— Даже без усов?
— Шрам-то остался. Вас именно по шраму ищут. — Она добавила: — Подождите минуту, — и когда он попытался что-то сказать, перебила его: — Я уйду. Я буду рассудительной, сделаю все, как вы говорите, отпущу вас на все четыре стороны и постараюсь проявить благоразумие. Но — минутку.
Она шагнула в ванную. Было слышно, как под ее туфлями хрустнули очки мистера К. И через секунду вернулась.
— Слава богу, — сказала она, — хозяйка женщина запасливая. — В руках у нее была вата и кусок пластыря. Она сказала: — Стойте спокойно. Никто не найдет вашего шрама. — Она прижала к его щеке клочок ваты и заклеила ее пластырем. — Вполне убедительно, — сказала она, — как нарыв.
— Но ведь пластырь не закрывает шрама.
— В этом весь фокус. Край пластыря немножко закрывает шрам, а сама вата — на щеке. Никому и в голову не придет, что скрывают что-то на подбородке. — Она сжала его голову ладонями и сказала: — Из меня бы вышел неплохой тайный агент, правда?
— Вы слишком хороший человек. Вы верите людям, — сказал он. — А тайным агентам это мешает.
Он почувствовал теплую волну благодарности за то, что в мире, полном войн и обмана, есть кто-то, кому он может доверять. Так человек, скитающийся в одиночестве по пустыне, радуется, встретив товарища. Он сказал:
— Дорогая, от моей любви мало толку, но вся она ваша... вернее, то, что от нее осталось. — Пока он говорил, в нем снова подымалась боль воспоминаний. От этого не уйти...
Она сказала мягко, словно говорила о любви:
— У вас есть шансы. Особенно если учесть, что вы хорошо говорите по-английски. Немножко забавный акцент, но не он выдает вас, а прочитанные книги. Осталось совсем немного — забыть, что вы когда-то читали лекции по средневековой литературе. — Она снова провела по его лицу ладонью, в этот момент послышался звонок.
Они стояли посреди комнаты. Снова позвонили. Он сказал:
— Вам надо скрыться. — Но спрятаться в этой комнатушке было негде. — Если полиция, то виноват я, и только я, — договорились? Вам незачем лезть в эту историю. Обвиняйте меня во всем. А теперь откройте дверь.
Он взял мистера К. за плечи, повернул лицом к стене и закутал его в покрывало. Теперь казалось, что он просто спит. Д. слышал, как открылась дверь и какой-то голос сказал:
— О, простите, меня зовут Фортескью.
В комнату робко вошел неопределенного возраста человек с залысинами на висках, в двубортной жилетке. Роз попыталась загородить ему дорогу. Она сказала:
— Что вам угодно?
Он повторил «Фортескью» со слабым подобием улыбки.
— Кто вы такой?
Он, мигая, посмотрел на них. Он был без пальто и без шляпы.
— Простите, я живу наверху. Что, Эмили... извините, мисс Глоувер дома?
Д. сказал:
— Она будет в понедельник.
— Я знал, что она собиралась уехать, но когда увидел в окне свет... — Он забормотал: — Боже правый, что это?
— Знакомьтесь, — сказала Роз, — это Джек. Джек Отрем.
— Он болен?
— Ему нехорошо. У нас тут небольшая вечеринка.
Он еще колебался:
— Как странно! Я хочу сказать, что Эмили, мисс Глоувер...
— О, зовите ее просто Эммой, — сказала Роз, — мы все здесь друзья.
— Эмма никогда не приглашала гостей.
— Она оставила нам ключи.
— Д-да. Я понимаю.
— Хотите выпить?
Это уж слишком, подумал Д., нельзя же найти в этой квартире все, что только не вздумаешь. Потерпевшим кораблекрушение необходима находчивость, но только в детской книжке Робинзон Крузо на необитаемом острове находит все необходимое, и как раз тогда, когда нужно.
— Нет, спасибо, — сказал Фортескью. — Я не употребляю. То есть я хотел сказать, что я не пью.
— Все пьют. Иначе не проживешь.
— Ну, разумеется, — воду. Я тоже пью воду.
— В самом деле?
— О да, несомненно. — Он пугливо взглянул на лежащего на диване, потом на Д., который стоял возле дивана, как часовой. Он участливо поинтересовался: — Вы поранили лицо?
— Увы.
Молчание стало почти осязаемым. Оно затягивалось, как проводы гостей у радушных хозяев. Наконец Фортескью сказал:
— Мне надо идти.
— Неужели? — сказала Роз.
— Да нет, я не то хотел сказать. Понимаете, мне не хочется портить вам вечеринку.
Он оглядывался по сторонам и явно искал глазами бутылки и рюмки. В этой комнате что-то было не так. Ему и в голову не приходило, что рядом с ним лежит труп, — в его мире не было места таким ужасам.
— Эмма не предупредила меня...
— Вы, наверное, часто разделяете ее одиночество?
Он покраснел и сказал:
— Да, мы с ней добрые друзья. Мы оба, видите ли, групперы.
— Кто-кто?
— Оксфордские групперы[2].
— Ах, вот что! — воскликнула Роз. — Домашние вечера, Браунс Отель, Крауборо...
Посыпались названия, которых Д. никогда не слышал. Что это — ее фантазия или истерика? Фортескью просиял. Его старческое младенчески розовое лицо растянулось в улыбке, чем-то напоминая экран кинотеатра, где показывают лишь тщательно отобранные фильмы, те, что можно смотреть в семейном кругу. Он пролепетал:
— Вы у нас когда-нибудь бывали?
— Нет. Это не для меня.
Он еще раз посмотрел на диван. На редкость прилипчивый тип, приходится следить за тем, что говоришь, — стоило ей неосторожно затронуть не ту тему, как он тут же за нее цеплялся.
— Обязательно заходите! У нас самые разные люди бывают: и бизнесмены, и... Один раз был даже помощник министра внешней торговли. Ну, и конечно, Фрэнки... — Он почти вплотную подошел к дивану, с жаром объясняя: — Это религия, но, как бы вам сказать... практическая. Она помогает вам жить — вы всегда чувствуете себя правым. В Норвегии мы достигли потрясающих успехов.
— Что вы говорите! — подхватила Роз, надеясь отвлечь его. А его так и тянуло к мистеру К.
— К примеру, вас что-то беспокоит — понимаете, о чем я говорю? Ничто так не очищает, как общение... на семейном вечере. Дружеское сочувствие, ведь многим приходилось испытать что-то похожее... — Он слегка наклонился вперед и обеспокоено заговорил: — Все-таки ваш друг выглядит совсем больным... С ним точно все в порядке?
Фантастическая страна, подумал Д. Такие фантастические вещи могут происходить только в мирное время, но никак не во время гражданской войны. Война упрощает жизнь: людей не интересует ни любовь, ни энтернационо. Они думают только о том, как бы поесть и укрыться от бомбежки. Фортескью сказал:
— Если бы... понимаете... он облегчился, может быть, все как рукой?
— О нет, — сказала Роз. — Ему так лучше. Пусть полежит спокойно.
— Конечно, — сказал он покорно, — я в этом не большой специалист. Я говорю про выпивку. Очень может быть, он плохо переносит спиртное? Ему бы не следовало пить, это так вредно. И к тому же такой немолодой человек. Простите меня, если это ваш близкий друг...
— Ничего, не беспокойтесь, — нетерпеливо отрезала Роз.
Пора этому типу и честь знать, подумал Д. Неужели ледяной тон Роз до него не доходит?
— Я, конечно, понимаю, что выгляжу пристрастным. Видите ли, мы у себя в общине учимся воздерживаться от всего плотского — в разумных пределах, конечно... Я думаю, вы вряд ли захотите подняться ко мне... Я там чайник поставил. Я собирался пригласить Эмму... — Он внезапно наклонился еще ниже и вскрикнул: — Боже правый, у него открыты глаза!
«Конец», — подумал Д. Роз ответила тут же, да еще с насмешкой:
— А вы что — думали, он спит?
Можно было заметить, как в его глазах мелькнула страшная догадка и тут же погасла, не найдя подтверждения. В его кротком и фальшивом мире не было места для убийства... Они молча ждали. Он прошептал:
— Как ужасно, он слышал все, что я про него говорил!
Роз перешла в наступление:
— Ваш чайник расплавится.
Он посмотрел на них по очереди: что-то было не так. Как будто он хотел, чтобы они его разуверили...
— Я, кажется, задерживаю вас? Мне нужно идти. Спокойной ночи.
Они напряженно следили, как он шагнул за порог в привычный ему мир. На лестнице он обернулся и помахал им рукой.
Часть третья
Последний выстрел
Над тихими просторами Мидлэнда еще не рассеялась темнота. Маленький вокзальчик был освещен, будто последняя новинка на затемненной витрине магазина. Около зала ожидания горели масляные фонари. Железный пешеходный мостик вел на другую платформу, освещенную таким же дымным огоньком масляной лампы. Порывистый холодный ветер выхватывал из-под паровоза клубы пара и швырял их на платформу. Начиналось воскресное утро.
Последние огоньки поезда сверкнули двумя искорками и исчезли в тоннеле. Д. остался один, если не считать старика носильщика, тащившего тележку оттуда, где только что стоял багажный вагон. За последним фонарем платформа откосом спускалась к рельсам; в предутреннем сумраке они почти не были видны. Далеко-далеко пропел первый петух, и повисший над путями огонек вдруг из красного сделался зеленым.
— Поезд на Бендич уходит отсюда? — спросил Д.
