— Ну, конечно, конечно. Так вот получите, пожалуйста. Замечательное местечко. Сидеть можете, курящее, просторно и отдельно. Кульер, проводи господина адмирала!
Водник прочитал резолюцию, покачнулся, глаза вытаращил и сказал:
— Большое мирси!
Было написано:
«Выдать ему одно место в сартире второго класса до Тамбова».
В коридоре мягкого вагона скорого поезда стоял хвост с полотенцами и зубными щетками, взъерошенный и злобный.
— Ничего не понимаю, — бормотал передовой гражданин, переминаясь с ноги на ногу. — С самого Саратова залез какой-то фрукт и не выходит!
— Это наглость, — крикнула какая-то дама в хвосте, — я полчаса жду.
— Мы, сударыня, три часа уже ждем, — отозвался печальный голос впереди, — и то молчок. А терпения нету…
— Я думаю, что он самоубийством покончил, — встревожился чей-то голос. — Такие вещи бывают; двери надо ломать.
— Кондуктор! Кондуктор!
— Постойте-ка, постойте, тише…
Хвост стих. И сквозь стук колес донеслось глухое пение:
По морям, по волнам…
Нынче здесь, завтра там… —
пел приятный глухой бас.
Хвост взвыл сразу:
— Это неслыханное нахальство. Он поет, оказывается!
— Кондуктор!!
Хвост разломился и поднял страшный грохот в лакированную дверь. Та распахнулась, и в накуренном узком пространстве предстал симпатичный человек с якорями и папиросой.
— Вам чего? — спросил он сконфуженно.
— Как «чего»? Как «чего»?
— Как это так «чего»?
— Вы долго собираетесь сидеть здесь? — ядовито спросил передовой, размахивая полотенцем.
— До Тамбова, — смущенно ответил пассажир.
— Это сумасшедший! — завизжали сзади женские голоса.
— Выплевывайтесь вон!!!
Пассажир побагровел и растерянно забормотал:
— Да нельзя мне выплюнуться, я бы и рад. Обштрахуют, У меня билет сюды.
— Кондуктор, кондуктор, кондуктор!..
В Аткарске писали протокол, а рабкор «Гудка», иронически усмехаясь за соседним столом, писал корреспонденцию в «Гудок» и закончил ее словами:
«Когда же закончится братоубийственная война воды с железом?»
«Гудок», 2 ноября 1924 г.
Рассказ рабкора про лишних людей
Приблизились роковые 17 часов, и стеклись в бахмачские казармы рабочие слушать, как местком будет давать отчет в своей работе.
Ровно в четверть 8-го председатель звонким голосом предложил занять места, а засим вышел председатель месткома и, не волнуясь, вольно и плавно, как соловей, начал свой доклад:
— Служащих у нас в сентябре 406 человек, причем из них нечленов союза — 6. Итого членов союза — 400 человек. «Гудок» выписывают все. Четыреста раз по 1 «Гудку», итого 400 «Гудков». Задание выполнено на 100 %, итого сто. Закуплен духовой оркестр, причем часть денег за него заплачена…
— Итого? — спросили из заднего ряда.
— Итого надо изыскать деньги, чтобы их заплатить, — ответил председатель и продолжал: — Стенная газета выходит иногда несвоевременно по причине пишущей машинки.
— А чем она мешает? — спросили.
— Ее нету, — пояснил председатель и продолжал: — А должность КХУ по Бахмачу совершенно лишняя и его надо сократить. Так же как и брандмейстерова должность.
— Прошу слова! — закричал вдруг кто-то, и все, поднявшись, увидели, что кричал КХУ.
— Нате вам слово, — сказал председатель.
КХУ вышел перед собранием, и тут все увидели, что он волнуется.
— Это я лишний? — спросил КХУ и продолжал: — Большое спасибо вам за такое выражение по моему адресу. Мерси. Я 24 часа сижу, в своих отчетах копаюсь… и при этом я — лишний? Я работаю, как какой-нибудь вол, местком этого ничего не замечает, а потом заявляет, что я лишний! Я, может быть, одних бумажек миллион написал! Я лишний?!
— Правильно… лишний… — загудело собрание.
— Совершенно лишний, — подтвердил председатель.
— Неправда, я не лишний! — крикнул КХУ.
— Ну, лишаю вас слова, — сказал председатель.
— Я не лишний! — крикнул раздраженно КХУ.
Тут председатель позвонил на него колокольчиком, после чего КХУ смирился.
— Прошу слова, — раздался голос, и все увидели брандмейстера. — Я тоже лишний? — спросил.
— Да, — твердо ответил ему председатель.
— Позвольте узнать, чем вы руководствовались, возбуждая вопрос о моем сокращении? — спросил брандмейстер.
— Гражданской совестью и защитой хозяйственной бережливости, — твердо ответил ему председатель и устремил взор на портрет Ильича.
— Ага, — ответил брандмейстер и никакой бучи не поднимал. Он — мужественный человек, благодаря пожарам.
После этого председатель рассказал про кассу взаимопомощи, что в ней свыше тысячи рублей, но и того маловато, потому что все деньги на руках, и собрание закрылось. Вот и все наши бахмачские дела.
Письмо рабкора списал М. Булгаков.
«Гудок», 11 ноября 1924 г.
Под мухой
(Сцена с натуры)
На станции № открывали красный уголок. В назначенный час скамьи заполнились железнодорожниками. Приветливо замелькали красные повязки работников. Председатель встал и торжественно объявил:
— По случаю открытия Уголка, слово предоставляется оратору Рюмкину. Пожалуйте, Рюмкин, на эстраду.
Рюмкин пожаловал странным образом. Он качнулся, выдрался из гущи тел, стоящих у эстрады, взобрался к столу, и при этом все увидели, что галстук у него за левым ухом. Затем он улыбнулся, потом стал серьезен и долго смотрел на электрическую лампу под потолком с таким выражением, точно видел ее впервые. При этом он отдувался, как в сильную жару.
— Начинайте, Рюмкин, — сказал председатель удивленным голосом.
Рюмкин начал икать. Он прикрыл рот щитком ладони и икнул тихо. Затем бегло проикал 5 раз, и при этом в воздухе запахло пивом.
— Кажись, буфет открыли? — шепнул кто-то в первом ряду.
— Ваше слово, Рюмкин, — испуганно сказал председатель.
— Дара-гие граждане, — сказал диким голосом Рюмкин, подумал и добавил: — А равно и гражданки… женска…ва отдела.
Тут он рассмеялся, причем запахло луком. На скамейках невольно засмеялись в ответ.
Рюмкин стал мрачен и укоризненно посмотрел на графин с водой. Председатель тревожно позвонил и спросил:
— Вы нездоровы, Рюмкин?
— Всегда здоров, — ответил Рюмкин и поднял руку, как пионер. В публике засмеялись.
— Продолжайте, — бледнея, сказал председатель.
— Прадал… жать мне нечего, — заговорил хриплым голосом Рюмкин, — и без продолжения очень… хорошо. Ик! Впрочем… Если вы заставляете… так я скажу… Я все выскажу!!! — вдруг угрожающе выкрикнул он. — По какому поводу вообще собрание? Я вас спрашиваю? Которые тут смеются? Прошу их вытьтить! Гражданин председатель, вы своих обязана… зяби… зана…
Гул прошел по рядам, и все стали подниматься. Председатель всплеснул руками.
— Рюмкин! — в ужасе воскликнул он, — да вы пьяны?
— Как дым! — крикнул кто-то.
— Я? — изумленно спросил Рюмкин. Он подумал, повесил голову и молвил: — Ну и пьяный. Так ведь не на ваши напился…
— Вывести его!
Председатель, красный и сконфуженный, нежно подхватил Рюмкина под руку.
— Руки прочь от Китая! — гордо крикнул Рюмкин.
Секретарь поспешил на помощь председателю, и Рюмкина стали выводить.
— Из союза таких китайцев надо выкидывать! — крикнул кто-то.
Собрание бурно обсуждало инцидент.
Через 5 минут все успокоились; сконфуженный председатель появился на эстраде и объявил:
— Слово предоставляется следующему оратору.
«Гудок», 15 ноября 1924 г.
Гибель Шурки-уполномоченного
(Дословный рассказ рабкора)
Шурку Н. — нашего помощника станции — знаете?
Впрочем, кто же не знает эту знаменитую личность двадцатого столетия!
Когда Шурку спрашивали, от станка ли у него папа, он отвечал, что его папа был станционным сторожем.
Поэтому Шурка пошел по транспортной линии с 12 лет своей юной жизни и после десятилетнего стажа добился высокого звания профуполномоченного.
Вот на этом звании он и пропал во цвете лет.
Его спрашивают:
— Что будешь делать в качестве уполномоченного, Шурка?
А он говорит:
— Я предприниму, братцы, энергичную смычку с деревней.
И предпринял смычку с деревней, и начал ездить в деревню и пить в ней самогон. А самогон в деревне очень хороший — хлебный.
А потом неизвестно где и как добыл себе наган. Ходит пьяный с наганом по селу и размахивает. А потом так приучился во время смычки к самогону, что начал выпивать по 17 бутылок в день.
