— Этот старый козел жмет на кнопку.
И не успел Рейвен решить, что же делать дальше, как кто-то за дверью стал дергать ручку.
— Велите им уйти, или я буду стрелять, — сказал Рейвен сэру Маркусу.
— Ты дурак, — прошептал сэр Маркус, — тебя заберут только за кражу. Если ты убьешь меня, тебе висеть.
Но мистер Дейвис готов был ухватиться за любую соломинку. Он крикнул человеку за дверью:
— Уйдите. Ради бога, уйдите.
— Вы дурак, Дейвис, — злобно прошипел сэр Маркус. — Если уж он решился убить вас...
Рейвен стоял перед ними с пистолетом в руке, прислушиваясь к завязавшейся между ними нелепой перепалке.
— Ему не за что убивать меня, — визжал мистер Дейвис. — Это вы заварили кашу. Я только работал на вас.
Слуга засмеялся:
— Два—один в вашу пользу.
— Замолчите, — злобно прошептал сэр Маркус мистеру Дейвису. — Я могу уничтожить вас в любой момент.
— Попробуйте! — закричал мистер Дейвис высоким петушиным голосом.
Кто-то навалился на дверь плечом.
— У меня хранятся дела Уэстрэндских золотых приисков, — сказал сэр Маркус. — И Восточно-африканской нефтяной компании.
Волна нетерпения захлестнула Рейвена. Сейчас эти двое уничтожали те добрые воспоминания, которые уже готовы были вернуться к нему в тот момент, когда он приказал сэру Маркусу молиться. Он вскинул пистолет и выстрелил сэру Маркусу в грудь. Только так можно было заставить его замолчать. Сэр Маркус повалился вперед, опрокинув стакан, молоко полилось на лежавшие на столе бумаги. Изо рта у него пошла кровь.
Мистер Дейвис заговорил очень быстро:
— Это все он, он, старый дьявол. Вы сами слышали. Что мне оставалось? Я был у него в руках. Я не виноват перед вами. — Он закричал: — Отойдите от двери. Он убьет меня, если вы не уйдете, — и сразу же заговорил снова (молоко, капля за каплей, стекало с подноса на письменный стол): — Я бы ничего не сделал, если бы не он. Вы знаете, что он отмочил напоследок? Он был у начальника полиции и сказал ему, чтобы тот приказал своим людям стрелять в вас без предупреждения.
Он старался не смотреть на пистолет, который по-прежнему был направлен ему в грудь. Побелевший слуга молчал и с каким-то восхищением смотрел, как вместе с кровью из тела сэра Маркуса вытекает жизнь. Вот как оно, значит, могло бы быть, думал он, если бы у него самого хватило смелости... когда-нибудь... за все эти годы...
Кто-то за дверью сказал:
— Открывайте немедленно, иначе будем стрелять через дверь.
— Ради бога, — закричал мистер Дейвис. — Уйдите. Он убьет меня. (Глаза Рейвена с удовлетворением следили за ним сквозь стекла противогаза.) Я вам ничего не сделал, — умолял он. Над головой Рейвена он видел большой циферблат: не прошло и трех часов с тех пор, как он позавтракал, он еще ощущал во рту привкус горячих и несвежих почек и бекона. Он не мог поверить, что это действительно конец: в час у него свидание с девочкой — умереть перед свиданием — так не бывает. — Ничего, — пробормотал он. — Все в порядке.
— Это ты, — сказал Рейвен, — хотел убить...
— Никого я не хотел... — простонал мистер Дейвис.
— ...моего друга, — закончил Рейвен. Слово «друг» было ему непривычно, и он заколебался, прежде чем произнести его.
— Какого друга! Я ничего не понимаю.
— Отойдите, — крикнул Рейвен через дверь. — Я убью его, если вы будете стрелять. Ту девушку, — напомнил он мистеру Дейвису.
Мистер Дейвис весь затрясся, словно в пляске святого Витта.
— Она вам не друг, — сказал он. — Почему же тогда вся полиция здесь, если она не... кто бы еще мог знать?
— За одни эти слова тебя надо пристрелить, — сказал Рейвен. — Она не пойдет меня закладывать.
— У нее же хахаль — полицейский! — закричал мистер Дейвис. — Мейтер! Он из Ярда!
Рейвен выстрелил. С отчаяньем и холодностью он уничтожил свой последний шанс на побег, истратив две пули, когда вполне хватило бы одной, — ему казалось, что он убивал не испуганного мистера Дейвиса — нет, он убивал сейчас весь мир. Да так оно, по сути, и было. Ведь мир человека — это его жизнь, и сейчас он расквитался за все — за самоубийство матери, за одинокие годы в доме для беспризорников, за свое бандитское прошлое, за смерть Кайта, старика министра и его секретарши. Другого выхода не было: он попробовал пойти по другому пути — довериться людям, и ему это не удалось. Не нашлось никого, кому можно было бы довериться: ни врача, ни священника, ни женщины. Над городом, извещая население о том, что учебная тревога окончена, загудела сирена, и сразу же колокола церквей разразились шумным и веселым рождественским гимном: «У зверей есть норы, только сыну человеческому...» Пуля разбила дверной замок. Рейвен, держа пистолет перед грудью, сказал:
— Есть там ублюдок по имени Мейтер? Ему лучше держаться подальше.
Он ждал, когда откроется дверь, и за это время он вспомнил многое, но он не помнил подробностей; события недавнего прошлого смутно переплетались в его мозгу, внутренне подготавливая его для осуществления последней мести: ему вспоминался голос, звучащий над темной улицей, на которую падает мокрый снег: «Вот белый цветок, он раскрыл лепестки...»; а потом другой голос — отшлифованный, поставленный голос пожилого человека, читающего «Мод»: «О, лишь на единый миг дай, Христос, увидеть лик...» Он стоял тогда в гараже и с чувством, мучительным и неведомым ему ранее, слушал, как в его сердце тает лед. Ему казалось, будто он проходит через таможню страны, в которой никогда еще не был, но которую никогда не сможет покинуть. Потом ему вспомнились слова девушки в кафе: «Чертов задира...» — и гипсовый младенец, покоящийся в материнских руках — его ждут обман, плети и крест. А она сказала ему тогда: «Я твой друг. Ты можешь доверять мне». Еще одна пуля врезалась в замок.
Слуга, стоявший у стены с побелевшим лицом, сказал:
— Ради бога, сдайтесь. Они все равно вас возьмут. Он сказал правду. Это действительно та самая девушка. Я слышал, как они говорили по телефону.
Только бы не растеряться, подумал Рейвен, когда дверь поддастся, я должен выстрелить первым. Но он плохо соображал. Сквозь маску было плохо видно, и он неуклюже стащил ее одной рукой и бросил на пол. И взору слуги предстала его рваная воспаленная губа и темные, несчастные глаза.
— Вылезайте в окно, — сказал он. — И на крышу.
Но реакция у Рейвена притупилась, он и сам не знал, стоит ли ему делать эту последнюю попытку спастись. Он обернулся, но так медленно, что не он, а слуга первым заметил, что по широкому и высокому окну сползает красильная клеть. В ней стоял Мейтер: это была отчаянная попытка взять Рейвена с тылу, но детектив не учел своей неопытности. Маленькая клеть раскачивалась из стороны в сторону, одной рукой Мейтер держался за веревку, а другой тянулся к окну, поэтому револьвер ему пришлось спрятать. Когда Рейвен обернулся, он — совершенно беззащитный — висел за окном на высоте шестого этажа.
Затуманенным взглядом Рейвен следил за ним, стараясь прицелиться. Попасть было нетрудно, но он, казалось, и не хотел его убивать. Он испытывал только боль, отчаяние и полнейшую усталость. Сознание того, что его предали, не вызвало в нем ни злобы, ни горечи. Темная вода реки Уивил, скрытая густой пеленой ледяной крупы, отделяла его от враждебного мира людей. «Дай, Христос, увидеть лик». Ему с самого рождения был уготован такой конец: его предавали все подряд, пока не закрылись все пути, ведущие в жизнь: мать, которая истекала кровью в подвале; священник в доме для беспризорников, мальчишки, с которыми он оттуда удрал, потом еще этот коновал. Его предавали все; почему же он решил, что она его не предаст? Как он мог раскиснуть перед юбкой? Даже Кайт был бы теперь жив, если бы не юбка. Все они раскисали — одни раньше, другие позже: Пенрит, Картер, Джосси, Баллард, Баркер и Громила Дейн. Он медленно, рассеянно прицелился. Он был совершенно одинок и поэтому испытывал что-то вроде чувства товарищества к человеку, которого собирался убить. Кавалерист, Мейхью... Все они в свое время думали, что их юбки не такие, как у других, что они гораздо лучше. Раз уж ты родился, то постарайся уйти из жизни пораньше и не запачкаться. Впервые за все время мысль о самоубийстве матери не вызвала в нем горечи, и, пока он долго и неохотно прицеливался, Сондерс через открывшуюся наконец дверь выстрелил ему в спину. Смерть пришла к Рейвену вместе с невыносимой болью. Казалось, он должен был разрешиться этой болью, как роженица ребенком, и он всхлипывал и стонал, пытаясь освободиться от нее. Наконец она покинула его, и он последовал за своим единственным дитятей в бесконечное одиночество.
Когда кто-нибудь входил или выходил из ресторана, в вестибюль доносились запахи блюд. В отдельном кабинете наверху сидели за ленчем местные ротарианцы[29], и, когда дверь снова открылась, Руби услышала звук хлопнувшей пробки и обрывок шуточного стихотворения. Было пять минут второго. Руби вышла поболтать со швейцаром.
