Кормилица. Кормилицу Клитемнестры звали Оретаной, и она говорила, будто родилась в семье ткачей в краю Гесперид[40]. Ей пришлось скрыться из родных мест от позора, а случилось с ней вот что: однажды в полнолуние отплясывала Оретана вместе с другими девицами шуточный танец — надо сказать, в тех краях не принято стягивать чем-либо грудь, а разрез на юбке с правой стороны обычно обнажает ногу до самого бедра, — так вот, танцевали они с плетеными ивовыми куклами, надев на них шляпы и панталоны, и после этого девушка обнаружила, что забеременела. Как порешили ее подружки, всему виной были штаны, которые раньше принадлежали почтмейстеру, слывшему бабником. Оретана, повторим еще раз, уехала из своей страны, отправилась рожать в лес неподалеку от Сицилии и произвела на свет нечто, похожее на круглое лукошко с ручкой в очаровательных завитушках. Не зная, куда его деть, несчастная женщина оставила плод своего чрева в церкви бернардинцев, подвесив рядом с чашей со святой водой. Окрестить странное существо она не решилась, но подумала, что люди, приходившие в храм, крестясь, окропят уродца, и малютка, если только можно назвать его так, приобщится к христианской вере, хотя и столь неявным и весьма несовершенным образом. Груди Оретаны наполнились молоком, она устроилась на площади в Таренто и стала ждать клиентов — год выдался засушливым, и коровы не давали молока. В этот миг появился глашатай в сопровождении перса, занимавшегося разведением глухих кошек, протрубил в свой рожок и объявил, что для одной греческой принцессы требуется кормилица. Женщина предложила свои услуги, и перс, знавший толк в молоке благодаря своей профессии, продегустировал продукт гесперидки и нашел его великолепным — как раз той жирности, какая требовалась. Так Оретана стала кормилицей Клитемнестры. Оная очень полюбила инфанту и, когда пришла пора выдавать девушку замуж, хотела, чтобы за нее посватался богатый и элегантный дворянин, который бы разбирался в драгоценностях и ездил бы в карете. Брак ее воспитанницы с Агамемноном очень огорчил кормилицу. Он, конечно, царь, и это неплохо, но при том ужасный грубиян, проводит целые дни на охоте, и от него вечно несет псиной. Да и разговор у него всегда один: мол, ему под силу перерубить сразу двух скифов своим длинным мечом, мол, нет во всем мире ни одной непорочной девственницы, да еще — что мужчинам претит бабья болтовня. Оретана старалась, насколько могла, способствовать удаче Эгиста и подкладывала ему за завтраком в тарелку шпанских мушек. Когда Агамемнон нашел свою гибель от рук узурпатора, кормилица, наблюдавшая сцену с верхней лестничной площадки, поквиталась с царем за все, обозвав его козлом.
Орест. В третьей части этой книги мы уже говорили о путешествиях принца, его сомнениях и тайных мыслях, о его друзьях. Теперь нам остается лишь описать конец великих деяний Ореста, опираясь на самые достоверные источники. Он явился в город, где когда-то правил, а потом нашел свою смерть его отец Агамемнон, в разгар суровой зимы. Хлестал дождь со снегом. Вечерело. Принц знал, что надо было нагнуться, проезжая под сводом Голубиных ворот, иначе можно стукнуться головой о фонарь, висевший там, и выдать себя — наверняка поблизости затаился соглядатай, поджидая появления чужака. Орест остановил коня и стал осматривать окрестности. Хотя он провел здесь свои детские годы и не раз играл в этих местах, теперь он их не узнавал. Часть городских стен сровнялась с землей, а на месте Голубиных ворот, открывавших когда-то путь на Царскую площадь, посадили широкую аллею, к которой вели с площади шесть широких ступеней. Царский дворец разрушили, осталась только одна башня. Приняв предложение знатоков истории города и драматурга Филона Младшего — теперь, когда ему перевалило за семьдесят, он подписывался Филон Второй, — сенат постановил называть ее Башней Ифигении. Это восьмигранное сооружение без дверей, чьи камни потемнели от времени, окружала зеленая лужайка. Плющ, цепляясь за уступы, поднимался по стенам до самых остроконечных зубцов, а у подножия рос один-единственный розовый куст, покрывавшийся летом дивными пурпурными цветами. В день приезда Ореста ветер пытался сорвать с куста последнюю розу, дождавшуюся самого конца осени, чтобы раскрыть свои лепестки. Принц слез с коня и повел его в поводу, медленно шагая вдоль по аллее. Он собирался обогнуть базилику и пройти на улицу Постас; там в третьем доме на правой стороне жил авгур Селедонио. Орест хорошо помнил это место — когда-то отец послал сюда его, семилетнего мальчишку, получить у прорицателя ответ, можно ли инфанту начинать брать уроки у знатока соколиной охоты и ходить на занятия, держа на руке, одетой в перчатку, хищную птицу с колпачком на голове. Принц не забыл, как авгур, одетый в белое и с черным платком, покрывавшим волосы, принял его и показал на серебряном подносе внутренности зайца, убитого царским кречетом. Палочкой, украшенной золотистыми шнурками, Селедонио отметил то место, где значилось, что ученик весьма преуспеет в искусстве соколиной охоты. Когда мальчик возвращался во дворец с подносом в руках, люди узнавали его и рукоплескали инфанту. В ту ночь ему все время снились ястребы: они кружили возле него и подставляли головы, чтобы он надел на них колпачки. Теперь Орест не мог найти ни дома авгура, ни зала фехтовальщика Кирино. Вместо вывески своего заведения тот обычно вешал у дверей на длинных ветках ясеня — дерево никогда не подрезали — латунные шпаги. Когда дул ветер, они очень громко звенели, ударяясь друг о друга. Какой-то торговец, закутанный в шарф, покончив с делами, закрывал витрину своей свечной лавочки тяжелыми ставнями, и принц подошел к нему спросить, не ошибся ли он и действительно ли это улица Постас; а коли так, то где дома авгура Селедонио и фехтовальщика Кирино. Здороваясь с хозяином лавки, Орест снял берет, и стали видны серебристые пряди волос. Свечник ответил на приветствие, приподняв свою вельветовую шапочку, и попросил повторить вопрос, с любопытством взирая на старомодное платье незнакомца и его длинный меч. Затем он ответил, что много лет тому назад Селедонио уехал в какую-то страну, названия которой он не помнил, где тогда еще верили в пророчества, а потом вернулся оттуда, совсем больной, и борода у него повылезла. Бедняга кое-как перебивался, предсказывая крестьянам, когда отелится их корова или пройдет сильный град, и продавая таблички с таинственными знаками от сглаза, а потом умер. Что же до фехтовальщика Кирино, то ему пришлось переехать из своего дома, ибо вдова сенатора, его соседка, не утратившая с годами своей прелести и имевшая большое влияние на городских чиновников, многие из которых добивались ее расположения, жаловалась на шум, производимый латунными шпагами. Кирино же ни за что не желал снять свою вывеску.
— Он переехал отсюда, — сказал хозяин лавки, предложив Оресту привязать коня на улице к железному кольцу в стене возле двери и зайти погреться. — Поселился он в пригороде вместе со всеми своими манекенами, рапирами и слугой-финном, искусным массажистом, но прожил на новом месте недолго. Возле дома стояла ветряная мельница, а Кирино никогда не закрывал окон, следуя научным рекомендациям о правильном дыхании, и из-за сквозняков схватил одно за другим два воспаления легких и умер.
Орест поблагодарил лавочника, назвавшегося сеньором Акилино, за приглашение войти в дом. Ночь выдалась на редкость холодной. Дождь кончился, небо прояснилось, и показались звезды. На улице начинало примораживать, а в лавке стояла жаровня, и теплый воздух, поднимавшийся от нее, приятно ласкал кожу. Внутри было тесно, с потолка свешивались связки разноцветных свеч: больших и маленьких, гладких и витых. Медовый аромат, казалось, согревал воздух. На толстой балке висела люстра с тремя коротенькими и толстыми красными свечами — широкие фитили давали много света. Орест сел на стул, предложенный ему Акилино, расстегнул куртку и снял с пояса меч. Он протянул руки к жаровне, посмотрел на них, а затем коснулся теплыми ладонями лица. Хозяин — худенький сутулый человечек с кайзеровскими усами — сел рядом с принцем и заговорил о том, что часто тот, кто в юности покидает родной город, семью и друзей, возвращаясь потом после долгих странствий на любимую родину, не находит там ни одного знакомого лица, да и его самого больше никто не узнает.
— Порой забывают даже его имя. Ты давно уехал?
Орест посмотрел на него своим усталым взором.
— Пятьдесят лет!
— Ты был совсем мальчишкой! — заметил свечник. — Тут многое переменилось! Судя по обхождению, ты из аристократов.
— Мои родственники принадлежали к царской семье.
— Какого царя? Агамемнона?
— Да, Агамемнона.
— Жаль, что Орест не приехал отомстить за него. Этот Эгист — хорош гусь: как посылать к нам за свечами, чтобы не пугалась в темных коридорах его обожаемая Клитемнестра, так пожалуйста, а как платить, так нет его. Отец давал ему в долг, но, как только лавка досталась мне, я отказал ему в кредите. А вот Филону Младшему, или Второму, знаменитому городскому драматургу, я продавал для его вечерних чтений свечи с кручеными смоляными фитилями, которые дают ровный и белый свет. Мне нравилось, как он читает отрывки из своих пьес, а Филон любил читать их мне, поясняя, в каких местах надо свистеть или хлопать во время представления, чтобы прослыть ценителем и знатоком ключевых моментов драмы. Больше всего нравился мне отрывок, посвященный возвращению Ореста. Принц подходит по дороге, ведущей через виноградник, к колоннам древнего храма, а впереди него бежит пес по кличке Пилад. Когда драматург лежал в постели уже при смерти, я пошел к нему отнести свечку с колпачком, чтобы свет не резал ему глаза. Она была сделана из воска, ароматизированного настойкой дыни; это отбивает запах мочи, который всегда стоит в комнатах тяжелобольных. Поэт попросил меня открыть ящик и взять оттуда спрятанный там шар: внутри него фигурки изображали сцену появления Ореста и смерти Эгиста и Клитемнестры.
