Отец спустился по лестнице и прошел через прихожую, но она не слышала, как открылась и закрылась входная дверь. Она лежала, выгадывая этот звук, прислушиваясь к своему ожиданию.
В доме было тихо, очень тихо. Где-то в дальней комнате громко тикали часы. В прошлом году, когда она окончила среднюю школу, отец подарил ей маленькие часики. Сейчас они лежали на комоде в противоположном конце комнаты. Их торопливое тиканье, казалось, исходило от крохотного существа в стальных башмачках, которое быстро-быстро бежало, щелкая каблуками. Крохотное существо бежало со всех ног по бесконечному коридору, бежало с какой-то шальной, пронзительной решимостью, но никогда не становилось ближе, никогда не оказывалось дальше. Перед ее мысленным взором возник образ мальчика-чертенка с широкой ухмылкой и заостренными ушками, торчащими прямо над головой, как у фокстерьера. Быть может, она взяла его из какой-нибудь детской книжки с картинкой, изображающей Пака. Она давала себе отчет, что звук исходит от часов на комоде, но видение не рассеивалось. Туловище и голова похожего на чертенка существа оставались неподвижными, а ноги яростно работали. Он ухмылялся ей, и без устали щелкали крохотные стальные каблучки.
Она сделала над собой усилие и попыталась расслабить свое тело. Впереди еще много часов, которые полагается пролежать в постели, и только потом настанет новый день и она должна будет принять на себя его заботы. А заботы будут. Отец собирается сбежать с неведомой женщиной. Когда она будет идти по улице, люди станут пялиться на нее. «Это его дочь», — будут шептаться они. Быть может, отныне она, покуда остается в городе, не сможет ходить по улице и не подозревать при этом, что кто-то на нее пялится — но с другой стороны, она ведь может и уехать. Мысль об отъезде в какие-то незнакомые места, быть может, в большой город, где она всегда будет окружена толпой незнакомцев, внушала ей какую-то возбуждающую радость.
Она погружалась в новое состояние — и ей предстояло взять себя в руки. Иногда бывает так — и она знала, хоть и была молода, что иногда бывает так, что разум и тело будто теряют всякую связь друг с другом. Ты делаешь с телом то и это, укладываешь его в постель, поднимаешь его с постели, заставляешь ходить туда и сюда, заставляешь глаза вчитываться в строчки на страницах каких-то книг, ты делаешь с телом множество вещей, а разум тем временем занят своими заботами и даже не замечает этого. Он думает о разных вещах, воображает всевозможные нелепости, он следует своему пути.
Для таких случаев у сознания Джейн раньше всегда была наготове уловка: оно помещало тело в самые невероятные и абсурдные положения и резвилось напропалую. Вот она лежит на кровати в своей комнате, за закрытой дверью, но фантазия выводит ее тело на улицу. Она идет и понимает, что все встречные мужчины чему-то улыбаются, и все гадает, в чем же дело. Она спешит домой, входит к себе — и обнаруживает, что пуговицы на платье сзади расстегнуты. Это ужасно. И снова она идет по улице, а белые панталончики, которые она надевает под юбки, каким-то непостижимым образом начинают расстегиваться. К ней направляется молодой человек. Этот молодой человек здесь новичок, он только что приехал в город и хочет получить работу в магазине. И вот он собирается заговорить с ней. Он приподнимает шляпу, и в эту самую минуту панталоны начинают скользить по ногам вниз.
Джейн Уэбстер лежала в постели и улыбалась воспоминаниям о собственных страхах, которые посещали ее в прошлом, когда разум использовал эту уловку и пускался в бешеную, необузданную скачку. В будущем все станет несколько иным. Что-то она преодолела и еще больше, наверное, ей только предстоит преодолеть. То, что раньше казалось таким ужасным, теперь, как видно, будет просто забавным. Она чувствовала себя беспредельно взрослее и умудреннее, чем всего несколько часов назад.
Как же странно, что в доме стоит такая тишина. Откуда-то с городских улиц доносился стук лошадиных копыт по неровной дороге и дребезжанье повозки. Негромко вскрикнули. Кто-то из городских, возчик, выехал в самую рань. Может, он собирается в другой город прикупить товар и привезти сюда. Должно быть, ему предстоит долгий путь, раз он сорвался с места в такую рань.
Она беспокойно передернула плечами. Что с ней такое творится? Неужто она напугана в собственной спальне, в своей постели? И чем она напугана?
Внезапно она резко выпрямилась на постели, а спустя мгновение снова позволила своему телу опрокинуться назад. Из горла ее отца вырвался пронзительный крик, крик, который разнесся по всему дому. «Кэтрин», — вот что кричал отец. Всего одно слово. Так звали их служанку. Что отцу нужно от Кэтрин? Что-то случилось? В доме случилось что-то ужасное? Что-то с ее матерью?
Что-то притаилось в тени разума Джейн Уэбстер, мысль, которая не желала быть высказанной вслух. У нее пока не было сил проложить себе путь из потаенных глубин Джейн Уэбстер к ее сознанию.
То, чего она боялась, то, чего она ждала, — этому еще не время. Ее мать в соседней комнате. Она только что слышала ее.
Но вот в доме прорезался новый звук. Мать тяжко проковыляла по коридору за дверью. Уэбстеры переделали малую спальню в конце коридора в ванную комнату, и мать шла туда. Ее ступни медленно, мерно, тяжко опускались на пол коридора. Но в конечном счете такой странный звук ее шаги производили только потому, что на ней были мягкие ночные тапочки.
Теперь, если прислушаться, можно было уловить, как внизу негромко переговариваются голоса. Это, наверное, отец разговаривает со служанкой Кэтрин. Что ему от нее нужно? Дверь открылась и потом закрылась. Ей было страшно. Ее тело сотрясалось от страха. Как это ужасно со стороны отца — уйти и оставить ее в доме одну. Неужто он забрал с собой служанку Кэтрин? Эта мысль была просто непереносима. Почему же ее так страшила мысль остаться в доме один на один с матерью?
В ней, глубоко внутри нее, притаилась мысль, которая противилась тому, чтобы быть выраженной. Что-то должно было случиться с ее матерью, сейчас, всего через несколько минут. Я не хочу об этом думать. В ванной есть несколько бутылочек, они стоят на полках в маленьком похожем на коробку шкафчике. На них наклеены этикетки с надписью «Яд». Черт его знает, зачем их там держат, но Джейн видела их не раз. Ее зубная щетка стояла в стеклянном стакане на этом шкафчике. Может быть, конечно, в этих бутылочках были лекарства только для наружного применения. Как-то не особенно об этом задумываешься — просто нет привычки об этом задумываться.
Джейн сидела на кровати, выпрямившись. Она осталась в доме с матерью один на один. Ушла даже служанка Кэтрин. Дом замерз, погрузился в одиночество, в запустение. В будущем ей всегда будет не по себе в этом доме, где она провела всю жизнь, и еще она будет чувствовать себя безвозвратно отрезанной от матери, отрезанной как-то странно, необъяснимо. Наверное, из-за того, что сейчас она осталась с матерью, ей до конца дней будет немного одиноко.
А вдруг служанка Кэтрин и есть та женщина, с которой отец собирался сбежать? Не может быть. Кэтрин — крупная, грузная женщина, у нее большая грудь и темные седеющие волосы. В голову не придет, что она из тех, кто сбегает с мужчинами. Я всегда думала, что она из тех, кто безмолвно движется по комнатам и выполняет домашнюю работу. А отец уедет с женщиной помоложе, не намного старше меня самой.
Надо взять себя в руки. Вот разволнуешься, пустишься во все тяжкие — и тогда-то фантазия может пойти на свои странные, пугающие уловки.
Мать была в ванной, стояла возле маленького похожего на коробку шкафчика. Ее лицо было бледно мучнистой бледностью. Ей пришлось упереться рукой в стену, чтобы не упасть. Взгляд сумрачный, тяжелый. Из него ушла жизнь. Пасмурная, набрякшая муть в глазах. Как будто раздувшаяся серая туча закрыла синеву неба. Ее тело раскачивалось взад и вперед. Оно могло в любую минуту рухнуть как подкошенное. Еще недавно, несмотря на странность происходившего в отцовской спальне, все вдруг стало для Джейн предельно ясным. Она понимала вещи так, как не понимала никогда прежде. Но теперь она ничего не могла понять. Остался лишь водоворот спутанных мыслей и действий, который затягивает тебя в свое нутро.
