Его новое владение на крышах оказалось гораздо более обширным, чем предыдущее. Окружавшие его улицы были расположены довольно далеко друг от друга. Застройка была столь плотной, что ее в свое время решили, должно быть, проредить внутренними двориками и садами. В некоторых садах росли не только плодовые деревья. Эти дворы и эти сады были со всех сторон окружены домами, так что он мог все их обойти. Дома явно принадлежали зажиточным людям. Но сколько Анджело ни вглядывался в светлые окна, сквозь которые можно было видеть ковры и мебель, он не заметил там никаких признаков жизни. В какой-то момент он очутился так близко от окна, что ясно разглядел чистую, пустую плиту, на которой не было ни одной кастрюли. Люди здесь не умерли: они уехали.
«Вот объяснение всех революций, — подумал он, — даже того, что меня отдубасили в тот вечер. Ты глуп, — добавил он, — эти люди не умерли здесь, однако из этого не следует, что они не умерли в другом месте. Вот и вся разница. Это очень тонкое соображение». Он был очень им доволен.
«Если бы я хотел, я бы мог там нежиться в креслах. Только уж дудки! Я не думаю, что болезнь — это бородатый мужчина, но я совершенно уверен, что это маленький зверек, гораздо меньше мухи, который прекрасно может гнездиться в обивке кресел или в ворсе ковра. До сих пор на крыше мне было неплохо, а потому я тут и остановился. Но похоже, съестным тут не разживешься».
В домах этого квартала не было галерей, а кроме того, сколько он ни искал, он так и не нашел ни одного ровного места, где бы можно было спать. И даже ни одного уголка, вроде аркбутанов ротонды, чтобы укрыться от солнца. Оно было еще белее, чем обычно. Лучи, отражающиеся от гладких черепиц, были не менее жгучими, чем падающие прямо.
Зато его ужасно обрадовало появление кота. Бог весть, как кот сумел до него добраться. Может быть, перепрыгнул? Во всяком случае, с этого момента он ходил за Анджело по пятам, как собака, и пользовался каждой остановкой, чтобы потереться о его ноги. Он обошел с Анджело все владения, а когда тот сел в тени невысокой стены, кот прыгнул к нему на колени и стал ласкаться всеми возможными кошачьими способами.
Со стороны церковной площади по-прежнему доносился грохот телег. Время от времени из глубины улицы поднимались крики, стоны, безответные вопли о помощи.
В стене, около которой сидел Анджело, было небольшое квадратное оконце. Кот прыгнул туда. Так как он не возвращался, Анджело позвал его, потом, просунув туда голову и плечи, заглянул внутрь. Это был просторный чердак, заполненный причудливыми предметами, один вид которых вызывал ощущение безмятежного покоя. Анджело тотчас же попытался пролезть, но отверстие было слишком узким. Взглянув еще раз на безжалостное сверкание крыш, на бесцветные холмы, где получившие новую пищу костры снова выбрасывали в небо клубы жирного дыма, Анджело почувствовал непреодолимое желание еще раз взглянуть на этот прекрасный, пронизанный светом чердак, где хранились старинные ткани, реликвии из полированного дерева, металлические оправы в форме цветов лилий, солнечные зонтики, юбки на каркасах из ивовых прутьев, шляпки из муаровой тафты, переплеты книг, сломанная мебель, перламутровые гирлянды, букеты флердоранжа, словно застывшие в воске предметы элегантной и беззаботной жизни. Блузки, платья, шемизетки, чепчики, перчатки, сюртуки, мужские пальто с пелеринками, цилиндры, висящие на гвоздях хлысты украшали стены. Крохотные сафьяновые, кожаные, бархатные туфельки на высоких каблуках, домашние туфли с шелковыми помпонами, охотничьи сапоги стояли на низеньких скамеечках, словно только что сброшенные с ноги их владельцами, а не причудливо выстроенные в аккуратном порядке, даже более того, словно они еще облекали чью-то невидимую ногу и в ней еще была жизнь и сила. А на мраморном комоде плашмя лежала сабля в ножнах. Кавалерийская сабля с золотым галуном на рукоятке. От всего этого так же, как и от ласкового мурлыканья кота, веяло теплом и душевным покоем. Впрочем, кот был здесь, он лежал на старом пледе и звал Анджело меланхоличным и нежным воркованием голубя, которое казалось голосом ушедшего мира.
Анджело приник к этому оконцу, как пленник к окну своей тюрьмы.
Покоем безмятежно состарившейся плоти, нежностью, вечной молодостью, изящными чувствами и фиалковым настоем веяло с этого прекрасного чердака.
Костры, подобно дешевым свечам, обрушивали на город тяжелый дым с привкусом сажи и жира. Но он пробуждал аппетит. Анджело подумал о корзине, оставленной по ту сторону улицы. С этим пищевым довольствием, как говорится (если бы еще он мог пролезть в это узкое окно), там можно было бы жить до бесконечности.
До полудня он бродил по крышам и мечтал о нежности и ласке.
Он говорил себе: «Что за странное и неуместное желание. Все ясно, и незачем искать невозможного. Ты прекрасно знаешь, что опасность исходит не от бородатого мужчины и не от облака в форме лошади, а просто-напросто от малюсеньких зверушек, меньше мухи, которые заражают холерой. Да и от безумцев, разбивающих головы людям, которые прикасаются к водоемам. Вот и выпутывайся, как можешь. И при чем здесь старинные блузки и сафьяновые башмаки? Если рассуждать трезво, то только сабля могла бы тебе на что-нибудь сгодиться, хотя на самом деле порох для твоих пистолетов тебе гораздо нужнее. А о сабле ты думаешь просто по твоей всегдашней склонности к похвальбе и тщеславию, потому что ты так славно умеешь ею размахивать, потому что тебе щекочет руки твое старое ремесло, а короче, потому, что ты никак не можешь избавиться от твоей манеры геройствовать, из-за которой ты уже столько раз попадал в смешное положение. Вспомни-ка о своей пресловутой дуэли, которой преспокойненько можно было избежать, дав пару золотых профессиональному убийце. Что может быть нелепее великодушия, когда оно заменяет вежливость и даже чувство справедливости. Хорошо хоть, что ты не любишь любовь, как говорила эта бедняжка Анна Клэв, а иначе «караул!». Но революция и холера могут тебя обмануть точно так же, как и женщины, если ты не будешь достаточно хитер. Все принадлежит хитрым людям; они правят миром. А может быть, тебе просто не хватает решительности? Нужно признать, что я в восторге от этой развешанной на стенах одежды. Какая восхитительная работа! Одежда, конечно, принадлежала изысканным существам. Право же, я бы мог бесконечно жить на этом чердаке.
Но у дыма костров, где сжигались трупы, был привкус жира, и, когда он произносил слово «довольствоваться», он думал о своей плетеной корзине.
Он двинулся по крышам длинного, похожего на казарму дома.
Здания образовывали квадрат с очень ухоженным садом посередине. По ту сторону сада виднелась часть фасада с большими симметричными окнами, забранными решетками, к которым тянулись ветви лавров и смоковниц. А внизу, среди обсаженных буксом цветников, слышалась какая-то мышиная возня. Выбравшись на выступ мансарды, Анджело увидел монахинь, они неторопливо увязывали ящики, узлы, сундуки, а их черные платья и белые чепцы казались сверху живой шахматной доской. За всей этой суетой наблюдала небольшая, меньше человеческого роста, бело-мраморная фигура, стоявшая в тени олеандров. Сначала Анджело испугался, что его увидит этот командир, чья неподвижность и хладнокровие внушали ему почтение. Потом он понял, что это статуя святого.
Достаточно было вновь подняться на крыши, чтобы услышать нескончаемый грохот телег, приглушенные стоны и подобное шелесту тихого дождя шуршание сажи костров, оседавшей на черепице.
Анджело вернулся к чердачному окошку. В течение нескольких часов он время от времени вдыхал запах чердака, как вдыхают аромат цветка. Он просовывал голову в отверстие и смотрел на блузки, платья, крохотные туфельки, сапоги, саблю. Он вдыхал аромат душ, которые казались ему небесными.
«Меня никто не считает легкомысленным, — говорил он себе. — Сколько раз меня упрекали в отсутствии вкуса к развлечениям. И действительно, моя холодность довела до отчаяния эту бедняжку Анну Клэв. А ведь если посмотреть, как вели себя с дамами молодые офицеры, посещавшие тот же, что и я, фехтовальный зал в Экс-ан-Провансе, то она очень немногого от меня хотела. Она никогда бы не поверила, что я способен создать в своем воображении существо, обутое в эти туфельки, одетое в эти платья, с солнечным зонтиком в руках, в капоре из сиреневого шелка, и что существо это будет прогуливаться по этому чердаку (а на самом деле это парк, замок, поместье, целая страна со своим парламентом) и доставлять мне величайшее (даже единственное) наслаждение только тем, что позволит на себя смотреть».
Он снова уселся около невысокой стены. Черный дым продолжал свою скачку по меловому небу. Он слышал, как телеги катятся по мостовой, останавливаются, едут дальше, снова останавливаются и снова едут, неустанно кружа по одним и тем же улицам. Он вслушивался в тишину, поглощавшую временами и грохот телег, и стоны, и вопли.
