на то, что Дандо довольно неплохо шевелил мозгами.
— Она его продает?— старьевщик вдруг приблизил ко мне лицо, заросшее щетиной, глаза его сузились.
— Не знаю,— осторожно ответил я, не доверяя этим хитрым, налитым кровью глазам.
Старьевщик осклабился и продел двухдюймовый гвоздь сквозь матерчатый пояс своих штанов — к нему он прикрепил петлю одной из подтяжек.
— Все будет в порядке, парень. Скажи ей, что я загляну нынче утром.— И когда я уже шагал назад, в деревню, он крикнул мне вдогонку пронзительным голосом, какие бывают только у уличных старьевщиков:— И если у вас завалялось какое-нибудь тряпье или банки из-под джема, искусственные зубы или жестянки — выволакивайте все! Дандо за ними придет!
Я заторопился вверх по дороге, радуясь тому, что расстался с этим привидением, которое, возможно, вскоре станет новым хозяином Дика.
Дандо появился в нашем доме в то же утро, едва мы с Гомером вернулись из школы. Гомер музицировал, сидя за фортепьяно, и Дандо, словно в трансе, застыл подле задней двери, он заглядывал в гостиную, прислушиваясь к звенящим звукам старого инструмента. Мама задержалась у стола и несколько мгновений наблюдала за Дандо. Затем неодобрительно прищелкнула языком и прошептала:
— Уже пьян — и это с утра-то!
Левая рука Гомера как бы споткнулась — музыка смолкла. Чары развеялись, Дандо пришел в себя и кивнул матери — он ее только сейчас заметил. Мама сказала ему про пони.
— Но мне не нужен никакой пони, миссис Причард, молвил старьевщик, робко глядя из-под козырька своей кепки. Дандо побаивался маминых темных глаз и острого языка.
— Пожалуй, толку из нашего разговора не будет, а?— скороговоркой произнесла мать и сняла передник. Дандо прислонился к косяку двери и поскреб в затылке. Он следил за тем, как мать аккуратно сворачивает передник и укладывает его на полку кухонного шкафа. Когда она последним движением одернула юбку, он все еще молчал. Мать сказала:
— Если тебе не нужен пони, незачем нам терять время, понял?
Дандо, казалось, обдумывал ее слова. Затем, качнувшись, оторвался от дверного косяка и поскреб плечо. Он заговорил негромко, осторожно, просительно, словно ребенок, не знающий, какое впечатление произведут его слоња:
— Нет ли у вас, миссис Причард, старых тряпок, стеклянных банок, жестянок, искусственных... Нет!
Он снял кепку и принялся старательно разглядывать ее изнанку, затем снова нахлобучил на голову.
— Сколько лет сейчас может быть вашему пони, миссис Причард?— спросил он небрежно, словно только прочел этот вопрос на грязной подкладке.
— Девятнадцать,— храбро ответила мать, делая знак Гомеру и мне не вмешиваться — пусть Дандо беспрепятственно на что-нибудь решится.
— Многовато для лошади,— заметил старьевщик, бросая на мать осторожный, испытующий взгляд.
— Многовато? Ерунда! Убирайся! Отец этого пони участвовал в сражениях и прожил до тридцати одного года. Почти до самой его смерти на нем ездил верхом, через горы в Пентр, пьяный фермер весом в тринадцать стоунов [8]. Если ты думаешь, что Дик стар,— она схватила сложенный передник и начала размахивать им перед носом у Дандо,— попробуй остановить его разок, когда он уже повернул к дому.
— Могу я взглянуть на пони, миссис Причард?— смиренно попросил Дандо.
— Конечно, если ты намерен его купить. В противном случае я не стану понапрасну терять время.— Она сделала вид, что колеблется, затем добавила:— Кроме того, я еще не решила, продавать его или нет.
Но мать показала пони старьевщику; при этом Дандо дали понять, что он созерцает нечто бесценное, видит принца в лошадином обличье; так оно в действительности и было, но только в глазах моей матери. Оба хитрили и торговались с полчаса, пока, в конце концов, Дандо не предложил на один фунт меньше против запрошенных матерью восьми. Мать согласилась, и на этом баталия закончилась.
Позже Том сказал, что сделка удалась, такую цену нам все равно нигде не дали бы. Но мать возразила:
— Хорошая это цена или нет, я не позволю Дандо взять пони из конюшни до тех пор, пока он не поклянется, воздев к небу все свои пять пальцев, что будет хорошо обращаться с Диком и ни за что на свете не отдаст его живодерам.
Дика увели — и опустевшая конюшня засквозила огромной дырой в стене дома. К этому времени Дандо Хэмер уже продал своего осла и теперь впрягал нашего пони в тележку, на которой возил старье и кости, однако никто из нас этого пока не видел. Как только на улице раздавался боевой клич Дандо, Гомер и я крадучись уходили в дом, не желая глядеть на то, как Дик влачит жалкий выезд Дандо.
Но у нас оставалось еще фортепьяно; и мама так часто наводила на него лоск, что оно сияло ярче кафедры проповедника; когда Гомер садился за фортепьяно, он мог видеть на его сверкающей поверхности отражение верхушек деревьев в саду и шеста, поддерживающего бельевую веревку. Понукаемый матерью, Гомер усаживался за фортепьяно по утрам и вечерам; и в доме, казалось, ни на минуту не смолкали звенящие аккорды «Абердовейских колоколов» [9].
Прошло несколько недель после продажи Дика, в доме установился новый распорядок, и я как-то забыл о существовании пони. Но мысли матери были постоянно заняты им. Всякий раз, когда на улице слышался пронзительный голос старьевщика, она выскакивала на крыльцо посмотреть, как выглядит наш питомец. Однажды она направилась к нему через улицу с яблоком в руке. Дик моментально узнал маму, поднял голову и немного оживился, как в старые добрые времена. Рассмотрев Дика вблизи, мама, так же как и мы, была удивлена, но не потому, что с ним было что-то неладно придраться было решительно не к чему. Дик изрядно похудел, но пребывал в отменной форме. И все же казалось, будто он съежился: голову держал уже не так гордо, и шея утратила стройность. Он напоминал старого человека, достигшего того возраста, когда легче дышится открытым ртом. Мама запустила руки в гриву Дика — и глаза ее потемнели. Часто случалось, что какое-то чувство, завладев ею, неожиданно оборачивалось гневом; вот и теперь мама смерила старьевщика взглядом и резко сказала:
— Чтобы лошадь была в порядке, следует почаще браться за щетку и скребницу!
В ее словах не было ничего оскорбительного, но произнесены они были таким тоном и с таким видом, словно Дандо был никак не меньше чем преступник, уморивший голодом собственных детей. Старьевщик косо взглянул на мать из-под козырька покрасневшими глазами, однако в
