Малыш - Альфонс Доде

– Но это так трудно, Жак… Особенно вначале! К тому же ты зарабатываешь так мало…

– Пустяки, я буду работать за двоих. Не бойся.

– А домашний очаг, Жак, очаг, который мы хотим восстановить?

– Очаг я беру на себя. Я чувствую в себе достаточно сил для того, чтобы его восстановить без чьей-либо помощи. А ты будешь озарять его блеском своей славы. Подумай, как будут гордиться наши родители таким знаменитым очагом!

Я пытаюсь сделать еще несколько возражений, но Жак на все находит ответ. Впрочем, нужно признаться, что защищаюсь я слабо. Энтузиазм брата начинает заражать и меня. Вера в мое поэтическое призвание по-видимому, растет во мне с каждой минутой, и я начинаю ощущать во всем своем существе поэтический зуд… Но есть один пункт, на котором мы с Жаком не сходимся: Жак хочет, чтобы я в тридцать пять лет сделался членом Французской академии, – я энергично от этого отказываюсь. Провались она совсем, эта Академия! Она устарела и вышла из моды, эта египетская пирамида.

– Тем более у тебя оснований вступить туда: ты вольешь немного своей молодой крови в жилы всех этих старцев из дворца Мазарини [29]… И подумай, как будет счастлива госпожа Эйсет!

Что можно на это ответить? Имя госпожи Эйсет является неопровержимым аргументом. Придется покориться и облечься в зеленый мундир. Если же мои коллеги будут мне слишком надоедать, я поступлю, как Мериме [30], – не буду посещать заседаний.

Пока мы спорили, наступил вечер. Сен-жерменские колокола своим радостным звоном точно приветствовали вступление Даниэля Эйсета во Французскую академию.

– Идем обедать, – говорит Мама Жак и, гордый возможностью показаться в обществе академика, ведет меня в молочную на улице Сен-Бенуа. Это маленький ресторан для бедняков, с табльдотом в заднем зале для постоянных посетителей. Мы обедаем в первом зале среди господ в очень поношенных костюмах, сильно проголодавшихся и молча очищающих свои тарелки.

– Здесь почти одни только литераторы, – шепотом сообщает мне Жак.

В глубине души я не могу удержаться от некоторых печальных размышлений по этому поводу, но не делюсь ими с Жаком из боязни охладить его энтузиазм.

Обед проходит очень весело. Господин Даниэль Эй-еет (из Французской академии) проявляет большое оживление и еще больший аппетит. Покончив с обедом, мы спешим вернуться на нашу колокольню, и в то время как господин академик, сидя верхом на окне, курит трубку, Жак, усевшись у стола, погружается в вычисления, которые, по-видимому, его очень беспокоят. Он грызет ногти, вертится на стуле, считает по пальцам, потом неожиданно вскакивает с торжествующим криком:

– Ура!.. Добился-таки!

– Чего, Жак?

– Установления нашего бюджета, дорогой мой. Уверяю тебя, что это дело нелегкое. Подумай: шестьдесят франков в месяц на двоих!..

– Как шестьдесят?… Я думал, что ты получаешь у маркиза сто франков в месяц.

– Да, но из этого нужно вычесть сорок франков, которые я ежемесячно посылаю госпоже Эйсет… на восстановление домашнего очага. Остаются шестьдесят. Пятнадцать франков за комнату… Как видишь, это недорого, но я должен сам стлать постель.

– Это буду делать я, Жак.

– Нет, нет. Для академика это было бы неприлично… Но вернемся к бюджету… Итак, пятнадцать франков – комната; пять франков – уголь, – только пять франков, потому что я сам ежемесячно хожу за ним на завод, – остается сорок франков. Из них на твою еду положим тридцать. Ты будешь обедать в той молочной, где мы были сегодня… Там обед без десерта стоит пятнадцать су, и обед, как ты видел, не плохой… У тебя останется еще пять су на завтрак. Достаточно?

– Ну, конечно!

– У нас остается еще десять франков. Считаю семь франков прачке… Так жаль, что у меня нет свободного времени, а то я сам ходил бы на реку. Остается три франка, которые я распределяю следующим образом: на мои завтраки – тридцать су… Ты, конечно, понимаешь, что, получая хороший обед у маркиза, я не нуждаюсь в таком питательном завтраке, как ты. Последние тридцать су пойдут на разные мелочи, на табак, марки и другие непредвиденные расходы. Все это, в общем, составит как раз наши шестьдесят франков… Ну, что ты скажешь? Хорошо рассчитано?..

И Жак в порыве восторга начинает прыгать по комнате, потом вдруг останавливается, и лицо его снова принимает озабоченное выражение.

– Вот тебе на!.. Опять надо все переделывать… Я забыл одну вещь…

– Что такое??

– А свечи!.. Как ты будешь вечером работать без свечки! Это совершенно необходимый расход, который составит не меньше пяти франков в месяц… откуда бы нам их раздобыть…. Деньги, предназначенные на восстановление домашнего очага, священны, и ни под каким предлогом… А!.. Нашел!.. Ведь скоро уже март, а с ним весна, солнце, тепло…

– Ну и что же, Жак?

– А то, Даниэль, что когда тепло, то уголь уже больше не нужен. А потому эти пять франков, которые мы оставили на уголь, мы возьмем на свечи, и вопрос будет решен… Я положительно рожден быть министром финансов!.. Что ты на это скажешь? На этот раз наш бюджет установлен, кажется, твердо. Мы ничего не забыли… Конечно, остается еще открытым вопрос о платье и обуви, но вот что я сделаю… Я свободен ежедневно с восьми вечера и поищу себе место бухгалтера в каком-нибудь небольшом магазине. Я уверен, что мой друг Пьерот найдет мне подходящее место.

– Скажи, Жак, значит, ты очень дружен с Пьеротом? Часто у него бываешь?

– Да, очень часто. По вечерам там музицируют.

– Вот как! Разве Пьерот музыкант?

– Не он, нет; его дочь.

– Его дочь!?! Так у него есть дочь? Ага, Жак… Что же, она хорошенькая, эта мадемуазель Пьерот?

– Нельзя задавать сразу столько вопросов, мой маленький Даниэль. Я отвечу тебе как-нибудь в другой раз. А теперь поздно, пора спать.

И, чтобы скрыть смущение, вызванное моими вопросами, Жак принимается оправлять постель с аккуратностью старой девы.

Это железная односпальная кровать, совершенно такая же, как та, на которой мы спали вдвоем в Лионе на улице Лантерн.

– А помнишь, Жак, нашу кроватку на улице Лантерн? Помнишь, как мы, ложась спать, потихоньку читали романы, и отец громко кричал нам из своей комнаты: «Сейчас же погасите свет! А то я встану!»

Жак помнит это и еще многое другое… Мы переходим от воспоминаний к воспоминанию, и бьет уже полночь, а мы еще и не думаем о сне.

– Ну, довольно! Спокойной ночи! – говорит Жак решительно.

Но через пять минут я слышу, как он задыхается от смеха под своим одеялом…

– Чему ты, Жак?

– Я вспомнил аббата Мику… помнишь, аббата Мику из