Береговая линия, вдоль которой они ехали, стала ломаться, рассекаемая множеством бухточек, и железная дорога, резко повернув, обходила ее по подножию гор. Дымка зноя сгущалась здесь, деревья, виноградники и маленькие белые подворья мелькали перед взглядом консула неясными очертаниями, будто во сне. Скверно проложенная трасса даже не пыталась держаться на одном уровне — паровоз то несся вниз по головокружительному склону, то, постепенно теряя обороты и задыхаясь, медленно преодолевал подъем.
Консул заторможено посмотрел на часы. Еще не было трех. Они проехали от Сан-Хорхе не больше пятнадцати километров. Он застонал, поняв, как долго еще предстоит терпеть эту муку, и украдкой взглянул в зеркало. Да, там ничего не изменилось, они так же сидели и молчали. Продолжая исподлобья смотреть в зеленоватое пятнистое зеркало, консул увидел, что Хосе повернулся к охраннику и что-то сказал. Тот, помедлив, кивнул и отодвинулся, выпуская Хосе в проход.
Сердце консула гулко стукнуло. Он, конечно, видел, что Хосе попросил разрешения выйти в уборную, но внезапного осознания, что юноша вот-вот пройдет рядом с ним, было достаточно, чтобы натянутые нервы Брэнда задрожали. Каждой клеточкой тела он ощущал приближение Хосе. Он всё сильнее сжимался, будто в предчувствии удара. Несмотря на такую реакцию собственной плоти, он знал, что боится не этого. В темных глубинах его сознания медленно формировалось и всплывало смутное, но пугающее ощущение, что приближающийся момент неким трагическим образом станет переломным в его судьбе.
Хосе уже прошел мимо консула, и остановился в конце вагона, держась за поручень и пережидая пока утихнет тряска. Темные глаза на его бледном лице посмотрели на консула испытующе и непроницаемо, но без злобы. Потом он спокойно отвернулся.
Яростно прогремев вниз по склону, поезд достиг крутого подъема и замедлил ход. Хосе не спеша шагнул вперед.
И тут внезапно консула пронзила догадка. Он понял, что Хосе идет не в уборную, он только воспользовался этим предлогом, чтобы выпрыгнуть в открытую дверь вагона. Брэнда точно молнией поразило. Апатии как не бывало, горло свело удушье. Нет, он не должен, не может позволить Хосе сбежать! Да и опасно выпрыгивать на ходу. Которая из этих мыслей была главнее, ни тогда, ни позже консул так и не узнал. В ту секунду, когда Хосе прыгнул, он подался вперед, нечленораздельно крича, и попытался его схватить. Его рука отчаянно вцепилась в край куртки парня. Ветхая ткань сразу же порвалась, но эта, хоть и небольшая, задержка, ослабила мощь прыжка. Лишенный ожидаемого толчка, Хосе потерял равновесие и не смог хорошо приземлиться. Когда тело его устремилось вперед, он по какому-то роковому предопределению, крепко застрял ногой между подножкой и стенкой вагона, и, упал вниз головой, резко и сильно ударившись об острый край рельса.
Консул снова закричал что-то невнятное. Вскочив на ноги, он, спотыкаясь, бросился вперед, крича, чтобы остановили поезд. Сразу же поднялась суматоха, чьи-то руки рванули стоп-кран. Превозмогая тошноту, Брэнд услышал отчаянный визг тормозов, вагон сильно тряхнуло и понесло юзом. Паровоз с шипением выпустил последний пар, и поезд встал как вкопанный. Толпа, вырвавшись из вагона, побежала вдоль состава назад. Оставшись в пустом вагоне совсем один, консул с усилием выпрямился. Он должен идти, должен. Пошатываясь, он двинулся к выходу.
Они вытащили Хосе. Его охромевшее тело лежало вытянувшись на зеленой насыпи. Одежду привели в порядок. Кто-то прикрыл изуродованное лицо чистым платком. В мягкой зеленой горной траве звездочками сверкали желтые цветы. До слуха доносилось приятное журчание воды. Здесь совсем недалеко была река, которую он так любил, и укрытие, которого стремился достичь.
Старик Педро, стоял вместе со всеми. Не глядя на консула, он тихо, прерывисто прошептал:
— Он не пойдет в тюрьму, сеньор.
Было уже почти десять часов вечера, когда консул, обессиленный и потерявший лоск, свернул на песчаную дорожку, ведущую к Casa Breza. Совершенно подавленный, он не нашел в себе силы вернуться в Сан-Хорхе на поезде, и пошел прочь от железной дороги, шагая вслепую через поля, канавы, низкие каменные ограды, не думая о цели своего пути, а лишь стремясь уйти подальше от того рокового места. Около пяти часов он наткнулся на деревушку Офферино. Оттуда, из маленького почтового отделения, разместившегося в жалком подобии универмага, он позвонил в консульство. Но никто ему не ответил — рабочий день закончился, и все ушли. Тогда он попытался дозвониться домой и попросить Гарсиа приехать за ним на машине. И вновь неудача: сначала номер не отвечал, потом было занято, и наконец, сквозь назойливое жужжание ему сообщили о неисправности.
Местная система связи неизменно служила для консула источником раздражения. Но только не сегодня — темный магазинчик он покинул без единого слова. Ему сказали, что автобус на Сан-Хорхе будет в восемь вечера. Отклонив любезное приглашение хозяина таверны перекусить, он сел на скамейку у побеленной стены и стал покорно ждать, молча понурив голову и ссутулившись, не замечая любопытных взглядов простых деревенских жителей — здешних постояльцев, закусывающих на свежем воздухе рядом с телегами и скотом.
Окончательно лишившись сил, он легко смог позволить своим усталым конечностям расслабиться. Мозг же его, увы, не находил успокоения, он бешено пульсировал, разламывая череп и опутывая его бесконечной паутиной мучительных раздумий. Хосе мертв, он уничтожен, его молодая жизнь погашена… Это казалось невероятным, но факт оставался фактом, и возврата назад не было. Сдерживая беспорядочно скачущие мысли, он пытался убедить себя, что это был несчастный случай… О, весьма прискорбный, но, тем не менее, неизбежный несчастный случай, и он сделал всё от него зависящее, чтобы это предотвратить.
Впрочем, минуточку… Не стоит торопиться с этим утешительным заключением. Не он ли испытывал к Хосе жестокую, злобную ненависть, доведя его до края своими притеснениями и преследованиями? Беззвучный стон вырвался из уст консула, крик невыразимой боли, выплеснувшийся с самого дна его души. Прибытие автобуса лишь на минуту прервало его мучения, слегка рассеяв затянувший глаза Брэнда туман. Он неуклюже влез в почти пустой узкий автобус и с тяжелым вздохом уселся в углу. Начинало темнеть. Когда они подъехали к Сан-Хорхе, сердце консула забилось сильнее.
Сейчас, выйдя из автобуса у поворота к вилле, он пребывал в таком смятении, что с трудом заставил себя двинуться в сторону дома. Сумерки поглотили туман и они же выпустили на волю ветер. Слышно было, как под его порывами скрипят и потрескивают невысокие кедры над обрывом. Казалось, само небо вибрирует, отзываясь эхом на звон гигантского колокола. Дорога потерялась в кромешной темноте. Консул шел медленно, но все равно задыхался и должен был сильно сжать кулаки, принуждая себя идти дальше.
Внезапно расплывчатую темную мглу рассеял свет луны, вынырнувшей из моря небес, и перед консулом замаячили белесые очертания виллы. Злобно ревущий ветер больно хлестнул его. В задних помещениях громко стучала задвижка. Согнувшись и прижав руки к бокам, он воспользовался затишьем между двумя порывами ветра, чтобы повернуть за угол дома. В резком лунном свете на гравийной дорожке плясали яркие тени кустов мимозы, чья листва была словно иссечена серебряными лезвиями. Потом луна пропала так же внезапно, как появилась, и наступившая тьма стала еще глубже, плотнее, чем раньше. Задыхаясь, консул добрался до спасительного крыльца и остановился, склонив голову и вслушиваясь в тишину; затем он с отчаянной решимостью распахнул дверь.
Холл тонул в темноте, и этот огромный беззвучный омут заполнили гулкие удары его сердца. Странный запах, а точнее, едкий дым обжег его ноздри и выбил из глаз слезы. Растерянность окончательно лишила его сил, что-то происходило вокруг него, сам же он не мог пошевелиться. Оцепенение длилось всего несколько секунд, показавшихся ему вечностью. Новый лязг задвижки испугал его, приведя в чувство. Ступор прошел, и, пошатываясь, он зажег спичку. Огонек замигал в его дрожащих пальцах, зашипел и погас.
В этот момент сквозь завывания ветра до него донесся плач. Резко повернувшись, консул пытался разглядеть хоть что-то во тьме. Он ощупью подошел к кухонной двери и, открыв её, с трудом поднял веки. За столом, монотонно раскачиваясь вперед и назад, сидела Магдалина.
— Магдалина, — его голос был едва слышен.
Она посмотрела в его сторону, и он увидел её обуянное ужасом и до неузнаваемости постаревшее лицо, обезображенное большим фиолетовым рубцом.
— Что… — начал он и осекся, плечи его дрожали.
Глядя на него, как на привидение, она стянула на груди разорванное платье.
К нему вернулся голос.
