— Взяла, какие были, сама же так сказала, — напомнила Татьяна и начала что-то искать в сумочке. — Ведь ты дала мне достаточную сумму. Забыла? Возьми вот сдачу, — она достала и подала спутнице приготовленные купюры.
— Ага, — индифферентно буркнула Люля, взяла сдачу и подчеркнуто небрежно бросила в тумбу под своим сидением опостылевшую клетчатую сумку, вспомнив, что отдавала новой знакомой для покупки одного билета до Днепропетровска все деньги, полученные за два билета до Москвы. — Не забыла, но мало ли что могло случиться. Хорошо. Поехали, значит? — и она обезоруживающе улыбнулась, подводя этим итог разговора.
— Поехали, — повторила Татьяна севшим на глуховатый регистр голосом, как бывает в скрытом волнении или при упоминании о чем-то затаенном. — А что с тобой? Почему ты нервничаешь?
— Дорогой разберемся, устала я, — улыбнулась Люля, только теперь она опустилась на сидение и расслабленно откинулась на спинку, ощущая блаженство от того, что страх угомонился, отпустил душу и тело. — Хорошо, что ты так удобно устроила нас обеих. Ага?
— Хм! — и себе обрадовалась Татьяна, невольным движением подобрав ноги и окончательно отвлекаясь от передачи.
Сейчас, присмотревшись внимательнее, она отметила, что Люля одного с нею роста, разве что немного щуплее и тоньше в кости. У нее было приятное открытое лицо с большими зелеными глазами и чуть продолговатым, но до умиления утонченным носиком. Светлая кожа, возможно, портила бы общее впечатление, если бы на нее не отбивалась привлекательность и свежесть скульптурно очерченных вишнево-сочных губ. Какая красивая!
Татьяна горько вздохнула и привычным движением поправила платок на голове.
«Так вот почему она показалась мне колхозницей, — отметив этот жест и в конце концов обратив внимание на платок, поняла Люля и своевременно приструнила себя во второй раз, выругав за сленг. — Может, она прошла лечение облучением? Облысела после этого, вот и закрыла голову». Но вслух спрашивать не стала: вдруг девушка в самом деле смертельно больна. Вон, и бледная она, даже желтоватая и осунувшаяся, а под глазами у нее залегли синяки.
— Сниму все же, — отважилась Татьяна, снимая головной убор, и Люля чуть не прянула от нее испуганно, едва нашла силы скрыть удивление и как-то удержаться. — Пусть голова подышит.
Сейчас было модно носить платок, завязав его узлом на шее поверх третьего конца, чтобы он плотно облегал лоб, вроде по-мусульмански. Но это не всем к лицу, а только тем, кто имеет красивую форму черепа и короткую стрижку. Девушка же, сидевшая напротив Люли, повязала платок на голову по-бабьи, с глубокими складками на щеках, за счет чего лоб был-таки весь закрытый, но узел размещался на подбородке. Свободный третий край платка спадал на спину, пузырился, бугрился на плечах, и поэтому не видно было, что под ним пряталась роскошная прическа.
И все же картина открылась страшная. Нет, лысой Татьяна не была. Но все ее лицо розовело свежими шрамами. Такие же шрамы, только более широкие и пестрые, окаймляли лицо на лбу и висках. А вокруг ушей расплывались сине-желто-малиновые разводы, как от сильных ушибов.
Разбитная, быстрая на язык Люля, которую невозможно было поймать и в ложке воды, потеряла дар речи, сидела окаменело и только хлопала ресницами и хватала ртом воздух. А Татьяна спокойно подняла на нее зеленые глаза, большие, доверчиво распахнутые, очень похожие на ее собственные, и провела рукой по прическе, гладко зачесанной и собранной чуть ниже макушки в тугой калачик. Сначала ощупала его, а затем вынула оттуда несколько шпилек и тряхнула головой, рассыпая по спине целое сокровище — шелковистые густые волосы русыми волнами упали ниже талии, рассыпавшись по дивану вокруг нее.
— Прямо цесаревна! — с искренним восхищением сказала Люля, так как молчать было неудобно, ведь Татьяна знала, что представляет собой яркое и противоречивое зрелище. — Таким богатством владеешь и молчишь.
— Разве что только этим, — смущенно потупила взор Татьяна. — А лицо? — она вопросительно подняла взгляд.
— Что это у тебя? — отважилась Люля спросить.
— Пластическая операция… Неудачно провели.
— Зачем она тебе нужна была, такой молодой? — в Люлиной голове пчелами зароились разные проекты и нечеткие, расплывающиеся идеи по устройству своего будущего. Пластическая операция… А что? Это вариант.
— Сильно некрасивой я была. Вот посмотри, — она достала из сумочки пластиковый конверт на кнопке и из кучи бумажек достала бумажную копию своей фотографии дооперационного периода. — Обрати внимание на нос и губы.
Люля поднесла бумажку ближе к свету и начала рассматривать. Судя по увиденному, Татьяна была права, решившись корректировать то, что ей дала природа. Большой нос с задранным кончиком, от чего обыкновенный насморк сразу становился заметным, имел еще и крупные ноздри. Под стать носу были и губы — полные, широкие, аморфные и бесцветные, верхняя из которых делилась пополам глубокой впадиной. Со съехавшими вниз уголками, тяжелые, они, казалось, оттягивали вниз все лицо, делая его почти квадратным. Обвислые щечки окончательно придавали Татьяне сходство с беззлобным бульдожкой. Разрезы больших открытых глаз, прекрасных внутренним светом, к сожалению, у висков тоже норовили сползти вниз. Все Татьянино лицо напоминало гипертрофированную маску трагика, вытесненную на лике Квазимодо. Его не спасала даже невинная улыбка, не хуже, чем у Моны Лизы.
О, теперь Люля поняла, что наивность, написанная на лице дурнушки, совсем не украшает ее, а раздражает, словно подчеркивая, что к некрасивости Бог прибавил еще и глупость. Святая простота — надо же такое придумать? — естественным образом гармонирует только с приглядными формами, наводя на них окончательный блеск и создавая то, что художники издавна воспевали в женщине. Оно лукаво не имеет названия, и каждый называет его по-своему. Но, если сказать искренне, но косвенно, то это — отсутствие духовности и соображения. Зачем мужчинам в женщине ум, мудрость, жизненные прозрения? Пхе!
— Я здесь еще юная, семнадцати лет, — словно угадав Люлины мысли, объяснила Татьяна. — Некрасивая да еще и глупенькая. Вообще завал.
— Хотя должна была бы набраться ума, если в интернате воспитывалась, — по-свойски пожурила девушку Люля.
— Конечно, но меня там жалели. А вот дали такую справку, — Татьяна подала еще одну бумажку, — для получения паспорта на новый облик. Здесь приклеена старая фотография, удостоверяющая, какой я была, и та, которая демонстрирует, какой я вышла после операции. А теперь посмотри и сравни. Что скажешь?
— Ты правильно сделала. Не сомневайся.
— Ой, не знаю. Обещают, что эти шрамы зарастут, рассосутся, побледнеют и их не будет видно. Если бы хоть не аллергия! Представляешь, мало того, что в ранку попала инфекция и вызвала воспаление, так еще и эта зараза прицепилась как раз, когда пришлось сражаться с осложнением. Ну никак не давала лечиться! Вот, — она протянула Люле еще одну фотографию, — здесь мне наложили макияж и сфотографировали на новый паспорт. Такой я должна стать после полного выздоровления. Ну как?
— Такой и будешь! Ведь в конце концов это ты и есть, — Люля отодвинула медицинскую справку об операции и покрутила оба снимка, сравнивая их. — Никогда бы не сказала, что это один и тот же человек, — она кокетливо взглянула на себя в зеркало за Татьяниной спиной и, щелкнув большим и средним пальцами, заверила девушку: — Летом чуток загоришь — на солнце швы быстро зарастают, — посвежеешь и будешь класс. Слушай, не зависай на мелочах! Жизнь прекрасна! Пройдет твоя аллергия, уймется воспаление, восстановится кровообращение… Ой, подруга, главное, что ты жива, видишь мир, людей, дышишь воздухом. Что еще надо? Не помешало бы, правда, поехать на море, пополоскать рубцы йотированной водичкой. Тогда они вмиг сошли бы! — Люля еще раз взглянула в зеркало: — Если тебе обрезать косы, то мы окажемся удивительно похожими. Смотри, что глаза, что нос!
— О, если бы так могло быть, то не пожалела бы волос, обрезала бы! Ты красивая…
— Да ты что, ни за какие пряники не вздумай такую красоту портить!
— А еще я, видишь, полнее… — не утихала жаловаться Татьяна.
— Похудеешь! — пообещала Люля.
— У меня губы остались толстыми…
— Это хорошо и модно! Зато они приобрели какую-то форму.
— Тебе легко говорить…
В дверь постучали, и в купе вошла проводница. Она попросила предъявить билеты и заплатить за постель.
— Что-то пить будете или намерены спать? — спросила у девчат.
— И пить будем, и спать будем! — развеселилась Татьяна. — А что у вас есть?
— Чай, кофе, прохладительные напитки. Могу что-нибудь из ресторана принести, если вы собираетесь погудеть.
— Именно погудеть! Как вы правильно сказали. Давай, Уля, прильем мое новое лицо? — предложила Татьяна.
