Эта музыка пробирала его до мозга костей, оживляла забытые боль и тоску, и сердце дивилось стольким своим смутным терзаниям и страданиям. Она шла из самых глубин духа и своей скорбью ужасала и пленяла дез Эссента. У него всегда нервно увлажнялись глаза, когда он повторял "Жалобы девушки", потому что было в этой вещи нечто большее, чем отчаяние и стон, было нечто, что переворачивало душу и напоминало об умирании любви в рамке грустного пейзажа.
И когда он вспоминал очарование этой скорбной песни, то ему представлялась окраина города, место невзрачное и тихое, и там, в мягких сумерках, таяли фигуры изнуренных жизнью и смотрящих себе под ноги прохожих, а он сам, полный горькой тоски и совершенно одинокий в этом плачущем пространстве, был сражен жестокой печалью, невыразимой, загадочной, исключавшей всякое утешение и покой. Песнь скорби, как отходная молитва, раздавалась над ним и сейчас, когда он, лежа в горячке, был объят сильнейшей тревогой. Ее причин он не знал и справиться с ней не мог. И в конце концов оставил сопротивление. Мрачный вихрь музыки мчал и мчал его, ас когда на миг ослабевал, то в мозгу вдруг раздавалось медленное и низкое чтение псалмов, и в воспаленных висках словно бился язык колокола.
Но вот однажды утром шум окончательно прекратился. Дез Эссент смог собраться с силами и попросил у слуги зеркало. Однако тотчас и уронил его. Он еле себя узнал: землистое лицо, пересохшие и потрескавшиеся губы, нездорового цвета язык, пятна на коже; кроме того, поскольку за время болезни старик слуга не стриг и не брил его, то он сильно оброс, и на щеках проступила щетина; глаза неестественно большие, влажные, с лихорадочным блеском; словом, на него смотрел косматый скелет. Эта перемена ужаснула дез Эссента еще больше, чем слабость, чем безразличие ко всему и неудержимая рвота при малейшем намеке на пищу. Он решил, что это конец. И упал без сил на подушки, но вдруг, как случается с человеком в безвыходном положении, вскочил с постели, сочинил письмо своему парижскому врачу и велел слуге немедленно отправиться за ним и привезти его непременно, сегодня же.
Вмиг отчаяние сменилось надеждой. Врач был известным специалистом, признанным авторитетом в лечении нервных заболеваний.
— Ведь он вылечил больных куда более безнадежных, — бормотал дез Эссент, — и я непременно через несколько дней встану на ноги. — Потом надежда снова погасла и вернулось отчаяние. За все эти доктора берутся, а про неврозы все равно ничего не знают. Вот и этот туда же: пропишет ему, как всегда, окись цинка, хинин, бромистый калий и валерьяну. "Хотя, как знать, — подумал дез Эссент, вспомнив о лекарствах, — может, они не помогали мне, потому что я пил их не в тех дозах?"
И все-таки надежда позволяла ему держаться дальше. Однако возникла новая тревога: в Париже ли доктор, приедет ли? И от страха, что слуга не застанет врача, дез Эссент похолодел. И опять пал духом. И так поминутно переходил он из одной крайности в другую. То безумно надеялся, то вконец отчаивался. То думал, что в одно мгновение выздоровеет, то уверял себя, что сию секунду умрет. Время шло. Измучившись и обессилев, он наконец решил, что врач не приедет, и в последний раз повторил себе, что, конечно, явись эскулап вовремя, он был бы спасен.
Потом злость на слугу и на врача, по милости которого он, ясное дело, умирает, улеглась. Теперь дез Эссент разозлился на самого себя. И твердил, что сам виноват, что нечего было тянуть с лечением и что, спохватись он днем раньше и прими лекарства, то уже бы выздоровел.
Понемногу приступы отчаяния и надежды прошли. Дез Эссент изнемог окончательно и впал в забытье. Было оно бессвязное, сменялось то сном, то обмороком. В результате он перестал понимать, чего хочет, чего боится, ко всему потерял интерес и не удивился и не обрадовался, когда в комнату вдруг вошел врач.
Видимо, слуга рассказал ему о том, как в последнее время жил дез Эссент, и перечислил признаки болезни, какие сам наблюдал с тех пор, как подобрал его, потерявшего сознание от запахов, у окна. Так что врач почти ни. о чем и не спросил дез Эссента, которого, кстати, и без того давно знал. Но осмотрел его внимательно, послушал, поглядел мочу и по какой-то беловатой в ней взвеси определил главную причину невроза. Затем выписал рецепт, объявил, когда прибудет в следующий раз, и, ни слова не добавив, ушел.
Этот визит подбодрил дез Эссента, а вот молчание врача все же беспокоило. Он умолял старика слугу не скрывать правды. Слуга заверил его, что доктор не нашел ничего страшного. И дез Эссент, как ни всматривался в спокойное лицо старика, не нашел на нем и тени лжи.
Тогда он успокоился. Кстати, и боли прекратились, и слабость во всем теле как-то смягчилась, перешла в истому, тихую и неопределенную. Он удивился и обрадовался, что не надо возиться с пузырьками и склянками. Даже слабая улыбка заиграла на его бескровных губах, когда старик принес ему питательную пептоновую клизму и сказал, что ставить ее надо три раза в день.
Клизма подействовала. И дез Эссент мысленно благословил эту процедуру, в некотором роде венец той жизни, которую он сам себе устроил. Его жажда искусственности была теперь, даже помимо его воли, удовлетворена самым полным образом. Полней некуда. Искусственное питание — предел искусственности!
"Вот красота была бы, — думал он, — если питаться так и в здоровом состоянии! Время сэкономишь и, когда нет аппетита, к мясу никакого отвращения не почувствуешь! И мучиться, изобретая новые блюда, не будешь, когда тебе позволено так мало! Какое мощное средство от чревоугодия! И какой вызов старушке природе! А не то она со своими одними и теми же естественными потребностями совсем бы угасла!"
Дез Эссент продолжал свои рассуждения. Можно, скажем, намеренно нагулять аппетит, проголодаться и тогда произнести закономерные слова: "Сколько времени? По-моему, пора за стол, у меня живот свело от голода". И в мгновение ока стол накрыт, то есть лежит на скатерти сей главный прибор, и не успеешь прочесть молитвы перед едой, как с обеденной волокитой покончено!
Несколько дней спустя, слуга принес раствор, и цветом, и запахом отличавшийся от пептонового.
— Так это же что-то совсем другое! — воскликнул дез Эссент, взволнованно глядя, как наполняется клизма. Словно меню в ресторане, он потребовал рецепт и, развернув бумажку, прочитал:
рыбий жир . . . . . . 20 граммов
говяжий бульон . . . . 200 граммов
бургундское . . . . . 200 граммов
яичный желток . . . . 1 шт.
Дез Эссент задумался. Никогда прежде из-за больного желудка он не интересовался кулинарным искусством. И вот теперь, став своего рода лакомкой наоборот, он начал кое-что изобретать. В голову ему пришла совершенно нелепая мысль. Быть может, врач решил, что, так сказать, искусственное небо пациента привыкло к пептону? А может, как искусный повар, врач вознамерился переменить вкус пищи, чтобы однообразие блюд не привело к окончательной утрате аппетита? И, взявшись за размышления на кулинарные темы, дез Эссент стал изобретать, новые рецепты, составил постный рацион на пятницу, усилив в нем долю рыбьего жира и вина, но сведя на нет скоромное — не разрешенный церковью по пятницам говяжий бульон. Правда, весьма скоро сочинение всех этих меню стало излишним. Приступы рвоты благодаря лечению прекратились, и врач предписал' ему принимать — теперь уже обычным образом — пуншевый сироп с мясным порошком. Слабый вкус какао был как нельзя приятен естественному небу дез Эссента.
Прошла не одна неделя, прежде чем желудок заработал. Приступы тошноты иногда возвращались, но от имбирного пива и противорвотной микстуры Ривьера проходили.
Здоровье понемногу восстанавливалось. Благодаря пепсину дез Эссент уже мог переваривать натуральное мясо. Он окреп и был в состоянии встать на ноги и пройтись по комнате, опираясь на палку и держась за мебель. Но вместо того чтобы обрадоваться, он, забыв о перенесенных муках, разозлился, что выздоравливает так долго, и стал упрекать врача за медлительность. Лечение и в самом деле замедлилось из-за различных бесполезных мер. Ни хина, ни даже смягченное опийной настойкой железо не помогали. Две недели усилий, как в нетерпении констатировал дез Эссент, пошли насмарку. Пришлось принимать мышьяковую соль.
Наконец настало время, когда он смог держаться на ногах до вечера и ходить по комнате без палки. И тут его стал раздражать собственный кабинет. Изъяны, которые он раньше в силу привычки не замечал, бросились в глаза, едва он, после долгого отсутствия, вошел в кабинет. Оказалось, что цвета, подобранные им для искусственного освещения, при дневном свете совершенно друг с другом не сочетались. Дез Эссент решил переменить их и снова часами ломал голову над необычными сочетаниями оттенков, гибридами тканей и кож.
— Ну, дело явно идет на поправку! — заключил он, осознав, что вернулся к прежним излюбленным занятиям.
