Майор рассчитывал в этот вечер продвинуться вперед, и надежду его разделяла вся семья Меневых, с удовлетворением взиравшая на перспективу такого сватовства. Наталье же эти планы сейчас были еще более чужды, чем когда-либо.
Кадет ни на шаг не отходил от Аспазии, глаз с нее не спускал, и стоило ей шевельнуться или обвести взглядом зал, как он тут же вскакивал на ноги и спрашивал, не угодно ли ей чего.
Между тем Феофан был мрачнее тучи. Он возбужденно расхаживал взад и вперед, бросал на Сергея испепеляющие взгляды или внезапно подхватывал даму, оказавшуюся поблизости, и неистово кружился с нею по залу. Зиновия, которую забавляла его немая ярость, наконец подозвала его к себе, смахнула у него со лба прядь волос и с благосклонной улыбкой проговорила:
— Скажи Винтерлиху, чтобы сейчас он сыграл кадриль, я хочу танцевать с тобой.
Пока Зиновия с Феофаном выделывали фигуры кадрили, Сергей спокойно сидел в углу, и это, как ни странно, рассердило Наталью еще сильнее, чем его доверительная беседа с Зиновией.
— Сергей ведет себя совершенно бестактно, — сказала она, обращаясь к матери. — Я понимаю, что он увлечен Зиновией, но зачем же так демонстративно показывать всем, что для него существует только она.
За ужином Наталья вдруг подняла бокал и чокнулась с майором. Зиновия в ту же секунду незаметно толкнула Сергея и, не двигаясь и не меняя выражения лица, шепнула:
— Поздравляю, в этом раунде победа за вами.
Но если
Себя моим рабом признал ты,
С тобой я буду как с рабом.
Кальдерон. Стойкий принц[47]
Михайловская усадьба теперь больше походила на огромную мастерскую, чем на барское поместье. В просторной комнате первого этажа еврейский портной с двумя подмастерьями трудился над театральными костюмами. Всю первую половину дня дамы очень усердно ему помогали.
Кроме того, на подхвате у них была Софья. В маленьком зале, полностью освобожденном от мебели, трудились дядюшка Карол и Винтерлих, под их началом работали Ендрух и Квита. Казак строгал и пилил брусья, необходимые для возведения театральных подмостков, Квита же из картона, цветной бумаги, золотой и серебряной фольги изготавливала реквизит, прежде всего шлемы и короткие мечи.
Винтерлих и Карол — оба в одних жилетах, с сигарами во рту — разрисовывали декорации, занавес и передвижные детали интерьера; Зиновия расхаживала по комнатам, наблюдала за ходом работ, проверяла и отдавала распоряжения, хвалила и порицала.
— Как тебе нравится этот задник? — приосанившись, с гордостью спросил Карол.
— Что же на нем изображено? — произнесла с очевидным сомнением Зиновия.
— Да это ведь сад македонского царя, — обиженно произнес Винтерлих, точно скипетром размахивая большой кистью.
— Ах, вот оно что… Я, конечно, в подобных вещах не столь компетентна, как Карол… Но, признаюсь, мне не приходилось слышать, что в саду македонского царя на деревьях росли цветная капуста и спаржа.
— Однако, сударыня, — возразил Винтерлих, — вас эти пальмы должны были бы удовлетворить…
— Разве пальмы так выглядят?! На мой взгляд, они больше похожи на спаржевые деревья.
Во второй половине дня состоялся прогон. Плоцкий взял на себя функции суфлера, обязанности режиссера исполняла Зиновия. Но на самом деле одновременно разыгрывались две комедии: одна на театральных подмостках, которые были возведены слугами в большом бальном зале, а другая — в окружавших их полутемных закоулках и укромных местах.
Менев, казалось, находился здесь исключительно ради того, чтобы подавать Зиновии руку, когда та сходила со сцены, и в такие моменты его жесткие усы невзначай касались нежной женской кожи, царапая ее. По завершении репетиции на щеках и руках Зиновии от этих медвежьих нежностей остались красные пятна. Увлеченный куртуазным служением, Менев, понятное дело, не слышал сладких перешептываний Аспазии и кадета — в другом конце зала, где, прислоненная к стене, стояла забытая трехногая софа.
Сергей, насколько ему позволяла роль, не отходил от Зиновии ни на шаг, при каждом удобном случае оказывая ей маленькие услуги, за что она всякий раз награждала его приветливым взглядом.
Каждый раз, когда она покидала сцену, он торопливо приносил ей фотэ, а когда усаживалась, заботливо подставлял под ноги скамеечку.
В такие минуты лицо Натальи бледнело. Она делала вид, будто безумно увлечена майором, однако на самом деле думала только о Сергее — человеке, на чьи приветствия едва отвечала и к которому поворачивалась спиной, если он оказывался рядом.
Когда после окончания репетиции затеяли танцы и во время кадрили Сергей прикоснулся к ее руке, та оказалась холодной как лед.
— Вам нездоровится, барышня? — участливо поинтересовался он. — У вас такие холодные руки…
— Холодные руки, зато горячее сердце, — насмешливо ответила Наталья и бросила на майора взгляд, от которого тот почувствовал себя на седьмом небе, что вызвало сочувствие у Сергея, Зиновию же заставило рассмеяться.
У Феофана был вид сбежавшего из зверинца тигра. Он ревновал ко всем и особенно к Сергею: стоило ему увидеть Сергея рядом с Зиновией, как глаза у него начинали вращаться точно огненные колеса на повозке Замиэля,[48] катящейся по Волчьему ущелью.
Этот вечер оборвался гораздо раньше обычного, потому что снег беспорядочными массами вдруг неистово закружил между небом и землей, и у гостей возникло опасение, что скоро заметет все дороги. Когда последние сани с печальным звоном растворились во мгле, Зиновия поднялась к себе в горницу. Вскоре в доме воцарилась мертвая тишина, однако наверху еще теплилась лампа. Странное беспокойство охватило Зиновию, и она все никак не решалась лечь спать.
Внезапно кто-то постучал в окно. Она вздрогнула от испуга и неожиданности. Неужели это Сергей? Зиновия, обычно такая хладнокровная, мгновенно утратила самообладание. Быстро сунув руки в подбитые горностаем рукава пурпурной шубы, она отворила окно.
Каково же было ее разочарование, когда в оконном проеме появилась физиономия Феофана, а через мгновение юноша спрыгнул в комнату.
— Ты в своем уме?
— Если я здесь, то виной тому ты сама, — возразил он. — Почему ты больше не приезжаешь в город? Почему твои взгляды и рукопожатия достаются только Сергею?
— Уходи, не хочу тебя слушать, — ответила Зиновия, — если тебя здесь увидят, что подумают твои родители, другие люди?
— Не уйду, — заупрямился Феофан.
Скрестив руки на груди, Зиновия принялась расхаживать из угла в угол, застланные ковром половицы жалобно стонали под гневными шагами жестоких ножек.
— Ты еще тут?
— И останусь тут.
— Тогда хотя бы закрой окно, дурачок.
Феофан послушно исполнил просьбу, и Зиновия села на диван.
— Скажи, ты любишь Сергея? — заговорил он, присев на подоконник.
Она не ответила.
— Ты сердишься?
— Разве непонятно, что ты меня компрометируешь? — спокойно проговорила она. — Что я никогда не прощу тебе твоей сегодняшней выходки? Что с каждой минутой твоего пребывания здесь мой справедливый гнев только усиливается?
Зиновия вдруг отчетливо поняла, что эта партия для нее проиграна. Что она выпустила на волю стихии, которые больше не может держать в узде.
С Феофаном придется расстаться.
— Я не хочу быть чем-то вроде твоего раба, — запинаясь, вымолвил он.
Ее красивые глаза недобро смеялись из-под полуприкрытых век, сквозь шелковистую завесу ресниц.
— Тогда чего ты хочешь? Я поступлю с тобой соответственно. А сейчас оставь меня! — приказала Зиновия, высоко вскидывая царственную голову. — Сию же секунду оставь, не то пожалеешь.
— Я подчиняюсь.
— Открой окно.
Он открыл.
— А теперь спокойной ночи!
Феофан покорился судьбе: он бросил последний взгляд на Зиновию и исчез за окном, которое тотчас захлопнулось. Пока Зиновия наверху облегченно переводила дух, Феофана внизу подхватили крепкие руки.
— Кто здесь? — дрожащим голосом спросил он. — Разбойник?
— Это я.
— Кто?
— Я.
— Сергей?
— Нет, Феофан, не Сергей — но тебя-то кой черт принес сюда в этакую метель?
— Я услышал шум…
— И тогда решил, что Сергей поет нашей красавице тетушке серенады?
— Если ты так ревнуешь Сергея, значит, наверняка любишь. Вот мой совет: накинь на него петлю Гименея, пока Зиновия не заковала его в рабские цепи.
— Вздор!
Наталья шлепнула Феофана и убежала в дом.
Кто намерен безумие исправить благоразумием, обречен на неудачу. Безумие лечится только безумием.
