искренность. Признаюсь, я находился под впечатлением, что перспектива, с которой, как я полагал, вы давно сжились, — как бы это сказать? — с какого-то момента отошла на задний план. — Тони взмахом руки пригласил Джин продолжить прогулку. — Но я все же надеялся, что однажды ко всеобщему удовольствию об этом снова зайдет речь.
Джин шла рядом и говорила с ним неизменно ровным благожелательным тоном, в котором не чувствовалось стремления загнать его в угол или допросить с пристрастием, но виден был лишь вдумчивый интерес ко всему, о чем шла речь и что Тони, как она надеялась, откровенно ей расскажет, и ее искреннее желание добиться во всем этом полной ясности. В том, как она говорила, можно было уловить даже явный оттенок уверенности, что он скажет ей чистую правду и ничего не утаит.
— Понятно. Вы надеялись, что об этом ко всеобщему удовольствию снова зайдет речь.
— Так что теперь, когда я узнал, что об этом и впрямь зашла речь, сами видите, — рассмеялся Тони, — меня так переполняет радостное волнение, что я не могу держать это в себе. Я хочу без промедления поведать вам о том, какого высокого мнения я о нашем дорогом Поле. Это точно не повредит, а, может быть, даже немного поспособствует его успеху, если я скажу, что мне всегда казалось: нам нужно только дать ему немного времени. Вы, разумеется, понимаете: я имею в виду, — добавил он, — чтобы он мог в полной мере проявить себя.
Джин помолчала немного, будто тщательно обдумывала его слова.
— Проявить себя в чем? — спросила она с прежней безмятежностью.
— Да во всем, — не поскупился Тони. — У него масса достоинств — их даже слишком много, чтобы можно было разглядеть всё и сразу. Вы, конечно, знаете, каков он, вы же знакомы с ним полжизни! Но я вижу его в особом, ярком свете, в том свете, в котором он едва ли представал перед вами и который действительно позволяет разглядеть его во всех подробностях. У него есть способности, есть мысли; он абсолютно честен, и вы всегда найдете в нем надежную опору. Он человек и ума, и сердца. Одним словом, он чистый бриллиант.
— Чистый бриллиант, — слово в слово повторила Джин, но так, будто гораздо важнее было, каково по этому поводу мнение Тони, а каково ее собственное мнение — уже не столь важно. — Было бы странно, — добавила она, — говорить с вами на столь личную для меня тему, если бы я не чувствовала, что намерения Пола в течение столь долгого времени воспринимались всеми как нечто само собой разумеющееся. Я думаю, он тоже это чувствовал, бедный, и, к счастью или к несчастью, эта наша ситуация почти ни для кого не была тайной и даже, пожалуй, нескромно выставлялась напоказ.
— Да и к чему ложная скромность, когда и в непритворной не было никакой необходимости? Вы и Пол — прекрасная пара; он — законный наследник, вы — самая достойная принцесса в Готском альманахе. Вам нельзя прятаться за оконной портьерой — вы должны выйти на балкон на всеобщее обозрение. Ваши личные дела — дела государственной важности. И одной-единственной причины из тех, что я только что назвал, довольно, чтобы даже такой старый остолоп, как я, понял, почему намерения Пола именно таковы. Но я хотел поговорить немного о другом. Я подумал, что вы, может быть, позволите мне коснуться ваших собственных намерений. — Тони поколебался; что-то в том безмолвии, которое она упорно хранила, хотя и шла с ним все время бок о бок, говорило о пристальном внимании и напряженном ожидании, с какими она внимала его словам, и заставляло его чувствовать себя не в своей тарелке. Ему показалось, что его просьба была ею ожидаема, и он задумался. Он снова резко остановился и с беспокойством спросил: — Могу я выкурить еще одну? — Она согласилась, одарив его еще одной слабой улыбкой, и, раскуривая сигарету, он все отчетливее понимал, что она ждет дальнейших его слов. Он встретил ее взгляд, светившийся неизбывной добротой, и уже не в первый раз подумал, что, хоть она и была всегда прекрасна, но прекрасна в разное время по-разному. Что же делало ее прекрасной в его глазах сейчас, как не это утонченное терпеливое ожидание — она, казалось, даже затаила дыхание? — На самом деле, — сказал он, выбросив спичку, — я уже говорил об этом. Я имею в виду, мы все очень надеемся, что вы найдете возможным ответить вашему другу так, как он того заслуживает.
— Вы «все» надеетесь? — мягко спросила Джин.
Тони снова замялся.
— Я убежден, что могу говорить об этом от лица всего Уилверли. Все в городке желают Полу счастья, и не мне напоминать вам о том, что все там без ума от вас. Но, повторюсь, я более всего хотел выразить свою твердую уверенность в том, что вы примете верное решение. Теперь, когда мне обо всем известно, одна мысль, что вы, мой дорогой друг, сможете остаться рядом со мной и жить по соседству, — тут Тони решительно улыбнулся, — заставляет меня чувствовать приятное нетерпение. Я хочу быть уверен в вас!
Джин выслушала это так же, как остальное, и просто ответила:
— В таком случае, я думаю, мне стоит сообщить вам, что я не собираюсь отвечать Полу в согласии с предположениями, которыми вы так любезно со мной поделились.
Тони произносил немало речей как на публику, так и в тесном кругу, и ему, разумеется, приходилось слышать немало весьма и весьма резких отповедей. Но ни один поворот беседы прежде не ошеломлял его так, как это краткое и миролюбивое заявление.
— Вы не ответите ему согласием?..
— Я никогда не выйду за него замуж.
Тони так и ахнул.
— Несмотря на все доводы?..
— Разумеется, я все обдумала, не раз и не два. Но есть и доводы в пользу другого решения. Я никогда за него не выйду, — повторила она.
Странно, что, хотя еще полчаса тому назад Тони не чувствовал никакой нужды в заверениях, которых только что просил у Джин, тем не менее сейчас, когда ему в них было окончательно и бесповоротно отказано, заверения эти вдруг приобрели значимость — так же внезапно, как в зеркале появляется отражение.
— Даже зная, что этим вы, — он чуть-чуть помедлил, — всех разочаруете?
— Я знаю, кого разочарую; но придется это пережить. Я разочарую кузину Кейт.
— Чудовищно разочаруете, — сказал Тони.
— Да, чудовищно.
— И бедного Пола. Вы разобьете ему сердце.
— Вот уж нет, мистер Брим; бедный Пол
