Сансиро, рассеянно смотревший в окно, перевёл взгляд на зеркало и увидел там Минэко — она незаметно вошла в комнату. Служанка, оказывается, не закрыла дверь. Отодвинув портьеру, Минэко смотрела в зеркало на Сансиро и улыбалась.
— Рада видеть вас, — услыхал Сансиро у себя за спиной и, обернувшись, встретился с девушкой взглядом. Минэко слегка поклонилась, отчего волосы широкой волной упали ей на лоб. Это было дружеское, отнюдь не церемонное приветствие. Сансиро же привстал и отвесил ей низкий поклон. Минэко, будто не заметив этого, прошла к зеркалу и села напротив Сансиро.
— Наконец-то пожаловали, — сказала она всё тем же приветливым тоном. На Минэко было нарядное атласное кимоно. Она, видимо, переодевалась и потому так долго не выходила в гостиную. Девушка молчала, но так и искрилась улыбкой, смеялись даже глаза. Весь облик Минэко вызывал в Сансиро сладкое томление. Под устремлённым на него взглядом Сансиро заговорил с лихорадочной поспешностью:
— Сасаки…
— Он у вас был? — спросила Минэко, сверкнув своими ослепительно белыми зубами. Подсвечники по обеим сторонам зеркала как раз стояли у неё за спиной, на каминной доске. Впрочем, Сансиро сомневался, подсвечники ли это — такой они были удивительной формы. Сквозь плотные занавеси солнце, наверно, никогда не проникало в комнату. К тому же погода стояла пасмурная.
— Да, Сасаки был у меня, — ответил Сансиро на вопрос Минэко.
— Что же он вам сказал?
— Чтобы я пошёл к вам.
— В самом деле? Только поэтому вы и пришли? — лукаво спросила Минэко.
— Да, — в замешательстве ответил Сансиро и добавил: — Да, именно поэтому.
Девушка согнала улыбку с лица, лёгким движением поднялась со стула, подошла к окну и стала смотреть на улицу.
— Пасмурный день. Наверно, холодно?
— Нет, удивительно тепло. И безветренно.
— В самом деле? — Минэко вернулась на прежнее место.
— Сасаки говорил… деньги… — начал Сансиро.
— Я знаю, — прервала его Минэко. — Как же это они потерялись?
— Их проиграли на скачках.
— Угораздило же, — сказала Минэко, однако лицо её не выразило ни малейшего возмущения. Напротив, на нём играла улыбка. Немного помолчав, Минэко сказала: — Какие нехорошие люди!
Сансиро промолчал.
— Угадать на скачках ещё труднее, чем прочесть в чужом сердце. Но вы с вашей беспечностью не пытаетесь даже прочесть в таком сердце, которое перед вами словно на ладони.
— Так ведь не я покупал билеты на скачки.
— Не вы? Кто же тогда?
— Сасаки.
Девушка неожиданно рассмеялась. Сансиро тоже стало смешно.
— Выходит, деньги нужны не вам. Забавно!
— Нужны-то они как раз мне!
— В самом деле?
— Ну да!
— Странно!
— Могу и не занимать!
— Отчего же? Вам это неприятно?
— Да нет, просто нехорошо брать деньги без ведома вашего брата.
— Почему же без ведома? Брат знает.
— Знает? Тогда можно… Впрочем, не надо. Я напишу домой, и мне пришлют примерно через неделю.
— Ну, если вас это тяготит… Принуждать… — уже другим, холодным тоном произнесла Минэко. Сансиро показалось, будто между ними легла пропасть. Напрасно он отказался от денег. Но теперь уже поздно жалеть. Минэко с отсутствующим видом рассматривала подсвечники. Сансиро не знал, как загладить неловкость. Девушка продолжала держаться отчуждённо. Потом подошла к окну и спросила:
— Дождя, пожалуй, не будет, как по-вашему?
— Пожалуй, не будет, — в тон ей ответил Сансиро.
— В таком случае, я выйду прогуляться, — сказала девушка. Но для Сансиро эти слова прозвучали как «вы можете идти». Значит, не для него надела она своё сверкающее кимоно. Сансиро поднялся.
— Ну, я пойду.
Минэко проводила его до прихожей и, когда он надевал ботинки, сказала:
— Я провожу вас немного. Не возражаете?
— Как вам угодно, — ответил Сансиро, завязывая шнурки. Девушка подошла и шепнула ему на ухо:
— Вы рассердились?
Тут прибежала служанка проводить гостя.
С полквартала Сансиро и Минэко шли молча. Сансиро перебирал в памяти всё, что говорила ему Минэко. Она избалована, думал Сансиро, независима, не то что другие женщины, и делает всё, что ей заблагорассудится. Вот и сейчас вышла с ним погулять, ни у кого не спросившись. Родителей нету, а брат по молодости лет считает, что девушка должна пользоваться полной свободой. В деревне ей бы туго пришлось. Что она, интересно, сказала бы, доведись ей жить, как живёт, к примеру, О-Мицу-сан? В Токио люди не связаны условностями, как в провинции, и женщины тоже ведут себя свободнее, хотя по сравнению с Минэко всё равно кажутся несколько старомодными. Так что Ёдзиро прав. Минэко будто и в самом деле пренебрегает условностями, как ибсеновские героини. Но каковы её истинные убеждения, этого Сансиро сказать не мог.
Молодые люди шли рядом. Прежде, чем выйти на улицу Хонго, словно по молчаливому уговору, трижды сворачивали в переулки и всё время двигались в одном направлении. На углу четвёртого квартала Минэко наконец спросила:
— Вы куда идёте?
— А вы?
Они посмотрели друг на друга. Сансиро был очень серьёзен. Минэко же не стерпела и улыбнулась, опять показав свои ослепительно белые зубы.
— Пойдёмте вместе!
Они свернули за угол, пошли в сторону железнодорожного полотна и шагов через тридцать оказались возле большого европейского здания. Минэко остановилась, вытащила из-за оби чековую книжку и печатку и обратилась к Сансиро.
— Могу ли я попросить вас кое о чём?
— О чём же?
— Получите, пожалуйста, для меня деньги.
Сансиро взял книжку. Посередине было написано: «Текущий счёт в банке Когути», а чуть сбоку: «Госпожа Сатоми Минэко». С чековой книжкой и печаткой в руке Сансиро стоял и смотрел на Минэко.
— Тридцать иен. — Девушка назвала сумму таким тоном, словно обращалась к человеку, привыкшему ежедневно получать в банке деньги. Хорошо ещё, что Сансиро, когда жил в провинции, не раз ездил в город Тоёцу получать деньги по чековой книжке. Поднявшись по каменным ступенькам, Сансиро толкнул дверь и вошёл в банк. Отдал служащему книжечку и печатку, получил нужную сумму и вернулся к Минэко, которая ждала его поодаль, пройдя десяток шагов в сторону железнодорожной выемки. Сансиро полез было в карман, чтобы отдать Минэко деньги, но она вдруг спросила:
— Вы были на выставке Тансэйкай?[50]
— Нет ещё.
— У меня есть два пригласительных билета, но всё недосуг сходить. Пойдёмте сейчас?
— Пойдёмте.
— А то выставка скоро закроется и мне будет неловко перед Харагути-сан.
— Это он прислал вам билеты?
— Да. А вы его знаете?
— Видел как-то у профессора Хироты.
— Интересный человек, правда? Сказал, что учится играть на народных инструментах.
— В тот раз он говорил о цудзуми. Потом…
— Потом?..
— Потом, кажется, сказал, что собирается писать ваш портрет. Это верно?
— Да, я ведь первоклассная модель!
Не будучи остроумным, Сансиро не нашёлся что ответить, чем несколько разочаровал Минэко, которой очень хотелось услышать, что он на это скажет.
Сансиро вытащил из кармана чековую книжку и печатку и отдал девушке.
— А деньги? — спросила Минэко. Сансиро думал, что деньги он вложил в чековую книжку, но их там не оказалось. Он снова пошарил в кармане, вынул потрёпанные ассигнации и протянул Минэко. Но девушка не взяла их.
— Прошу вас, оставьте у себя, — сказала она. Сансиро было заколебался, но спорить он не любил, тем более на улице, и, кладя деньги в карман, подумал: «Удивительная девушка!»
По улице шли студенты. Все они с любопытством смотрели на Сансиро и Минэко. Некоторые, пройдя мимо, даже оглядывались. Дорога до выставочного зала показалась Сансиро очень длинной. И всё же у него не было ни малейшего желания сесть на трамвай. Шли они медленно, и лишь около трёх часов подошли к выставочному залу. Афиша необычной формы, иероглифы «Тансэйкай», обрамлявшая их виньетка — всё поразило Сансиро своей новизной. Новизной в том смысле, что ничего подобного в Кумамото он не видел. Скорее, это выглядело причудливо. В самом зале всё было ещё непривычнее. Сансиро мало смыслил в живописи. Единственное, что он мог, это отличить масло от акварели.
И всё же одни картины ему нравились, он охотно купил бы какую-нибудь, другие — нет. Однако мнения своего не высказывал, чтобы не попасть впросак.
«Нравится вам эта картина?» — спрашивала Минэко. «Да как вам сказать…» — отвечал Сансиро. «Не правда ли, это интересно?» — говорила девушка. «Пожалуй», — отвечал Сансиро. В общем, разговор не клеился. То ли Сансиро недалёк и не умеет поддержать беседу, то ли просто не желает её вести. Хорошо, если он молчит из скромности и не корчит из себя знатока. Но может быть, он просто не снисходит до разговора с Минэко?
