дело с этими надменными греками, мы бы не смогли тут жить. Пускай они христиане, но нас ненавидят, хотя никакого, даже самого малого вреда им от нас нет: это они нам вредили бы, ежели бы могли, но вредить они нам не смеют, потому как за малейшую провинность им назначают сто ударов палкой, так что палка обеспечивает нам почет и уважение. Здесь смотрят не на то, какого ты сословия, богат ли, из старинного ли рода: все это тебя не спасет от того, чтобы поставить тебя перед судом и назначить тебе сто ударов, а то и двести. Кто еще мог бы ужиться с такой надменной нацией, которая унижает тебя до крайности! Я больше всего грущу здесь о том, что негде мне напечатать ваши письма, милая. Ежели бы это можно было сделать, как они того заслуживают, я бы ни о чем не тревожился, потому как знаю, что люди читали бы их с наслаждением [230]. Никого не следует хвалить в глаза, но на расстоянии в двадцать пять миль — можно, потому как ежели вы, милая, и ругаете меня, я этого не слышу, но зато хочу я слышать, что вы здоровы, и за здоровьем нужно следить, потому что здоровому еда, питье и все прочее очень даже приятны и полезны. Дай вам Господь спокойной ночи, хороших снов и утром проснуться веселой.
60
Родошто, 22 aprilis 1725.
Где он, где он, тот стрелок, что того волка убил, что ягненка уволок, что отец вчера купил? [231] Где он, где он, тот чудак, что нашел то письмецо, что я вам давно послал? Что я могу поделать, милая кузина, коли вы давно не получали моих писем? Ежели я их не писал, то и удивляться не стоит, что вы их не получали. А ежели писал, то куда они пропали? Да что об этом говорить, наши письма и в Вене могут оказаться, а ежели они пропали в море, то уж точно, рыбам после них не придется чистить зубы. Милая кузина, ежели одно-два наших письма пропадут, мы напишем вместо них двенадцать, не такой уж это большой труд, и нерадивости нашей он даже не поколеблет. Но что писать, ежели нет новостей? Разве что вот о чем: тут армянки сейчас по горло в заботах, потому как пора сеять хлопок. Давайте же писать о хлопке, потому как хлопок здесь — не какой-нибудь вздор, а от него очень даже большая польза, потому как нигде не растет хлопка больше, чем здесь, и торговля хлопком идет вовсю. У нас я не думаю, что он будет так уж хорошо расти, потому как он любит теплую землю. Но я все-таки удивляюсь, что в Венгрии его не пробовали выращивать, потому как есть там места, где он мог бы расти и принес бы стране большую пользу. По крайней мере деньги, которые за него платят, остались бы в стране.
Семена хлопка — величиной с горошину, только черные, и теперь как раз их начинают сеять. Вырастает хлопок в высоту не больше, чем на десять вершков [232], но из одного стебля выходят три или четыре веточки, и на них, на каждой, висит по одному круглому плоду, который похож на маленький зеленый орех. Цветы же его — желтые, пока хлопок не созреет. Ежели плод открыть, в нем — что-то вроде клея, но когда он начинает созревать, из этого клея и появляется хлопок, и открывается коробочка сама собой, чтобы вобрать в себя больше тепла. Когда же коробочка совсем раскроется, а будет это в сентябре, хлопок станет белым, коробочка же засыхает, — тогда хлопок с семенами и собирают. Семян в коробочке много, хлопок вынимают из коробочки, как комок спутанных нитей, семена от нитей трудно отделить, но у женщин здешних есть такие маленькие колесики, у которых две оси: одна железная, другая деревянная. Одна крутится в одну сторону, другая — в другую, так что когда хлопок пропускают между ними, он отделяется от семян и чистым падает в другую сторону, и его легко отделить от семян. Без такого приспособления, наверно, даже горсть хлопка нельзя было бы за день очистить, но с этим приспособлением даже мешок хлопка — пустяк. Вот уже и хлопок вам готов, только прядите, милая.
Да, знаю, милая кузина, хлопок у нас не растет. Но вы могли бы принести нашей стране и другую пользу, и тогда имя ваше было бы записано в истории Эрдея золотыми буквами. Ежели Господь когда-нибудь приведет вас домой, почему бы вам, милая, не иметь у себя столько шелка, чтобы его не нужно было покупать за деньги. И увидели бы это другие богатые женщины, и стали бы у вас учиться, а там мало-помалу пошел бы за вами и простой народ. Со временем этот обычай укоренился бы у нас, как в других странах, где он тоже начинался с малого. В стране, где мы с вами живем, один греческий император щедро одарил двух миссионеров — за то, что они в первый раз принесли из очень далекой страны личинки шелкопряда. Здесь они их вывели, вырастили, размножили и показали, как обращаться с шелкопрядом и с шелком. Будучи людьми умными, они всему научились в той стране. Когда здесь этот обычай укоренился, его переняли итальянцы. От греков и итальянцев он потом перешел к испанцам и французам, и постепенно распространялся все дальше, и так пришла в страну выгода от торговли. Вот бы я посмеялся, милая, ежели б вы стали первой разводить шелкопрядов в Эрдее. А ежели кто-то начал бы такое дело, остальные бы за ним точно последовали. Начинать дело должен человек, который в нем разбирается, потому как оно кажется трудным лишь оттого, что с ним не умеют обращаться. Можно ли представить более приятное и полезное занятие для состоятельной женщины, чем наблюдать, с каким усердием работают на нее несколько тысяч гусениц. Но твари эти очень прожорливы: они, как только появятся на свет, сразу начинают есть. Самая любимая их пища — листья шелковицы. А белая и красная шелковица у нас растет почти везде и не требует больших усилий. Мне, однако, кажется, что и не надо жалеть усилий для таких работников, которые за листья дерева платят нам шелком. И скажу еще сразу, потому как в этом не сомневаюсь, что вы не знаете, как обращаться с этими работниками. Но поскольку у
