— Да, весьма похвально, но если по деревне Паунвере поползет слух, что …
— От Тээле ничего не поползет. — Хозяин Юлесоо машет рукой. — Если у нас тут и есть какой-никакой настоящий мужчина, так это бывшая раяская Тээле. Прикиньте сами: если она потом спросит у меня, зачем приходил господин кистер, неужели я должен ей врать? Она этими юлесооскими делами заправляла уже не один год — естественно, что у нее и сейчас есть право голоса.
— Хорошо, хорошо, — духовный муж пожимает плечами, — идите же во имя Господа Бога и выясните, да не оставьте меня с носом. Я уже и так боюсь, как бы Кийр не заварил какую-нибудь кашу. Этот мужичонка большой любитель покуражиться.
— Небось, все будет в порядке. — Тоотс выходит, оставив своего бывшего духовного пастыря в одиночестве возле кучи ржаных зерен, словно бы покараулить, чтобы ее в отсутствие хозяина никто не стащил. В тот момент, когда Тоотс выходит в сени, от дверей отскакивает «нечто» во двор — внезапно, словно пробка, после чего раздается грохот, какой пробка вряд ли может произвести.
— О-го, святые силы! — восклицает Тоотс. — Всего лишь в двух-трех шагах от него в грязной луже барахтается Либле. — Что ты тут делаешь, Кристьян?
— Сами видите, хозяин, — «хрюкает» Либле, — вроде как принимаю грязевые ванны. Но за ради Бога не ставьте свою подпись. Он весь в долгах, словно в шелках. Какой из него плательщик!
— Стало быть, ты подслушивал за дверью?
— Не-ет, ну … — звонарь вначале принимает сидячее положение, затем поднимается на ноги, мокрый и грязный, словно бегемот, даже с усов капает. — Видите ли, — объясняет он, — я не мог иначе; это моя вроде как старая болезнь. Хотите верьте, хотите нет, но я не всегда так делаю, только вот на этот раз вроде как почуял дурное, неведомый голос у меня в нутре сказал, мол, так и так, будь начеку, Кристьян, твоего лучшего друга хотят облапошить. Ну вот, слушал я, слушал и услышал, что он говорил.
— Ох, Кристьян! А ведь я только что клялся всеми пнями и камнями, что ты не подслушиваешь за дверью. Вот видишь, Бог наказал тебя за твое деяние.
— Это горе — не горе, небось мы теперь с Богом вроде как поквитались. — Звонарь отряхивает с себя грязь. — Брр! Никак не пойму, что это у меня за ноги чертовы — видали, поскользнулся и шмяк на пузо, и вот я весь тут.
— Да, и впрямь ты весь тут, это я и сам вижу. Ну, а теперь ступай, чертяка, в новый дом, обсохни, согрейся. Такого страшилы я даже и на войне не видел.
— Так и быть, пойду, только с одним уговором: не подписывайте Коротышке Юри бумагу! Не то, черт меня побери и дьявол тоже, я сызнова прыгну в лужу и разлягусь там, в аккурат вроде как в своей постели.
— Не болтай! — произносит Тоотс недовольно. — Пошли скорее!
Тоотс идет впереди, тогда как Либле плетется следом за ним. Увидев звонаря в таком жутком состоянии, батрак Мадис и Лекси громко и злорадно смеются. — Гляди-ка, какой он теперь! — Мадис хихикает в свою огненно-рыжую бороду. — Интересно, где это он побывал?
Тем временем Тоотс, уже войдя в новый дом, сворачивает цигарку и разговаривает с Тээле. Так вот, пусть она теперь скажет, как поступить с кистером?
— Ну как ты его отошлешь без подписи! — высказывает свое мнение молодая хозяйка. — Он же был нашим учителем. Придется подписать.
— Не подписывайте! — Либле вваливается в комнату. Не делайте этого!
— Ишь ты, — ворчливо произносит Тоотс, — опять за дверью подслушивал!
— Да оно вроде как такой сегодня день. — Звонарь усаживается перед топкой плиты. — Так ведь я — Господи помоги! — вам не зла желаю! Я знаю кистера уж не один десяток лет, и я вовсе не говорю, будто он не захочет отдавать свои долги; он просто не сможет их отдать. Таковы эти дела.
В конце концов кистер на свою просьбу, связанную с мелиоративной ссудой, все же получает от Йоозепа Тоотса желаемый ответ, а кто именно подпишет бумагу, муж или жена, не имеет никакого значения — если, конечно, имущество их не подверглось разделу, — потому что и в первом, и во втором случае главенствует право. Именно подписывая документ, Кентукский Лев вспоминает, как он некогда, чуть позже сотворения мира, выпрашивал сам банковскую подпись, или так называемое жиро, у старины Тыниссона, у того самого, с вечно сальным подбородком. Благодарение Господу, теперь Тоотсу уже не приходится совершать такие визиты к соседям! Теперь все дела подобного рода улаживает Тээле, насколько обитатели Юлесоо с ними вообще сталкиваются. Похоже, у них теперь и вовсе никогда не возникает надобности в каких-либо чужих подписях. Рая — хутор богатый!
Господин кистер, уже упавший было духом, обретает желаемое. Обретает его в новом доме, тогда как Либле куда-то исчез, — словно змея в кочку; при всем своем одеянии, от которого идет пар, он удаляется в старый дом, забивается там в какой-то угол, кусает свои усы, дрожит от холода, охает, но не курит: кисет с махоркой промок, как и все прочие вещи, которые хоть выжимай. Звонарь никак не желает — да ему это и не пристало — пребывать в одном помещении с кистером.
Исчезновение звонаря не проходит мимо внимания Тоотса. — Где же наш добрый друг Либле? — спрашивает он у своей женушки.
— Ума не приложу, — отвечает она. — Отсюда он вышел, а куда делся — неведомо.
— Не ушел ли чего доброго, этот дурень домой? Мы еще не закончили работу!
— Пусть он, дьявол, катится куда хочет! — может быть впервые в жизни грубо ругается кистер. — На кой черт он нам нужен?
— И все же … — с какой-то извиняющейся улыбкой Тоотс поднимается со своего места, — он был мне очень расторопным помощником перед войной, когда я оказался в затруднении. Помогал мне и советом, и делом. Как же я могу отбросить, его в сторону, словно треснувший котел, теперь, когда в Юлесоо наведен порядок?!
— Я ведь, вовсе не о том говорю! — Кистер машет рукой, однако не уточняет, что же он, собственно, имел в виду.
Как юлесооский хозяин, так и его жена, понимают, в том дело, едва заметно друг другу улыбаются, но молчат, — кистер, каким бы он ни был, все-таки еще живет в их воспоминаниях как важный, очень важный господин, почитаемый во всем Паунвере.
— Я на минутку выйду, — Тоотс берется за скобу двери, — ты, дорогая Тээле, свари кофе и дай господину кистеру попробовать нашего домашнего вина.
— И, все еще держась рукою за дверную скобу, добавляет: — Впрочем, распорядись, как знаешь. Если же у тебя для этого нет времени, то …
Тоотс тихо выходит, словно из церкви, — вообще «осень» подействовала на него удручающе, иной раз его и не узнаешь, так человек изменился. Вот он медленно шагает к старому дому, голенища сапог в грязи, какая-то соломинка во все еще курчавых волосах цвета соломы. Усталость от жизни. И боль в ногах. Уже не тот молодец, что был прежде. Хотелось бы, вроде хотелось бы и пошутить, как в молодости, но шутливые слова не идут с языка.
— Ну, ты поздоровался с ним? — снова спрашивает Лекси, сапоги его так же грязны, как у отца.
— Хм-хм-хм, — смеется молодой юлесооский хозяин в рыжеватые усы, — а как же иначе?
— А ладошкой по ладошке шлепнул?
— Это оставим для таких, как ты, дорогой Лекси. Я уже староват для этого.
— Ну и сколько тебе лет, папа?
— А теперь будь паинькой, помолчи, — говорит отец. — Играй! Я скоро вернусь, тогда поговорим еще, сейчас мне некогда. Пойду взгляну, тут ли еще Либле.
— Тут, тут, — радостно вскрикивает мальчуган. — Он там, в старом доме. Наверно, спит. Сидит в уголке и …
— Да? А еще что он делает?
— Ругает кистера и тебя.
— Ого, стало быть, и меня тоже? А меня-то за что?
— Говорит, что ты баранья голова.
— Вот как, а как ты думаешь, милый Лекси, ежели баранам снять голову, что останется?
— Не знаю, наверное, шерсть.
— Хорошо, а теперь марш домой, не мерзни! — прикрикивает на сына Тоотс.
— Из тебя, похоже, и впрямь выйдет такой же мошенник, каким был я, — ворчит он себе под нос, подходя к старому дому. И еще раз через плечо: — Марш домой, Лекси, погода хуже некуда! Тебя мама звала! — Последнее он уже выдумывает.
Йоозеп входит в старый дом — все там как прежде, только притулившийся в уголке Либле издаст какие-то протяжные звуки, похожие на утробное мычание теленка.
— Ну? — спрашивает он наконец, — вручили?
— Что? — Тоотс выпучивает глаза. — Кому?
— Коротышке Юри! — качнувшись, звонарь тычется посиневшим носом в груду зерна. — Вручили Коротышке Юри свою подпись?
— Да, — отвечает Тоотс спокойно. — Тээле решила, не я же.
— Тут вы вроде как большого маху дали и кровавыми слезами будете плакать, но одно я вам скажу, дорогие хозяева, придется вам самим выкупать закладную, да с большими процентами.
— И что с того? — Тоотс смотрит в окошко. — Это забота Тээле. Из ее имущества можно много чего оплатить.
Наступает довольно долгое молчание; один лежит на животе там, где он есть, тогда как другой смотрит в окошко на улицу, внешне безразличный, но про себя думает: «Кто знает, какая завтра будет погода?»
