Я изначально не собирался обращаться ко всем, но только к некоторым людям нашей святой веры, а именно братьям и сестрам Горы Кармель изначального устава, просившим меня дать сии разъяснения. Это люди, которых Бог, по милосердию Своему, препровождает на стезю сей горы и которые, уже вполне обнажившись от бренных вещей мира сего, тем легче поймут науку обнажения духа[18].
Но Дюрталь проходит через подобное очищение, не будучи монахом. Видимо, это проявление Божественного милосердия. Отец Этьен говорит Дюрталю, что Господь удостоил его Темной ночи.
Он рухнул на стул и попытался описать им ужасающую голгофскую муку, которую претерпел. Это длилось больше девяти часов, говорил он, но в любом случае я никогда бы не поверил, что душа может так страдать!
Тогда лицо монаха озарилось. Он сжал руки Дюрталя и сказал ему:
— Радуйтесь, брат мой, с вами здесь обошлись как с монахом!
— Как это? — спросил ошарашенный Дюрталь.
— Да ведь эта агония — ибо нет другого слова, чтобы передать ужас такого состояния, — одно из самых важных испытаний, которые нам посылает Бог; это одна из станций на пути очищения; радуйтесь и веселитесь, ибо великую милость послал вам Иисус Христос!
— И это доказательство тому, что ваше обращение крепко, — убежденно добавил живущий.
Как уже было сказано выше, светская психология позаимствовала термин испанского кармелита из психологии религиозной. А примерно в сороковых годах XX в. появилась тенденция рассматривать Темную ночь Хуана де ла Крус не только на персональном уровне, но и как определенное состояние, переживаемое обществом, всем человечеством, страдающим очень жестоко и, кажется, бессмысленно. Папа Иоанн Павел II в своей работе о святом Хуане де ла Крус писал о коллективной Темной ночи, пережитой человечеством:
Учитель-мистик привлекает сегодня внимание многих верующих и неверующих своим описанием Темной ночи как одного из видов человеческого и христианского опыта. В нашу эпоху было немало трагического, приходилось испытывать моменты тягостного ощущения того, будто Бог молчит или отсутствует: опыт бедствий и несчастий, как войны или Холокост, во время которого погибло множество невинных людей. Все это позволяет глубже постичь значение символа «ночь», придать ему смысл чего-то всеобщего, чего-то такого, что имеет отношение к бытию в целом, а не к одному только отдельному этапу духовной жизни. Сегодня учение святого призвано дать объяснение величайшей мистерии людского страдания… Страдания — физические, нравственные или духовные (такие, как недуг, голод, войны, несправедливость, одиночество, потеря смысла жизни, непрочность человеческого существования, болезненное испытание греховности, видимое отсутствие Бога) являются для верующего опытом очищения, который можно назвать ночью веры[19].
При таком широком, универсальном понимании опыт, описанный святым Хуаном де ла Крус и Ж. К. Гюисмансом, представляет собой не только исследовательский интерес. Он актуален и сегодня — как путь каждой души.
Лариса Винарова
Жорис Карл Гюисманс
НА ПУТИ[20]
Роман
Объяснение литер на реверсе медальона Святого Бенедикта
В верхней части медальона монограмма Иисуса Христа I.H.S. (Jesus Hominum Salvator — Иисус спаситель человеков). Далее, в четырех сегментах, промежуточных между ветвями креста, в кружочки вписаны такие буквы: C.S.P.B. — начальные буквы слов Crux Sancti Patri Benedictis (Крест святого отца Бенедикта).
На ветвях же креста литеры расположены так:
Расшифровка вертикального столбца: Crux Sacra Sit Mihi Lux (Крест святой буди мне свет).
Расшифровка горизонтальной строки: Ne Draco Sit Mihi Dux (He диавол буди мне вождь).
Наконец, по краю круга, в эксерге, сверху по часовой стрелке читаются следующие литеры:
V. R. S. N. S. M. V.
S. M. Q. L. I. V. B.
Это инициалы такого двустишия:
Vade Retro, Satana, Non Suade Mihi Vana;
Sunt Mala Quae Libas; Ipse Venena Bibas.
В дословном переводе:
Изыди прочь, Сатана, не прельщай меня тщетой;
Зло есть то, что льешь; сам пей свой яд.
Я не люблю вступлений и предисловий и, насколько возможно, воздерживаюсь от того, чтобы предварять свои книги пустыми фразами.
Следовательно, чтобы решиться выставить несколько строк перед новым изданием романа «На пути», нужен был серьезный мотив, нечто вроде законного повода к самообороне.
Вот он, этот мотив.
С тех пор как это сочинение поступило в продажу, моя переписка, и без того весьма обширная из-за споров, возбужденных романом «Без дна», стала такой огромной, что я был принужден или перестать отвечать на приходящие письма, или забросить всякую работу.
Впрочем, не имея возможности принести себя в жертву требованиям незнакомых людей, вероятно менее, чем я, занятых в жизни, я принял решение оставлять без удовлетворения вопросы, вызванные прочтением «На пути», но и выдержать этот приятный образ поведения не мог, потому что в некоторых случаях он мог бы стать весьма дурным делом.
В самом деле, отправителей таких писем можно разделить на две категории.
Одна — просто любопытные; под предлогом интереса к моей скромной персоне они хотят знать массу вещей, которые их не касаются, предъявляют претензию вламываться в мое жилище и разгуливать по моей душе, как по публичному месту.
Тут проблем не возникает: такие письма я сжигаю, и весь сказ. Но с другой категорией подобных посланий дело обстоит совсем иначе.
Эти письма, куда более многочисленные, приходят от людей, тревожимых благодатью, сражающихся с собою, призывающих и в то же время отталкивающих обращение к вере; нередко они присылаются и страждущими матерями, желающих получить в болезни или дурном поведении своих детей молитвенную помощь от монашествующих.
И все они просят меня откровенно сказать, существует ли на самом деле описанное мной аббатство, и если да, то помочь завязать сношения с ним; все желают, чтобы я упросил брата Симеона — ежели только я его не выдумал и ежели он действительно святой, как я это описал, а силой своей молитвы заступил за них.
И тут мое положение становится гораздо хуже. Не имея мочи отказать таким просьбам, я в конце концов пишу два послания: одно отправителю письма, пришедшего мне, другое в монастырь; иногда, если что-то надо уточнить или получить более подробные сведения, приходится писать и больше. А мне, повторяю, такая всепоглощающая роль усидчивого посредника между монахами и мирянами, совершенно не дает работать.
Как же быть, чтобы удовлетворить людей и не слишком погрешить против совести? Я нашел только один способ: ответить здесь всем добрым людям на все, раз и навсегда.
В общем, вопросы, которые мне обыкновенно задают, сводятся к следующим:
«Мы искали в перечне траппистских обителей Нотр-Дам де л’Атр и не нашли; нет его и в монастырских ежегодниках; итак, не выдумали ли вы его?»
И другой:
«Вымышленное ли лицо брат Симеон, а если вы писали его с натуры, то не приукрашен ли он, не канонизирован ли, так сказать, ради целей вашей книги?»
Ныне шум вокруг «На пути» унялся, и я могу не придерживаться всегда соблюдавшейся мной прежде скрытности насчет обители, где жил Дюрталь. Итак, сообщаю:
Обитель Нотр-Дам де л’Атр на самом деле называется Нотр-Дам д’Иньи и находится в департаменте Марна близ Фима.
Приведенные мной описания точны, сообщенные сведения об образе жизни в этом монастыре доподлинны, написанные мною портреты монахов списаны с реальных людей. Из соображений приличия я переменил лишь имена.
Скажу еще, что история Нотр-Дам де л’Атр, о которой рассказано в четвертой главе второй части, по всем пунктам относится к Иньи.
Аббатство действительно было основано в 1127 году святым Бернардом, имело во главе истинных святых, таких, как блаженный Гумберт, блаженный Геррик, мощи которого хранятся в раке под алтарем, необычайный Петр Одноглазый, почитавшийся Людовиком VII.
Как и все сестры обители, она хирела при коммендатариях[21], погибла при Революции; воскресла она в 1875 году. В этом году тщанием кардинала-архиепископа Реймсского маленькая колония цистерцианцев из монастыря Святой Марии в пустыне вновь населила древнее аббатство святого Бернарда и скрепила молитвенную связь, разорванную смутой.
Что же до брата Симеона, я сделал его простой и честный портрет без прикрас, фотографию без ретуши. Я ничего, как на это подчас намекают, не выпячивал, ничего не преувеличивал в интересах своего дела. Я написал его натуралистическим методом, таким, каков он есть — святым!
