К моему стиху
Мой бедный неуклюжий стих
Плохими рифмами наряжен,
Ты, как овечка, слаб и тих,
Но, слава Богу, не продажен.
«Слова! Слова! Одни слова!» —
О нет, зачем же мне не верить?
Пусть ошибется голова,
Но сердцу стыдно лицемерить.
5 ноября 1870
Хоронили его в полуночном часу,
Зарывали его под березой в лесу,
Бросив в землю его без молитв, без попа,
Разошлась по домам равнодушно толпа.
И о нем плакал только нахмуренный лес;
На могилу смотрели лишь звезды с небес;
Мертвеца воспевал лишь один соловей,
Притаившись в кустах под навесом ветвей.
Тот, кто пулей свинцовой себя погубил,
Этот лес, это небо и звезды любил;
Он лесного певца на свободу пустил,
Потому что и сам о свободе грустил.
<1876>
К коленам твоим припадая,
Страдаю я вместе с тобой
И жду той минуты, когда я
Увижу тебя не рабой.
И в рабстве ты чудно могуча,
Не видя свободы лучей;
Грозна ты, как темная туча,
Для диких твоих палачей.
Они всю тебя истерзали,
Пронзили железом, свинцом,
И руки и ноги связали,
Покрыли терновым венцом…
Надейся! Исчезнут тираны,
Исчезнут коварство и ложь.
Надейся! Ты вылечишь раны,
Венец свой терновый сорвешь.
Терпи же, моя дорогая,
Покуда есть силы, терпи!
Сверкай, огонечком мигая
В широкой унылой степи!
Потом огонек разгорится
На поле угрюмом, нагом, —
И мрачная степь озарится
Далеко, далеко кругом!
1877
Живется тяжко на Руси,
И плачем мы, склонясь над урной…
В наш век тревожный, в век наш бурный
Нас от урядников спаси
Хоть ты, жандарм литературный!
6 апреля 1878
Вспомнил я нянины старые сказки,
Мальчик пугливый, пугливее лани.
Ждал я хорошей, спокойной развязки
Чудных рассказов заботливой няни.
Я был доволен, когда от чудовищ
Храбрый Иван-королевич спасался;
С ним я, искатель несметных сокровищ,
В царство Кащея под землю спускался.
Если встречался нам Змей шестиглавый,
Меч-кладенец вынимал я, и в битву —
Смело бросался, и бился со славой,
После победы читая молитву.
Бабы-яги волшебство и коварство
Мы побеждали с улыбкою гневной,
Мчались стрелой в тридесятое царство,
Вслед за невестой, за Марьей-царевной.
Годы прошли… Голова поседела…
Жду я от жизни печальной развязки.
Няня, которая так мне радела,
Спит на кладбище, не кончивши сказки.
Грустно могилу ее обнимаю,
Землю сырую целую, рыдая.
Сказки твои я теперь понимаю,
Добрая няня, старуха седая!
Я – не Иван-королевич, но много
В жизни встречалось мне страшных чудовищ;
Жил и живу безотрадно, убого,
Нет для меня в этом мире сокровищ.
Тянутся грустно и дни и недели;
Жизнь представляется вечным мытарством.
Жадные люди давно овладели
Славной добычей – Кащеевым царством.
Змей, как и прежде, летает по миру
В образе хитрого грешника Креза.
Молятся люди ему, как кумиру,
Золота просят, чуждаясь железа.
Баба-яга (безысходное юре)
В ступе развозит и холод и голод;
В ступе ее я, предчувствую, вскоре
Буду раздавлен, разбит и размолот.
Солнце, как факел, дымит, не блистая;
В сумрак вечерний народы одеты…
Марья-царевна, свобода святая,
Зорюшка наша! Да где же ты? Где ты?
13 сентября 1878
Смотри на родник: как вода в нем свежа!
Сначала журчит он, чуть видимый оком,
Ударится в гору и, пенясь, дрожа,
С горы упадает бурливым потоком.
Кружится, волнуясь, и мчится вперед,
И, старые камни поднявши, грохочет;
В нем жизнь ни на миг не заснет, не замрет,
О мертвом покое он думать не хочет.
Теперь посмотри: от стоячей воды
Дыханием веет убийцы-злодея;
Зеленая плесень покрыла пруды;
Там гады клубятся, трясиной владея.
О мысль человека, беги и спеши
Вперед и вперед, как поток без преграды!
Покой – это гибель и смерть для души;
Покою, забвенью – лишь мертвые рады.
Но если, о мысль, утомившись в труде,
Вперед не пойдешь ты дорогой прямою,
Ты будешь подобна болотной воде,
И гады покроют вселенную тьмою.
2 июня 1879
Осень настала – печальная, темная,
С мелким, как слезы, дождем;
Мы же с тобой, ненаглядная, скромная,
Лета и солнышка ждем.
Это безумно: румяною зорькою
Не полюбуемся мы;
Вскоре увидим, с усмешкою горькою,
Бледное царство зимы.
Вскоре снежок захрустит под обозами,
Холодно будет, темно;
Поле родное скуется морозами…
Скоро ль растает оно?
Жди и терпи! Утешайся надеждою,
Будь упованьям верна:
И под тяжелою снежной одеждою
Всходит зародыш зерна.
8 августа 1881
Нива, моя нива,
Нива золотая!..
Жадовская
1
Дуня, моя Дуня,
Дуня дорогая!
В жаркий день июня
Ты, изнемогая,
Травушку косила
Ручкой неленивой,
Пела-голосила
Над родимой нивой:
«Где дружок найдется,
Чтоб мне слезы вытер?
Горько здесь живется, —
Я поеду в Питер.
Люди там богаты,
Здесь же – бедность, горе…
Из родимой хаты
Убегу я вскоре».
…И рыдала Дуня,
Дуня молодая,
В жаркий день июня
К ниве припадая.
2
Дуня, моя Дуня,
Дуня дорогая!
В жаркий день июня
Ты, полунагая,
В Питере дрожала
С рабскою мольбою:
«Острого кинжала
Нет ли, друг, с тобою?
Если есть, – пронзи ты
Грудь мою нагую,
Или… поднеси ты
Рюмочку-другую!»
«Дуня! Милка, крошка,
Что с тобой, малютка?»
«Я… пьяна… немножко,
Угощай же, ну-тка!»
…И хохочет Дуня,
Дуня молодая,
В жаркий день июня
Низко упадая.
<1885>
«Мы живем среди полей
И лесов дремучих»,
Проливая, как елей,
Много слез горючих.
С каждым часом тяжелей
Нам от фраз трескучих…
«Мы живем среди полей
И лесов дремучих»…
Пусть истории столбцы
Правду обнаружат, —
Как и деды, и отцы
Стонут, плачут, тужат.
Выглянь, солнышко, смелей
Из-за туч могучих!
Горько жить «среди полей
И лесов дремучих».
<1885>
Недопетая песня допета,
Будет лучше в грядущие дни,
А теперь… не казните поэта:
Все мы грешнице Музе сродни.
Наша грешница Муза сквозь слезы
Напевает со смехом: «Молчи!
Стыдно петь, как румяные розы
Соловьев полюбили в ночи».
.
Верю слепо: добрей и чудесней
Будет мир в наступающий век.
С недопетой страдальческой песней
Не погибнет поэт-человек.
Покарает злодейство свободно,
Наяву, а не в темной глуши.
Ждите, братья, святого рассвета,
А теперь… погасите огни.
Недопетая песня поэта
Допоется в грядущие дни.
15 января 1892
Аль у сокола
Крылья связаны,
Аль пути ему
Все заказаны?
Кольцов
Гой вы, ребята удалые,
Гусляры молодые,
Голоса заливные!
Лермонтов
Жил гусляр во дни минувшие,
Правду-матку проповедовал;
Он будил умы уснувшие,
По кривым путям не следовал.
Пел гусляр: «Веди нас, Боженька!
Невтерпеж тропинка узкая…
Гой ты, славная дороженька!
Гой еси ты, песня русская!
Не в тебе ли светит зорюшка
Для народа исполинского?
Долетай до Бела морюшка,
Вплоть до морюшка Хвалынского.
Не кружись вокруг да около!
У тебя ли крылья связаны?
Для тебя ли, ясна сокола,
К небесам пути заказаны?»
Околдован словно чарами,
Пел гусляр… В нем сердце билося..
А теперь, на грех, с гуслярами
Злое горюшко случилося.
Ни пути нет, ни дороженьки…
Нет орлов; не видно сокола.
Устают больные ноженьки,
Бродят всё вокруг да около.
Гой ты, песенка-кручинушка,
Песня бедная, болящая,
Не угасни, как лучинушка,
Тускло-медленно горящая!
Вместо песни слышны жалобы
На судьбу – злодейку гневную…
Спеть гуслярам не мешало бы
Песню чудно-задушевную, —
Чтобы сердце в ней не чахнуло,
Не дрожало перед тучею,
Чтобы в песне Русью пахнуло,
Русью свежею, могучею!
<1893>
Иван Ильич (дам имя наудачу
Тому, кто здесь геройствовать начнет),
Иван Ильич, переселясь на дачу,
Стряхнул с души весь канцелярский гнет,
Надел халат и микроскоп взял в руки,
Как юноша, влюбившийся в науки.
«Науки юношей питают»… Верно-с… Да!
Но мой герой давно жил в грешном мире
И «Станислав» (конечно, не звезда)
Был у него под шеей, на мундире.
Иван Ильич, нахмуря важно лоб,
На каплю уксуса смотрел чрез микроскоп.
И он узрел в ней страшные явленья:
Мильоны змей там плавали!!! Оне
Ужасные творили преступленья:
В сей капельке – бездонной глубине
Чудовища, не ведая морали,
Отчаянно друг друга пожирали.
Иван Ильич, для подкрепленья сил,
Велел подать скорей «вдовы Поповой»,
Селедкою голландской закусил,
Еще хватил… И мир узрел не новый,
А старый мир, который он чернил
И обелял при помощи чернил.
О, чудеса! Весь Питер, вся столица
Открылась здесь. Как будто наяву,
Известные, «знакомые всё лица»
Назначили друг другу «рандеву»:
Князья, хлыщи, чиновники, кокотки…
И все они открыли страшно глотки,
Стараяся себе подобных съесть,
И щелкали зубами. Твари эти,
Забывшие святое слово: «честь»,
Расставили везде капканы, сети—
Старалися прославить и вознесть
Свой идеал: бичи, кнуты и плети…
И сам Иван Ильич затрепетал слегка,
Когда узрел в сей капле – двойника.
Да, это он – Иван Ильич, тот самый,
Который рад за деньги честь продать,
Пред нищими – и гордый, и упрямый,
Способный в грязь пред сильным упадать…
Да, это он – начальник отделенья
Какого-то Чернильного Правленья!!!
Произошел ужаснейший скандал…
(У Иловайского не встретить тех историй)
Начальника герой мой увидал
В одной из всех мельчайших инфузорий.
«Ах, ваше вашество»… И, наклонивши лоб,
Он вдребезги разбил свой микроскоп…
4 июля 1894
