, совсем не дело для мужчины увиваться около порядочной молодой девушки…
— Благодарю вас, — засмеялась Фрона, делая реверанс. Затем прибавила с оттенком горечи: — Не он первый, были и другие…
