Книжным источником для знакомства с этой легендой Де Костеру послужила лубочная брошюра, написанная, по его словам, на современном французском языке вперемежку с дурной латынью.
«Братство Толстой морды» – самая веселая новелла в сборнике. Полная добродушного здорового юмора, она очень близка к раблезианской традиции – как по языку и стилю, так и по ренессансному восприятию мира. Нарочитую простоту и наивность повествования Де Костер подчеркивает излюбленными приемами Рабле, высмеивающими средневековую схоластическую манеру писать ученые трактаты. С одной стороны – это ссылки на выдуманные псевдонаучные источники: «Так свершилось то, о чем писал ученый Фома из Клапперибуса в своей толстой книге «De Amore», гл. VI, где говорится, что женщина сильнее, чем дьявол» (стр. 28). С другой стороны – это астрономические цифры, которые якобы придают правдоподобие какому-нибудь нелепому сравнению: «И в этом женском собрании было сказано свыше 577 849 002 слов, в коих содержалось не больше здравого смысла, чем старого вина в лягушечьем садке» (стр. 22–23).
В «Братстве Толстой морды», как в настоящей бурлеске, многое преувеличено и доведено чуть ли не до шаржа. Не за этим шаржем – живые люди средневековой деревни, которых Де Костер показал со всеми их суевериями, темнотой и предрассудками. Они верят в колдовство, в дьявола и смертельно боятся наказании загробного мира. В то же время они наделены народным здравым смыслом, любят жизнь со всеми ее радостями, всегда готовы посмеяться, отпустить шутку и, завершив свой трудовой день, обильно поесть и попить.
Любовь к труду никогда не покидает их. Немаловажная подробность в новелле: славные жители Уккле, охваченные неудержимым пьянством, проводили все вечера в кабаке, но «самое удивительное, – замечает автор, – что несмотря на это, они день-деньской усердно трудились, всяк на своем месте: кто в мастерской, кто в поле, и все были ими довольны» (стр. 19).
Жанровые сцены, рисующие грубоватое веселье жизнерадостных толстяков, пирующих в трактире «Охотничий рог», заставляют вспомнить картины старых фламандских мастеров, которых внимательно и глубоко изучал Шарль Де Костер Особенно был ему близок великий нидерландский художник XVI в. Питер Брейгель Старший, прозванный Мужицким. Грузные, неуклюжие Толстые морды словно сошли с его полотен «Крестьянский танец», «Деревенская свадьба», «Пиршество тучных».
На общем фоне невежественных жителей Уккле выделяется образ брюссельского повара Йоссе Картёйвелса Он знает, кто такой Бахус, понимает толк в античности, умеет лечить людей и животных травами. Этот человек – предвестник эпохи Возрождения.
В забавное повествование о членах братства Толстой морды, потерпевших смешное поражение, проспав врага, вторгаются и трагические мотивы, тем более страшные, что в них нет ничего житейски-необычного. Католическая церковь, всеми средствами борющаяся с ересью, отбрасывает зловещую тень на мирную жизнь бесхитростных укклейцев. Смертельно перепуганный, несчастный Питер Ганс, приютивший в зале для своих гостей статую Бахуса, ближе к костру, чем к кружке. Непримиримый фанатик, – преподобный настоятель церкви в Уккле, «святой жизни человек», который требует казни Питеру Гансу, – фигура, ненавистная Шарлю Де Костеру. В ее изображение писатель вложил весь свой пыл антиклерикала. И хотя все кончается благополучно, и герцог дарует прощение Питеру Гансу, в финале не перестает звучать меланхолическая нота, которая слышалась в новелле и раньше.
«Бланка, Клара и Кандида», самая маленькая изящная новелла сборника, появилась в результате поездки Де Костера в местечко Хакендовер, куда съезжались верующие на пасху, чтобы излечиться от глазных болезней и привлечь благословение божье на домашних животных и на плоды земли. В первоначальном варианте новелла, печатавшаяся в «Уленшпигеле», состояла из трех частей. Первая называлась «Три девицы», вторая – «Паломники», третья – «Религиозная процессия». Первая часть, в которой собственно и рассказывалась легенда о трех сестрах, воздвигнувших в VII в. храм в Хакендовере, опиралась на латинский текст 1472 г., записанный священником этой церкви.[89] В двух других частях, помещенных в журнале в качестве приложения к легенде, Де Костер описывал на современном французском языке свои впечатления от поездки. Кстати, он пояснил здесь, почему он напивал свою легенду на архаическом французском языке. В храме он увидел деревянный алтарь. «Некий наивный верующий средних веков, – писал Де Костер, – вырезал из дуба персонажи и эпизоды легенды, которую я вам только что рассказал. Что касается меня, то если я попытался перевести ее на французский язык старого времени, то единственно для того, чтобы сделать рассказ более правдивым, а также в какой-то степени из любви к этому замечательному языку, с которым сегодня так ужасно обходятся».[90]
«Бланка, Клара и Кандида» – поэтическая легенда, выдержанная в благочестивом тоне, свойственном наивным религиозным представлениям средневекового человека, в сборнике стоит несколько особняком. По лукавому замечанию Соссе, «антиклерикализм Де Костера отступил перед красотой святой легенды».[91] Однако Соссе не совсем прав При всей внешней безыскусственности этой новеллы, написанной в традиционной манере жития святых, она излучает тонкую, чуть ироническую улыбку свободомыслящего автора XIX в. Рассказчик не так прост, как хочет казаться. Он нежно любуется своими трогательными, милыми героинями, немножко их жалеет и в то же время слегка посмеивается над ними.
Подчас в новелле звучит и прямой голос автора. Когда выяснилось, что Христос, работавший вместе с другими каменщиками на постройке церкви, ни в чем не нуждается и не страдает из-за нехватки денег, поэт, обремененный долгами, не преминул горестно вздохнуть: «это огорчение предоставлено нам, горемыкам, – жалким и от природы неимущим созданиям» (стр. 54). Но эта шутка так же, как и сознательный анахронизм, допущенный в новелле (в VII в. уже существуют рыцарские нравы и кавалеры поклоняются дамам), не нарушают ее цельности и пленительной простоты.
Сюжет «Сира Галевина» Де Костер нашел в последнюю минуту. «Мне не хватало одной легенды, чтобы мой сборник стал настоящим сборником. И вот я нашел эту легенду, – радостно сообщает он Элизе. – Поздравь меня, ее сюжет прекрасен! Достаточно хорошо обработать лишь один этот сюжет, чтобы создать себе имя. Он не издан и основан на фламандской народной балладе. Завтра я ее переведу, а в понедельник сажусь за легенду, я влюблен в нее!» (№ 111, стр. 175–176).[92] Потом он посвящает Элизу в метод своей работы. «Моя легенда по-прежнему мне не дается. Когда она окончательно сложится в моей голове, я примусь за дело, и она пойдет быстро. Это – статуя, готовая для литья. Я готовлю металл и литейную форму. До скорого литья!» (№ 113, стр. 177).
Народная песня о Галевине, принадлежавшая к циклу «убийц женщин» (de tueurs des femmes), была издавна очень популярна в Бельгии. Хорошо известна она там и сейчас и часто служит сюжетом для драматургов.
«Сир Галевин» – одна из самых больших новелл сборника. По стилистическим приемам она очень близка к своему фольклорному источнику. Де Костер сохранил повторы, припевы, описания в виде вопросов и ответов. Но при сравнении со средневековой балладой, которая состоит из 38 коротких строф, особенно наглядно выступают широта и глубина замысла Де Костера.
Скупая сюжетная схема, обогащенная новыми образами и новыми ситуациями, наполнилась трагическим социальным содержанием. Едва намеченные контуры характеров приняли резкие точные очертания. Герой романтического повествования, насыщенного кровавой и дикой фантастикой, отличается всеми особенностями своевольного средневекового феодала. Он грабит подвластных ему крестьян, губит их дочерей, попирает права вольных горожан. Прекрасная благородная девушка Махтельт освобождает родной край от злодея. Но в роли грозного судьи, осудившего преступника на вечные муки, выступает таинственный дух природы – символика, сближающая «Сира Галевина» с «Легендой об Уленшпигеле», в которой нашла своеобразное преломление философия пантеизма.
Однако ближе всего к «Легенде об Уленшпигеле» – я по идее, и по тематике – четвертая, завершающая еборник новелла – «Сметсе Смее».
Новелла «Сметсе Смее» не имела прямого книжного источника. В основе ее лежал весьма распространенный сюжет многих средневековых фаблио о простом кузнеце, перехитрившем самого черта, а также – мотив исполнения трех желаний, часто встречающийся в народных сказках.
Эта новелла в еще большей мере, чем другие, насыщена реально-бытовым материалом, причудливо сочетающимся с фантастикой Необычайные превратности судьбы кузнеца Сметсе происходят на фоне живых воспоминаний о залитой кровью Фландрии XVI в Фольклорные образы сливаются здесь с историческими персонажами Кузнец и его подмастерья, расправляясь с призрачными тенями инквизитора Гессельса, герцога Альбы и Филиппа II, с документальной точностью перечисляют их преступления, грабежи, убийства, пытки, изуверские казни Новелла, посвященная той же эпохе, что и «Легенда об Уленшпигеле», проникнута тем же чувством народного гнева против угнетателей.
