В революционных сценах его повествования следует выделить прежде всего яркий образ «нигилистки» Саши, очевидно целиком вымышленный автором, хотя по своей судьбе героиня близка многим революционеркам России, отчасти и самым передовым китайским женщинам начала XX века типа поэтессы и революционерки Цю Цзинь, сложившей голову на эшафоте.
Русские революционеры разных направлений были для Цзэн Пу чем-то единым; недаром он собрал их вместе: Короткевича, Луизу, Кранца, Борму, Сашу. Все они — заклятые враги деспотизма, люди редкой смелости, преданные друзья. Мысли о личном счастье беспощадно отбрасываются ими в сторону. Читатели являются свидетелями чистого чувства, возникшего между Кранцем и Сашей, героиня жертвует своей любовью во имя того, чтобы передать партии богатство жандармского полковника и проникнуть во дворец.
Впрочем, из эпизодов, связанных с «нигилистами», лучше всего воссоздана не революционная борьба, не отношения Кранца и Саши (эти сцены были слишком новы для китайской литературы), а неожиданная свадьба героини с полковником, умелое кокетство девушки, очень напоминающее уловки Цайюнь. И хотя жандарм сделан почти театральным злодеем («во взгляде его таился огонь, а в смехе нож»), в какой-то момент веришь, что ему оставалось только предложить девушке руку.
Отрывок о китайских революционерах в романе начат весьма интересным публицистическим отступлением о героях и обывателях, о тайных антиманьчжурских обществах, создававшихся в Китае с середины XVII века, о «двух подводных течениях», идущих из Европы и Америки. Тем самым намечается как национальная база сторонников Сунь Ятсена (в романе — Сунь Вэнь), так и их тесная связь с Западом.
Писатель подчеркивает энергию Сунь Вэня, несколькими штрихами рисует его портрет, довольно увлекательно изображает похищение революционера Чэнь Цина тайным Обществом братьев. В последнем эпизоде, как и в обрисовке Кранца, использованы приемы детективно-рыцарской прозы.
В методе Цзэн Пу сплетаются самые разнородные элементы от просветительства до нереалистических течений конца XIX — начала XX века. Последние едва успели повлиять на японскую литературу и были абсолютно новы для китайской. Но основой метода писателя представляется синтез романтизма и реализма. При этом мы наблюдаем довольно четкое распределение красок: образы Цайюнь, революционеров и некоторых других героев окрашены преимущественно в романтические тона, а чиновников и ученых — в реалистические. Правда, это не столько критический, сколько просветительский реализм, свойственный многим китайским писателям начала XX века.
Из художественных достижений Цзэн Пу еще Лу Синь отметил «искусную композицию и красочный язык». Эта красочность выражается в более щедром, чем у других китайских романистов того времени, использовании элементов древнего стиля, поэтических сравнений, четырехсловных «устойчивых оборотов», ритмических повторов. Иногда это помогает создать патетическую атмосферу, например: «Каждый, сжимая кулаки и гневно сверкая глазами, клянется отомстить за позор родины. Пусть пройдет несколько столетий, сменится десяток эпох, но всегда найдутся люди, которые…»
Возвышенный стиль Цзэн Пу порой использует иронически, например, в отрывке о князе Суровом, который отдал Аннам Франции и которого следует «благодарить за это в веках». Однако чаще подобные средства употребляются в позитивном плане — при передаче авторских размышлений, при описании обаятельного женского облика, волнующего пейзажа.
* * *
В 1907—1908 годах, выпуская радикальный журнал «Лес прозы», Цзэн Пу присоединился к конституционно-монархическому движению, руководимому сановником Чжан Цянем, а в 1909 году стал служить у реакционного генерал-губернатора Дуань Фана. Эти факты показывают, как зыбка порою грань между революционностью и консерватизмом, помогают уловить, почему Цзэн Пу прервал работу над романом. Однако на двадцать первой — двадцать пятой главах, которые автор успел написать в 1907 году, его поправение абсолютно не отразилось: в них изображены болезнь и смерть Цзинь Вэньцина, история проходимцев Юй Миня, Юй Банли и Чжан И, основные эпизоды японо-китайской войны.
В период революции 1911—1913 годов Цзэн Пу отошел от Дуань Фана, но с Чжан Цянем продолжал сотрудничать: вступил в возглавляемую им Республиканскую партию, долгие годы работал членом управления провинции Цзянсу. В то же время он поддерживал связь с прогрессивным тогда гоминьданом и помогал тем, кто выступил против самозваного императора Юань Шикая. Именно такая позиция, наверное, побудила писателя на перевод драмы В. Гюго «Анджело — тиран падуанский».
В 1919—1920 годах Цзэн Пу начинает писать «Очерк истории французской литературы», занимается изучением буддизма и постепенно вновь отходит от государственной службы (1926 год). Вместе с сыном Цзэн Сюйбаем писатель решил открыть издательство «Правда, красота, добро» и переехал в Шанхай. Одни критики рисуют это как бегство от революции 1925—1927 годов, другие — как нежелание сотрудничать с милитаристами. Последний взгляд представляется более правдоподобным.
В 1929 году издательство «Правда, красота, добро» выпустило книгу «Любовь» — первую часть нового романа Цзэн Пу «Мужчина». Эта книга во многом автобиографична, близка европейской литературной традиции и вместе с тем знаменитому китайскому роману XVIII века «Сон в красном тереме». Центральное место в произведении занимает любовь между юными героями. В последней части романа герою — Лу Наньцзы — уже пятьдесят лет. Он разочаровался в чиновничьей службе, усомнился и во всесилии любви, однако по-прежнему называет ее главной для себя, особенно «любовь к родине» и «любовь к семье». В первой части романа юноша приходил к весьма пессимистическому выводу: «Я считаю, что вечность любви — только в смерти; разлука — укрепление любви, а брак — ее гибель». Теперь герой с не меньшей грустью думает о разобщенности своей родины, но в этом пессимизме есть нечто очень важное. Попытку гоминьдановцев объединить Китай жестокими методами Лу Наньцзы считает бесполезной.
Ясно, что даже в последний период жизни (Цзэн Пу умер в 1935 году) писатель, перейдя на умеренные позиции, все же тяготел к передовой китайской литературе. 8 июля 1934 года он записал в дневнике: «Прочел «Дикие травы» Лу Синя. Явный прогресс. «Клич» и «Блуждания» — всего лишь новая «Неофициальная история конфуцианцев», а этот сборник совсем в другом духе. «Путник» и «Осенний лист» особенно печальны, хочется декламировать. Я бы отнес их к символическому импрессионизму».
Как видим, «Клич» и «Блуждания» Цзэн Пу недооценил, но признал значительность других произведений Лу Синя. В свою очередь, отношение младших современников к Цзэн Пу видно из весьма сочувственного отзыва о «Цветах» в лусиневской «Краткой истории китайской прозы» и из воспоминаний писателя Юй Дафу, который познакомился с Цзэн Пу в конце двадцатых годов. Юй и Цзэн оживленно беседовали о французских романтиках, о «Цветах в море зла», о просветителе Чэнь Цзитуне. Юй Дафу был восхищен разносторонними познаниями Цзэн Пу, его красочной речью и назвал его «настоящим мостом между новой и старой китайской литературами», «крупнейшим предшественником новых писателей».
На рубеже двадцатых — тридцатых годов в Цзэн Пу видели преимущественно знатока французской литературы. Он готовил китайское издание полного собрания сочинений Гюго, в 1928 году опубликовал статью о Мольере, в следующем году участвовал в переводе «Таис» А. Франса, однако главным делом его жизни оставалась работа над «Цветами в море зла».
Прежде всего автор постарался частично завершить историю Цайюнь, в результате чего героиня превратилась в одного из самых психологичных персонажей китайской прозы начала XX века. К эротическим сценам, связанным с Цайюнь, писатель добавил еще более яркую, несущую определенный антиманьчжурский смысл, историю любви поэта начала XIX века Гун Цзычжэня. Не менее важна сцена женитьбы императора Гуансюя, вскрывающая самые интимные подробности жизни цинского двора.
Одновременно Цзэн Пу сокращал роман, снял ряд публицистических отступлений, риторических вопросов и прочее. Правда, оставленные за пределами повествования последние пять глав содержали немало интересного, но написаны они в общем слабее, чем предыдущие, не воспринимаются как бесспорно необходимые. Хорошо, что писатель проявил требовательность к себе и отказался от них. Тем самым он, кстати, сохранил оптимистическое звучание революционных сцен, не завершил их изображением наступившей вскоре реакции.
Переработка «Цветов» была безусловно плодотворной. Слова о том, что она «не имела никакого влияния на литературную жизнь», звучат не очень убедительно, если вспомнить большое число статей о Цзэн Пу, появившихся в тридцатых — начале сороковых годов, обращение драматурга Ся Яня и других писателей к подлинной биографии Сай Цзиньхуа, попытки ряда литераторов продолжить роман до шестидесятой главы. В наши дни «Цветы в море зла» также не утратили актуальности и своими достоинствами превосходят многие китайские сочинения. Недаром в последние десятилетия Цзэн Пу получил заслуженное признание не только в Китае, но и далеко за его пределами.
