– Я чувствовал себя форменным чурбаном. А где Клер? Здесь?
– Да.
– Могу я видеть её, мисс Черрел?
– Постарайтесь называть меня просто Динни. Вы можете её видеть, но, по-моему, вам лучше повидаться и с моей матерью. Идёмте в гостиную.
Он стиснул ей руку:
– Я всегда знал, что мы за вами, как за каменной стеной.
Динни поморщилась:
– Даже каменная стена не выдержит такого нажима.
– Ой, простите! Я всегда забываю, какая у меня хватка. Клер боится даже подавать мне руку. С ней все хорошо?
– Насколько это возможно в её положении.
Тони Крум схватился за голову:
– Да, со мной ведь творится то же самое, только мне ещё хуже. В таких переделках человеку просто необходимо знать, что впереди есть надежда. Вы думаете, она меня когда-нибудь полюбит?
– Надеюсь.
– А ваши родители не считают, что я гоняюсь за нею просто так, – вы меня понимаете? – ну, ради забавы?
– После того, что было сегодня, – конечно, нет. Вы ведь такой, какой была когда-то и я, – прозрачный.
– Вы? Никогда не могу угадать ваши мысли.
– Это было давным-давно. Идём.
Когда Крум скрылся за снежной завесой хмурого и ветреного дня, в Кондафорде воцарилось мрачное уныние. Клер ушла к себе, объявив, что у неё головная боль и она хочет лечь. Остальные три члена семьи сидели за неубранным чайным столом и – верный признак душевной тревоги – разговаривали только с собаками.
Наконец Динни встала:
– Ну, вот что, мои дорогие, горем делу не поможешь. Во всём надо находить хорошую сторону. Ведь Клер и он могли бы оказаться не белыми как снег, а багровыми от стыда.
Генерал, словно рассуждая вслух сам с собой, заметил:
– Они должны защищаться. Нельзя давать волю этому субъекту.
– Но, папа, если Клер выйдет из переделки свободной и с чистой совестью, это же будет просто замечательно, хотя и парадоксально, а шуму будет меньше.
– Дать возвести на себя такое обвинение?
– Даже если она оправдается, её имя будут трепать. Ночь в автомобиле с молодым человеком никому не сходит с рук. Правда, мама?
Леди Черрел слабо улыбнулась:
– Я согласна с отцом, Динни. По-моему, возмутительно, что Клер угрожает развод, хотя она не сделала ничего дурного, разве что была неосторожна. Кроме того, не защищаться – значило бы обмануть закон, не так ли?
– Вряд ли закону есть до этого дело, дорогая. Впрочем…
И Динни замолчала, вглядываясь в удручённые лица родителей и сознавая, что в отличие от неё они придают браку и разводу некое таинственное значение, которого не умалят никакие её слова.
– Этот юноша кажется мне порядочным человеком, – признался генерал. Нужно, чтобы он отправился к адвокатам вместе с нами.
– Папа, я, пожалуй, поеду с Клер и зайду попрошу дядю Лоренса устроить нам встречу с юристами днём в понедельник. С тобой и Тони Крумом я созвонюсь завтра утром.
Генерал кивнул и поднялся.
– Мерзкая погода! – сказал он и положил руку на плечо жене. – Не расстраивайся, Лиз. Пойми, у них один выход – говорить правду. Что ж, пойду в кабинет и посижу над планом нового свинарника. Зайди ко мне попозже, Динни…
В критические минуты жизни Динни чувствовала себя больше дома на Маунт-стрит, чем в Кондафорде. Сэр Лоренс все понимал гораздо лучше, чем её отец, а непоследовательность тёти Эм успокаивала и подбадривала девушку больше, чем тихое сочувствие её отзывчивой матери. Кондафорд был хорош до кризиса или после него, но слишком безмятежен для душевных бурь и крутых решений. По мере того как поместья прекращали своё существование, этот загородный дом казался все более старинным, потому что в нём жила единственная семья графства, которая насчитывала не тричетыре, а множество поколений предков, обитавших в той же местности. Поместье как бы стало учреждением, освящённым веками. Люди видели в "кондафордской усадьбе" и в "кондафордских Черрелах" своего рода достопримечательность. Они чувствовали, что Кондафорд живёт совсем не так, как большие загородные резиденции, куда приезжают провести конец недели или поохотиться. Владельцы более мелких поместий возводили деревенскую жизнь в своеобразный культ; они наперерыв устраивали теннис, бридж, различные сельские развлечения, то и дело стреляли дичь, затевали состязания в гольф, посещали собрания, охотились на лисиц и так далее. Черрелы, пустившие здесь гораздо более глубокие корни, бросались в глаза куда меньше. Конечно, если бы они исчезли, соседям их недоставало бы; однако подлинно серьёзное место они занимали только в жизни обитателей деревни.
Несмотря на то что Динни всегда находила себе в Кондафорде какоенибудь дело, она часто чувствовала себя как человек, который проснулся глубокой ночью и пугается её тишины; поэтому в дни испытаний – истории с Хьюбертом три года назад, её личной трагедии позапрошлым летом и неприятностей у Клер теперь – её немедленно начинало тянуть поближе к потоку жизни.
Она отвезла Клер на Мьюз, дала шофёру такси новый адрес и к обеду поспела на Маунт-стрит.
Там уже были Майкл с Флёр, и разговор шёл исключительно о литературе и политике. Майкл придерживался мнения, что газеты слишком рано принялись гладить страну по голове: этак правительство может почить на лаврах. Сэр Лоренс слушал сына и радовался, что оно этого ещё не сделало.
– Как малыш, Динни? – неожиданно осведомилась леди Монт.
– Великолепно, тётя Эм, благодарю вас. Уже ходит.
– Я посмотрела родословную и высчитала, что он двадцать четвёртый из кондафордских Черрелов, до этого они были французами. Намерена Джин обзавестись вторым?
– Пари держу, что да! – воскликнула Флёр. – Я не встречала женщины, более приспособленной для этого.
– Но у них не будет никакого состояния.
– Ну, она-то уж сообразит, как обеспечить их будущее.
– Почему "сообразит"? Странное выражение! – удивилась леди Монт.
– Динни, как Клер?
– У неё всё в порядке.
– Ничего нового?
Ясные глаза Флёр словно вонзились в мозг девушки.
– Нет, но…
Голос Майкла нарушил воцарившееся молчание:
– Дорнфорд подал очень интересную мысль, папа. Он полагает…
Динни пропустила интересную мысль Дорнфорда мимо ушей, – она обдумывала, посвящать ли Флёр в дела Клер. Конечно, никто не ориентируется в житейских вопросах быстрее, никто не судит о них с более здравым цинизмом, чем Флёр. Хранить тайну она тоже умеет. Но поскольку тайна всё-таки принадлежала Клер, Динни решила, что сперва посоветуется с сэром Лоренсом.
Это ей удалось лишь поздно вечером. Он выслушал новость, приподняв бровь.
– Целую ночь в автомобиле, Динни? Это уж чуточку слишком. К адвокатам я отправлюсь завтра в десять утра. Там теперь всем заправляет очень молодой Роджер, троюродный брат Флёр. Я поговорю с ним: он, вероятно, скорее поверит Клер, чем его престарелые компаньоны. Ты тоже пойдёшь со мной как доказательство нашей правдивости.
– Я никогда не была в Сити.
– Любопытное местечко, – кажется, что попадаешь на край света. Романтика и учёный процент. Приготовься к лёгкому шоку.
– По-вашему, они должны защищаться?
Быстрые глаза сэра Лоренса остановились на лице племянницы:
– Если ты хочешь спросить меня, поверят ли им, я отвечу – вряд ли. Но в конце концов это моё личное и не обязательное для тебя мнение.
– А вы сами верите им?
– Здесь я полагаюсь на тебя, Динни. Тебя Клер не обманет.
Динни вспомнились лица сестры и Тони Крума и она ощутила внезапный наплыв чувств.
– Они говорят правду и всем своим видом подтверждают это. Грех не верить им.
– Таких грехов в нашем грешном мире не оберёшься. Ты бы лучше ложилась, дорогая: у тебя утомлённый вид.
В спальне, где Динни столько раз ночевала во время собственной драмы, она вновь испытала прежнее кошмарное чувство, что Уилфрид где-то рядом, но она не может до него дотянуться, и в её усталой голове, как припев, звучали слова: "Ещё одну реку, переплывём ещё одну реку…"
На другой день, в четыре часа пополудни, контора "Кингсон, Кэткот и Форсайт", помещавшаяся в жёлтом, тихом, как заводь, закоулке Олд Джуэри, подверглась нашествию клана Черрелов.
– А где старик Грэдмен, мистер Форсайт? – услышала Динни вопрос дяди. – Все ещё у вас?
"Очень молодой" Роджер, которому было сорок два, ответил голосом, несколько контрастировавшим с массивностью его подбородка:
– По-моему, он живёт на покое не то в Пиннере, не то в Хайгете, словом, где-то в той стороне.
– Рад слышать, что он жив, – отозвался сэр Лоренс. – Старый Фор… ваш родственник отзывался о нём с большим уважением. Крепкий человек, викторианская порода.
"Очень молодой" Роджер улыбнулся:
– Почему бы нам всем не присесть?
Динни, впервые попавшая в адвокатскую контору, разглядывала тома свода законов, выстроившиеся вдоль стен, пухлые папки с делами, желтоватые жалюзи, унылый чёрный камин, где горела горсточка угля, не дававшая, казалось, никакого тепла, план поместья, скатанный в трубку и повешенный около двери, низенькую плетёную корзинку на письменном столе, перья, сургуч, самого "очень молодого" Роджера, и ей почему-то вспомнился гербарий её первой гувернантки, которая собирала морские водоросли. Затем она увидела, как её отец поднялся и вручил юристу бумагу:
