l:href="#c10">{10}, Баконя много раз слышал от Лиса.) Затем воевода Баконя гонит темно-гнедого на поле боя и во главе войска двигается на великанов. Широкой лавой идет его рать по долине, только гул стоит! Отъехав уже порядком, воевода вдруг вспоминает, что среди его воинов находится фра Сердар. Он разыскивает Сердара, целует его и тут же назначает командующим левого крыла, а Вертихвоста — правого, сам же остается впереди всех. И рать двигается еще стремительней; однако вскоре перед ними встают высокие горы, а у их подножия, развернув едва обозримые боевые фланги, стоят страшные великаны. Бойцы робеют, робеет и сам воевода. Он останавливает войска и страшным голосом читает тропарь святому Франциску. Помолившись, он оборачивается к неприятелю и вместо великанов видит… буковацких голодранцев да беспутных котаран!.. И снова закипает отвагой воеводино сердце, и, воскликнув: «Бей ркачей!» — он гонит своего коня во весь опор, воины кидаются за ним, а ркачи «спины показаша и бежати сташа!» Боже милосердный, чего-чего только с ними не делали! Рубили, топтали, разрушали, жгли дома и церкви, вешали монахов за бороды!..
Когда Баконя вернулся с источника, ему пришлось за опоздание дольше обычного почесывать дядину спину.
Поздно ночью прибыла из города комиссия. О ее приезде сообщил Косой. Фра Брне и Баконя поспешили к воротам монастыря, где уже собрались все фратеры. Четверо горожан сошли с лошадей, за ними Увалень.
— Просто невероятно! Как могли вы так быстро приехать? — спросил Вертихвост, пожимая руку старшему. Остальная братия тоже выражала удивление, а судья стал похваляться, что всю дорогу шли быстрой рысью.
Баконя взял кожаную сумку, которую протянул ему один из приехавших, рыжебородый, сухощавый и суматошный молодой человек, и спросил Увальня:
— Кто этот козел?
— Доктор. Сдается, ркач, потому что говорит по-ихнему.
Господа, лопоча по-итальянски, вошли в монастырь.
— А эта баба — судья?! — заметил Баконя, косясь в сторону старого, безусого коротышки.
— А горбатый брюхан кто?
— Судебный пристав, — ответил Кот. — Сказывают, весьма ученый, знает латынь вроде фра Тетки.
Позади шел писарь, высокий, тощий, бесцветный молодой человек.
Бурак повел комиссию в трапезную, а врач с остальными фратерами направился к настоятелю. Врач приподнял запавшее веко больного, которое снова закрылось, как только он убрал палец, потом закрыл другое веко, но оно тотчас открылось; глядя на часы, пощупал пульс, нахмурился и спросил Тетку:
— Этот человек… — И он сделал движение рукой, будто опрокидывает в себя рюмку.
— Да, изрядно… правду сказать, даже сверх меры! — ответил Тетка, поняв его жест.
— Где сумка? — спросил врач у Бакони. Вынул из нее какую-то трубочку с иглой на конце, опустил иглу в жидкость и потянул к себе поршенек. Проделывая все это, он сказал фратерам что-то по-итальянски, и те с большим трудом перевернули святого отца на живот и стянули с него кальсоны…
Скажи кто-нибудь Баконе, что в этот злосчастный день он будет еще чему-нибудь удивляться, он не поверил бы, но, увидя, что проделывает врач, Баконя оцепенел от изумления.
— Вот то же самое, сынок, сделаешь ему на заре! — сказал врач, протягивая Баконе шприц.
— Я? — спросил Баконя, бледнея и содрогаясь. — Не сделаю и отцу родному!
— Пошел вон, козопас зврлевский! — заорал Вертихвост. — Он еще будет тут рассуждать, словно господин какой, а не наш холуй! Марш с глаз долой!
А Квашня хватил Баконю по голове.
После ужина между фратерами и горожанами завязался оживленный разговор. Бритый судья, видно большой балагур, всех смешил. Пристав помалкивал и на все, что бы ни говорили, кивал головой. Врач тотчас после еды задымил толстой сигарой и принялся разглядывать висевшие по стенам картины. Писарь, стремясь показать изысканность, едва прикасался к еде и вину и поднимал бокал двумя пальцами.
Поначалу разговор шел о грабежах. Судья рассказал, как прошлой зимой в его округе были ограблены четыре католических церкви. Рассказывал о Радекиной банде, которая зимой отсиживается в Котарах и Приморье, а летом перебирается в боснийские горы и орудует чуть ли не до границ Сербии. Касаясь сообщников, судья сказал:
— Все валят на Радеку! Что бы ни случилось — он виноват, и другие головорезы его именем прикрываются! Все валят на него! А где этот самый Радека? Может ли он поспеть и туда и сюда, во все места сразу? Вот так-то, господин хороший, четыре полицейских отряда рыщут без конца по всей Буковице и Котарам, из села в село, с горы на гору, а Радеки нет как нет!
— Нету, ей-богу! — заметил, посмеиваясь, Сердар.
— Нету! А какую уйму динаров убивают на шпионов, которые говорят: «Вон там Радека, хватайте его!» И те же самые шпионы говорят Радеке: «Здесь полицейские, беги!» Так-то вот, господин хороший!.. Говорю вам: в Далмации пятьдесят тысяч разбойников!.. Здесь ничто не поможет, только виселица, виселица и виселица!..
Разговор перешел на больного.
— Итак, доктор, что вы скажете о нашем настоятеле?
— Что ж, может, выживет, а может, и умрет.
— До чего мудро! — шепнул Баконя друзьям, которые толпились у двери. — До чего мудро, а ведь из-за этого православного козла я получил оплеуху! Ох, и намял бы я ему бока!
Врач выпустил длинную струю дыма и принялся объяснять, что такое апоплексический удар.
— Если, бог даст, придет в себя, надо его причастить, — сказал Бурак.
— Лучше бы ему не приходить в себя, если уж суждено умереть, — заметил врач.
— Не могу согласиться с вами, дорогой доктор, — вступил в разговор Брне, — мучения на этом свете ничтожны по сравнению с теми, которые нас ожидают на том, если мы вовремя не примем святое причастие. Не так давно скоропостижно, без причастия, скончался один монах, и не было ему покоя в могиле, стал он являться то одному, то другому из братии, убеждая каждого быть всегда готовым к смертному часу…
— Бабьи сплетни! — почти сердито перебил его врач.
— Нет, не бабьи, — заметил молчавший до сих пор судебный пристав. — По крайней мере, согласно нашему вероисповеданию,
