не только за находчивость, но и за одну забавную черту: при любом упоминании запрещенных в армии «красных» идей, он тут же менялся в лице и начинал ругать на все лады российские реалии. Некоторые рядовые шептались, будто Тонаси знает и китайский, но сам он это отрицал.
Воры навлекли на себя гнев всей армии, однако сообщений о поимке по-прежнему не было. Наступил вторник, и на меня вновь напала харбинская скука. Я сидел в углу поискового штаба, где не изменилось ничего, кроме названия. Надпись на листе бумаге гласила: «Резервная комната военной администрации ***». Глазея в желтые окна — такова особенность Северной Маньчжурии — я не мог сдержать зевоту, что рвалась из глубин моей души. Лишь какое-то время спустя я вспомнил, что нахожусь в комнате не один.
Поначалу я восхищался воспитанностью жандармов. Они, как актеры на сцене, выстроились в ряд и с достоинством приняли картинные позы. Никто из них не выкурил ни единой сигареты. Иногда они вдруг выходили из оцепенения и, вероятно, желая как-то развлечься, отправляли меня в штаб, чтобы узнать, не было ли звонка или телеграммы. Временами они разворачивали карту и сосредотачивались на железнодорожном расписании, которое кто-то принес. Я-то думал, что поезда здесь ходят как придется...
Жандармы пользовались уважением благодаря тому, что доблестно гнались за преступниками, ловили и обезвреживали их. Однако это все, на что они были способны. Жандармы не умели вести расследование и строить логические умозаключения, то есть детективами они оказались никудышными. Хватать и казнить при малейшем подозрении — таков был их метод, но в данном случае этот навык, увы, не пригодился. Впрочем, не хочу их ругать. Во время войны порядок зиждился исключительно на страхе перед черными петлицами — тут уж не до галантности, свойственной японским полицейским.
Сохраняя достоинство, жандармы ждали удобного случая. Преступники наверняка воспользовались железной дорогой, а значит, следовало выставить посты на узловых станциях и проявить некоторое терпение. Многие регионы страны были отнюдь не безопасны для жизни, да и сообщение с ними отсутствовало, что весьма облегчало задачу.
Я представил чинных жандармов-формалистов, притаившихся в засаде на станции, и с трудом сдержал зевок. Но, когда часы на башне дома Каботкина пробили одиннадцать, я не выдержал и широко разинул рот. Я поспешил прикрыться руками и даже слегка наклонился, однако поручик понял, что происходит, и открыто зевнул мне в ответ. «Вирус» мгновенно распространился по комнате, и все члены комиссии — от старших по званию до мелких сошек — принялись поочередно открывать рты. Наконец эстафета зевков завершилась, но ни кто, как ни странно, не засмеялся, и в помещении вновь воцарилась гробовая тишина.
Я уже проклинал ефрейтора, который обрек меня на эту пытку. С тем же успехом можно было дежурить на перроне, мимо которого не идут поезда. Зятем мне и вовсе стало казаться, что я — преступник и окружении жандармов, подвергаемый допросу с пристрастием. Пытаясь развеять скуку, я стал фантазировать, будто и впрямь являюсь вором, которого все ищут, пока наконец, не настало время обеда.
Я раздал членам комиссии бэнто, карри и чай, а затем в мрачном расположении духа спустился и подвал. Там меня встретили повар-китаец, наемный унтер-офицер (казак) и глуховатый уборщик-кореец с женой. И черных, голубых и карих глазах читался горячий интерес.
— Ну как? Поймали?
Отмахнувшись, я сел за стол и, уминая картошку в мундире, подумал: «Как же! Одну зевоту поймали». Пообедав, я вышел из подвала, чтобы вернуться в ад. С тупой бараньей покорностью я лениво преодолел три лестничных пролета, размышляя о бесконечном дне, и, сдерживая зевоту, открыл дверь. К своему удивлению, я столкнулся лицом к лицу с фельдфебелем, который тут же затрещал как пулемет.
— Эй, дежурный! Отнеси это в «Серебряный месяц», что во Втором парке. Ты знаешь, куда идти. Интенданты все изучили. Вернешь счетоводу заведения по фамилии Саками. Если не найдешь его, отдай хозяйке, но больше никому! Понял?
Я принял из рук фельдфебеля плоский квадратный предмет, завернутый в голубую материю.
— Так точно! Я, дежурный Уэмура, должен отнести бухгалтерскую книгу в «Серебряный месяц».
— Кретин! Кто сказал про бухгалтерскую книгу?! — Он уставился на меня, как на ясновидящего. — Содержание этого узелка засекречено! Ясно тебе?
Мне сделалось нестерпимо стыдно и как я сболтнул такое? Пускай увольняют из рядовых первого разряда...
— Так точно! Я, Уэмура, должен отнести этот узелок в «Серебряный месяц» и передать счетоводу либо хозяйке. А если никого не будет, доставить обратно.
— Хорошо. Знаешь, как хозяйку зовут?
— Никак нет.
— Томи Томинага. Понял? — Фельдфебель был крайне серьезен.
Я обмотал ноги портянками, нацепил оружие и вышел на улицу.
Не скрою, я был чрезвычайно доволен. Мою грудь переполняло счастье, ведь я неожиданно вырвался из объятий смертельной скуки. И чем дальше я отходил от штаба, тем ярче разгоралась радость спасения. Избегая суеты Китайской улицы, я свернул на широкий бульвар, который вел ко Второму парку.
Кроны вязов и тополей, шумевшие по обе стороны бульвара, уже дышали поздней, совсем японской осенью. По пути я заглядывал в обширный парк, пешеходные дорожки которого окаймляла живая изгородь; в частные сады, где виднелись тополиные стволы и ядовито-яркие, похожие на гигантские сладости, грядки; с любопытством глазел на клумбы, что изобиловали пышно цветущими кактусами, пальмами, китайскими астрами и георгинами; на ряды стоящих сплошной стеной домиков. Из окон расположенной поодаль доносилась необычная мелодия китайской цитры. Везде и во всем царила харбинская полуденная размеренность. До чего ж хорошо! Я * медленно шел, насвистывая и вглядываясь в буроватый дымок, который поднимался из труб.
Где же сейчас Хосигуро и Тонаси? Да и сообщники ли они... А как бы действовал я на их месте? Зная заранее, что представляет из себя поисковая комиссия, я бы не слишком боялся, однако недооценивать жандармов тоже нельзя. Тут надо серьезно пораскинуть мозгами. Интересно, учитывает ли кто-то психологическое состояние, преступников,... Поймать беглецов на железной дороге — пара пустяков, как впрочем, и на пароме, который ходит туда-сюда по Сунгари... Единственное безопасное направление — к западу от Харбина. Иными словами, японская полиция страшна лишь в легкодоступных районах. Отправиться туда — все равно что добровольно сдаться. Это любому ясно. Но если избрать другой маршрут, наверняка можно затеряться среди огромной волнистой равнины, что окружает Харбин, ведь там не отличить человека
