20 миль дистанции.
Ну, а мы, значит, Андре, Марти и я, позволяем ему идти за нами следом — пусть, мол, сидит себе четвертым у нас на хвосте, катит себе без особого напряга и экономит силы. Тем временем я внимательно следил за обоими моими соперниками и считал, что в тактическом плане держу ориентацию под контролем. Прошли 24 мили, а Джордж по-прежнему не отстает. Я немного надбавил ходу, так просто, посмотреть, что он будет делать. Ну, а он, само собой, тоже подналег на колеса и пристроился вслед за мной.
— Джордж, — кричу я ему, — как это понимать?
— Не беспокойся, — отвечает он, нарочито кряхтя и пыхтя. — Сейчас отстану.
Но он не отстал. Наоборот, начал помаленьку выходить вперед. Он совсем не устал. А ведь мы могли оторваться от него на любом этапе гонки. Вместо этого мы позволили ему спокойно идти следом и все внимание сосредоточили друг на друге. А на последних 300 метрах он резко прибавил скорость и обошел меня перед финишем.
Я подкатил к нему, весь кипя от ярости, причем на себя злился даже больше, чем на Джорджа. А получилось так из-за того, что во мне выработалась дурная привычка: я привык побеждать в гонках. Теперь же, после целой серии поражений, я вовсе не собирался проигрывать. В прежние времена, когда я побеждал, я бы ни за что ему не поверил, никогда бы не позволил ему так провести меня. Так что во всем был виноват я сам.
Однако и на Джорджа моей злости вполне хватало.
— Знаешь, Джордж, это просто подло. Подло, и все тут!
Журналистам я сказал, что Джордж выиграл гонку, но потерял друга. Одно дело — выйти на старт и бороться за победу любой ценой, но пускаться на жульничество — это уж никуда не годиться. В общем-то, Джордж лишний раз подтвердил, что в нашем спорте произошли большие перемены: теперь мы действительно ничем не отличались от обычных спортсменов. И кое-кто из нас ради победы был готов пойти на что угодно.
В течение целого года мои результаты не поднимались выше седьмого и четвертого мест. Я хватался за голову и в ярости тряс себя за холку. «Гордости у тебя, что ли, не осталось? — спрашивал я сам себя. — Ты насмехался над спортом, который сам себе выбрал, относился к нему свысока, отказывался воспринимать его серьезно, а в итоге четырежды получил по заднице на четырех различных гонках. Так чего же ты хочешь: быть гонщиком или ползать, как улитка?»
Ответ мог быть только один. Бостон! Я должен победить на гонках в Бостоне, ибо именно там я потерпел первое поражение. И я решил: буду тренироваться так, как никогда не тренировался раньше, и наконец разорву этот порочный круг.
Возможность для этого так и не представилась. Сначала меня постигла катастрофа, а потом — чудо. Чудо, имя которому Аманда…
Оставалось четыре часа до вылета моего самолета в Бостон. Тренировался я на полную катушку и к тому же у меня было новое классное кресло, которое сконструировал Тони Хор. Одно только настораживало: оно слишком капризно вело себя на крутых спусках, слишком трудно поддавалось управлению.
И я решил выкатить на последний пробный пробег, до того как отправиться в аэропорт. Прокачусь всего разок, а потом буду решать — возьму либо его, либо старое кресло, не столь скоростное, но более надежное. Наверное, я в глубине души понимал, что поступаю довольно глупо, поэтому впервые в жизни надел шлем.
Думаю, я шел вниз по склону со скоростью примерно 30 миль в час, когда кресло внезапно заходило ходуном. Колеса начали «гулять», оси с треском надломились, колеса встали поперек хода, я же, инстинктивно прикрыв голову левой рукой, вылетел из кресла — и как грохнусь! Моя левая рука очутилась под головой и вывернулась в каком-то немыслимом положении. Я попытался вытащить ее, но она меня не слушалась. Плечо было вывихнуто. Нос распух. Губа была проткнута зубом насквозь. Спасибо шлему: пострадали все части тела, на которые не распространялась его защита.
А в голове у меня вертелась одна-единственная мысль: я должен не опоздать на самолет! Приехала «скорая», и меня отвезли в больницу, где угостили коктейлем из валиума и димедрола — влили кубиков сто, не меньше: видно, забыли, что ноги-то у меня, как щепки, а значит, весу во мне меньше, чем кажется, и успокоительного мне тоже требуется меньше. Плечо мне поставили на место. Я не ощутил ни малейшей боли. И когда Стэнг и кое-кто из ребят приехали, чтобы забрать меня домой, я все еще плыл на волнах высочайшего кайфа.
— Ну ладно, ребята, поехали, — сказал я с улыбкой наркомана. — Мы еще можем успеть на самолет.
— Рик, — как бы успокаивая меня, говорит Стэн. — Ну куда тебе соревноваться? Ведь ты даже штаны натянуть не можешь.
— О’кей, тогда оставьте меня на какое-то время в покое. А я немного прикорну на кроватке.
— Да неужели? Интересно знать, а как ты собираешься выбираться отсюда?
Вот тут-то до меня все дошло. Бостон накрылся, а вместе с ним, возможно, и вся моя карьера, не говоря уже о небольшой увеселительной прогулке вокруг света, мысль о которой потихоньку вызревала у меня в голове. Единственным местом, куда мне оставалось отправиться, было реабилитационное отделение госпиталя Дж. Ф. Стронга. Казалось, передо мной вновь начинают прокручивать уже однажды виденный фильм.
Я понимал, что со мной случилась неприятность, тем не менее решил использовать создавшееся положение наилучшим образом.
— Я останусь у вас лишь при одном условии, — сказал я доктору Сэнди Пинкертону, — а именно: вы должны дать мне самую хорошенькую и самую квалифицированную девушку-физиотерапевта.
— Нет проблем, Рики, — отвечает он.
«Да уж, конечно, — подумал я про себя. — Небось дадут какую-нибудь девяностолетнюю старуху».
Первой, кого я увидел, когда меня ввозили в дверь отделения, была довольно пожилая и грузная врачиха-физиотерапевт. «Вот она, моя милашка, — сказал я себе. — Наверняка меня прикрепят к ней». Потом я огляделся вокруг и увидел такое, что аж остолбенел.
«Ну и ну! Ты только посмотри на нее! Да ведь это же писаная красавица!»
— Поехали, Рики, —
