— Видите ли, нельзя сказать, чтобы совсем не было разочарования. Да оно и естественно. Ведь такие крупные события в жизни государства, как войны, не проходят бесследно. Ни минуты не было покоя. А сколько переживаний! Война истощает духовные силы людей, и поэтому не удивительно, что после её окончания происходит некоторый спад настроения. Если хотите, называйте это разочарованием.
— Значит, я не одинок! И если естественно изображать радость, то почему бы не изобразить и разочарование? А, Накакура-сан? — самодовольно обратился Като к скульптору.
— Да ведь таких, как вы, больше нет. Кто ещё потерял бы к жизни интерес оттого, что перестали выходить экстренные выпуски? — резонно ответил Накакура.
— Значит, я единственный представитель разочарованных?
— Нет, что вы! Вы — наш экстренный выпуск, — съязвил Накакура. А Като даже подскочил на стуле.
— Вот именно, Накакура, вы умный человек! Значит, договорились. Передать это разочарование. Замечательно! Пожалуйста, сделайте! «Экстренный выпуск»! Превосходно! — барон был удовлетворён.
И так ещё битый час они спорили и пили. Наконец Накакура задремал на стуле, выставив вперёд ногу, а его сиятельство барон изволили опочить, уткнувшись носом в стол. Я вышел из холла.
Гиндза — вот она, такая, как всегда, лежит передо мной. И в чём-то прав был этот господин «Экстренный выпуск», — даже от улицы как будто веет тоской. Мне уж скоро тридцать восемь. Так хочется обратиться к этим чужим людям, проходящим мимо. Но вот я влился в их поток и стал одним из них. Я шёл и думал. Только не война. Но что бы такое придумать, чтобы все люди жили радостно?
1906
ЖАЛКАЯ СМЕРТЬ
Недалеко от Кудандзаки [59] есть захудалый трактир. В один из весенних вечеров через его порог устало шагнул человек. Три посетителя уже сидели за столиками. Лампу ещё не зажигали, и их фигуры еле вырисовывались в полумраке комнаты.
И эти трое и только что вошедший были низшими из низших — чернорабочими. В плохие времена им не на что выпить и рюмки дешёвого сакэ. Но сегодня первым троим, по-видимому, повезло, и они пили в своё удовольствие.
— Бунко! Так, кажется, тебя зовут? Ну, как твоё здоровье? — спросил сидевший в углу мужчина лет сорока, с широким добродушным лицом.
— Спасибо. Мне уже недолго осталось тянуть, — тоскливо ответил вошедший. Он повалился на скамейку и, закрыв лицо руками, разразился мучительным кашлем. Ему было лет тридцать.
— Э, парень, не падай духом! Нельзя так отчаиваться! — сказал хозяин. Остальные промолчали. Они и сами видели, что тянуть ему действительно осталось недолго.
— Вот шесть сэн. Дай чего-нибудь… — он не договорил и, запустив пальцы в волосы, весь затрясся от кашля.
Хозяйка, за спиной у которой хныкал ребёнок, зажигая лампу, сказала с беспокойством:
— Ой, да тебе совсем плохо. Может, воды принести?
Но больной покачал головой.
— Что там воды! Вот что ему нужно! Сразу легче станет, — с этими словами высокий рабочий протянул Бунко стакан сакэ. Сам он, видно, был здесь новичок и до сих пор молчал. Но Бунко отказался и от сакэ.
— Да выпей же стаканчик! Глядишь, и правда легче станет. Ты, может, насчёт денег беспокоишься, так это ничего, отдашь когда-нибудь, — уговаривал его хозяин, протягивая бутылку. Бунко ничего не ответил.
Теперь заговорил широколицый:
— Тебе если платить нечем, так я заплачу. Ну, Бунко, выпьем, что ли, по одной?
Но Бунко сидел, не отнимая рук от лица, и молчал. Вскоре перед ним появился небольшой поднос с бутылкой сакэ и варёными овощами. Вдруг он поднял голову:
— Хозяин, ты уж извини, — произнёс он слабым голосом, опять раскашлялся и тяжело вздохнул. У него было худое продолговатое лицо со впалыми щеками. Волосы его, когда-то коротко подстриженные, теперь отросли. Они потеряли всякий блеск и были серопепельного цвета.
Несмотря на то что Бунко навеял на всех мрачное настроение, никто не был на него в обиде. А он, выпив несколько стаканов подряд, опять сидел в прежней позе, закрыв лицо руками. Не то чтобы ему была безразлична эта забота, но она не очень тронула его. Все эти слова доносились до него словно из другого мира. Ему было, конечно, приятно. Но он знал, что всё это скоро кончится. Он старался избавиться от мысли, что жить ему осталось недолго, и не мог.
Он находился в состоянии полнейшего безразличия, безнадёжности, которая туманом окутала его душу и тело и мешала проникнуть свету.
Он пил на голодный желудок, поэтому быстро опьянел и почувствовал себя бодрее. Подняв голову, он бессознательно улыбнулся. Широколицый, который был изрядно навеселе, радостно заметил:
— Вот видите, ему легче стало. Пей, дружище, пей. Бутылки не хватит, ещё возьму. Я плачу! Пей, пока не станет совсем хорошо!
В это время с улицы вбежали ещё двое чернорабочих.
— Ну и льёт! — крикнули они, усаживаясь. Ещё до прихода Бунко было ясно, что пойдёт дождь: небо на западе потемнело от туч, доносились раскаты грома.
— Ничего, это ненадолго. Но чудно всё-таки — конец весны, и такой ливень! — сказал хозяин.
Все оживились. На Бунко уже никто не обращал внимания. А за окном лил дождь как из ведра. Красноватый свет двух лампочек еле озарял помещение. На закопчённые стены упали огромные чёрные тени. И только красные лица развеселившихся гостей двигались из стороны в сторону.
Бунко небольшими глотками допил сакэ, которым его угостили, и приступил к закуске. Наевшись досыта, он поблагодарил хозяйку и начал собираться.
— Переждал бы дождь…
— А, невелика беда! Спасибо вам всем. — Плотнее запахнув своё дырявое пальтишко, Бунко вышел. Дождь всё ещё лил, но вот-вот должен был кончиться. Бунко поплёлся по переулку и вскоре выбрался на дорогу. Вот хозяин посоветовал переждать дождь. Подождать, пока кончится дождь, и тогда идти. А куда, собственно? Бунко остановился на перекрёстке, укрывшись под карнизом, и оглядел улицу. По ней со всех ног неслись рикши с крытыми колясками, в лужах рыжели фонари магазинов. Неподалёку по широкой улице продребезжал трамвай. Ну, Бунко, куда же тебе идти?
В трактире тоже, конечно, не знали, куда направился Бунко, и не интересовались этим. Это потому, что некоторым из них не приходилось задумываться: «Где бы сегодня переночевать?» У остальных у самих не было жилья, да к тому же они плохо знали друг друга. И вовсе не удивительно, что никто не подумал о том, куда направился Бунко. Но всё же после его ухода о нём заговорили:
— А ведь этому больному скоро крышка.
— Да, жаль парня. Может быть, ему лучше в приют устроиться? — сказал хозяин.
— А, эти приюты — одни разговоры. Да туда и не попадёшь, — отозвался один из рабочих.
— Ведь умрёт где-нибудь на дороге, — заметил другой.
— Может, кто и приютит? А откуда он? — спросил третий.
— Этого он и сам, наверное, не знает.
Действительно, Бунко не имел представления о том, где он родился. Не знал и о том, есть ли у него родители и родные. Да и имя Бунко никто ему не давал, оно само собой приросло к нему. Когда ему было двенадцать лет, его как малолетнего бродягу посадили в тюрьму, но держали на тюремном пайке недолго и после ряда наставлений о спасении души выставили за ворота. Потом вплоть до тридцати лет он надрывался на всякой работе и продолжал вести бродячую жизнь. Но этой зимой у него заболели лёгкие, и не на что было купить лекарство. Ведь чернорабочему, вольнонаёмному, не положено отдыхать, а то умрёшь с голоду.
Дней десять тому назад Бунко понял, что ему конец. Он всё ещё подрабатывал, сколько мог. Вот и сегодня — утром пять сэн, к вечеру кое-как — шесть, отдал их сейчас в трактире. А те пять сэн истратил на обед. И теперь остался без гроша.
Куда всё-таки идти? Он растерянно стоял под карнизом и, вглядываясь в этот мир, маячивший у него перед глазами, вдруг подумал: «Хоть бы умереть скорее!»
От этой мысли ему стало не по себе. По всему телу прошёл озноб. Его затрясло, как в лихорадке, и он чуть не задохнулся от продолжительного кашля.
