Джером Джером - Пол Келвер

— Звони! — заорал Торопевт мамаше, когда мы достигли ворот работного дома. — Звони, да так, знаешь, робко, неуверенно, как положена бедняку, когда он стоит у врат милосердия. — И колокольчик слабо звякнул.

— Еще звони! — крикнул Торопевт, отходя в тень. Наконец в окошке показалась рожа служителя.

— Умоляю вас, сэр, мой ребенок…

— Да чтоб ему лопнуть, твоему ребенку! — ответил хриплый голос. — Какого черта трезвонишь среди ночи?

— Умоляю вас, сэр. Она умирает, и доктор сказал…

Но пронять служителя не удалось; впрочем, надо отдать ему должное, он и не стал прикидываться этаким добрячком. Послав к черту мать, дитя и болвана доктора, он собрался было захлопнуть окошко, но Торопевт успел просунуть туда свою трость.

— Пошевеливайся-ка, старая сволочь! Я тебе, мерзавцу, покажу, как казенный спирт дуть! А ну, открывай ворота! — рявкнул Торопевт. Когда он кричал, его было слышно за полмили, и служитель оказался бы последним дураком, если бы стал делать вид, что не расслышал приказание.

Власти должны помнить, что с подданными должно разговаривать на языке, населению понятном. Торопевт разделял эту теорию. Люди понимали, чего он от них добивается, и сочный язык был одной из розог в его дикторском пучке. И пока дрожащий от страха привратник отпирал ворота, Торопевт в ярких выражениях охарактеризовал его истинную сущность, что несколько поубавило спеси у неприступного стража.

— Я не знал, что это вы, доктор, — оправдывался он.

— Конечно же не знал. Ты думал, что здесь беднаяженщина, над которой можно поизмываться. Ишь, задницу отъел на казенных харчах Пошел вон, убирайся с дороги, паскуда. Видишь, людям некогда!

Дежурного врача на месте не оказалось, но под руку Торопевта подвернулась парочка непроспавшихся санитаров; на их беду он решил устроить обход палат, и беднягам пришлось изрядно попотеть, срочно исправляя допущенные огрехи. На наведение порядка ушло не меньше двух часов, и наконец, вдоволь натешившись, он ушел восвояси.

В нашем районе поселился некий джентльмен, твердо придерживающийся взглядов, выраженных в старой мудрой пословице; «Жена — что собака; обеим битье только на пользу идет». А поскольку собаки у него не было, он с удвоенной энергией пекся о пользе своей супруги. Способствовало ли подобное обхождение совершенству ее душевных свойств — сказать не берусь; однако бренному телу оно явно шло во вред. Несчастная изо всех сил старалась угадить своему муженьку — не знаю, было ли это качество врожденным или выработалось в результате воспитания, — но все вотще. Он лупил ее ремнем по спине, оправдывая себя тем, что она вечно ходит как сонная тетеря, и ничем другим ее в чувство не привести. Доброжелатели обратились с жалобой к Торопевту — от полиции не было никакого проку, они следили за порядком лишь на улице, Страсти, кипящие в тесных клетушках, их нисколько не занимали — крысобоям нет дела до семейной жизни крыс.

— Что это за тип? — спросил Торопевт.

— Здоровенный лоб, — ответила женщина, выступающая в роли ходатая, — вот с такими кулачищами. Видела я этого гада. Вот только ничего с ним не поделать. Станешь его стыдить, так он на тебя еще и в суд подаст, чтоб не совали нос в чужие дела, А она из тех дурочек, что своим мужьям во всем потакают, перечить ему не станет. Так что тебя же и засудят.

— А как бы его за этим делом застать? — спросил Торопевт.

— А он ее каждую субботу лупцует, отхлещет и идет лавку запирать. Так уж у них заведено, — ответила женщина.

— Вот что, бабушка, — предложил Торопевт. — Я в следующую субботу приду и подожду маленько у тебя в комнате.

— Ладно, — согласилась женщина, — Так уж и быть, пропадай моя головушка.

В субботу мы пришли к старушке. Она предложила нам два шатких стула, и мы долго сидели, затаив дыхание, прислушиваясь к доносящимся сверху резким хлопкам, Если бы не знать, что означают эти звуки, то можно было бы подумать, что в соседней квартире забавляется какой-то мальчишка, надувая и взрывая бумажные пакеты, — только уж больно много у него этих пакетов, и почему-то за каждым хлопком следует протяжный стон. Торопевт сидел не шелохнувшись, яростно пыхтя трубкой и кривя губы в злобной усмешке. Лишь раз он открыл рот и пробормотал, ни к кому не обращаясь: «И Бог благословил их и сказал им: плодитесь и размножайтесь».

Наконец этот кошмар кончился, и мы услышали, как открылась дверь и на площадке над нами загремели тяжелые шаги. Торопевт махнул мне рукой, мы прошмыгнули на лестницу, на цыпочках спустились по скрипящим ступенькам, затаились в вонючем коридоре и стали поджидать его. Он, весело насвистывая, направлялся к выходу, открыл дверь и тут увидел нас. Я его хорошо запомнил — это был могучий верзила с весьма приятными чертами лица. Он замер на пороге, заметив прячущегося в тени Торопевта.

— Вам здесь что надо? — требовательно спросил он.

— Да вот, хочу тебе смазь сотворить, — ответил Торопевт, что и сделал. Затем, засмеявшись, выскочил за дверь и помчался по улице Я припустил за ним.

Верзила ринулся в погоню, осыпая нас проклятиями и требуя остановиться. Но Торопевт лишь прибавлял ходу. Пробежав две или три улицы, он слегка притормозил, вселяя в преследователя надежду на успех. Так мы и бежали; расстояние между нами то сокращалось, то увеличивалось. Люди оборачивались и с интересом смотрели на нас. Несколько мальчишек, почувствовав, что дело пахнет жареным, улюлюкая устремились за нами, предвкушал потеху, но не выдержали темпа и вскоре отстали. Наконец мы свернули в какую-то пустынную улочку, петляющую среди складов, выходящих на Темзу. Вокруг не было ни души, лишь мы втроем куда-то неслись вдоль длинных безжизненных стен. Я поглядывал на Торопевта — он все смеялся; поминутно озираясь на нашего преследователя, задавшегося целью проучить нахала, он изображал на лице смертельный ужас, как и подобает затравленному зверю. Свернув в узкий тупик, Торопевт вдруг резко остановился и спрятался за какой-то опорой, подпиравшей кирпичную стену. Верзила нас не заметил и, не сбавляя хода, пробежал мима Тут Торопевт вышел из укрытия и окликнул его; верзила оглянулся, глянул Торопевту в глаза и все понял…

Он был не трус, Да и вообще, даже крыса, загнанная в угол, борется за жизнь. Он бросился на Торопевта, а тот даже и не пытался защищаться. Он стоял, посмеиваясь, и верзила с размаху заехал ему кулаком в лицо; брызнула кровь. Верзила опять ринулся в атаку, хотя лицо его перекосило от ужаса, и он мечтал лишь о том, чтобы уйти отсюда живым. Но на этот раз Торопевт осадил его. Некоторое время они дрались, если это можно было назвать дракой, пока, наконец, верзила, согнувшись пополам, не привалился к стене, судорожно ловя ртом воздух; в ту минуту он больше всего походил на огромную рыбу, выброшенную на берег. А Торопевт отошел на шаг и стал ждать, когда тот придет в себя.

Не приведи меня, Господи, еще раз стать свидетелем зрелища, подобного тому, что я увидел в тот тихий вечер на фоне глухих стен, из-за которых доносился мерный шум воды, заходящей в Темзу, — начинался прилив. Торопевт с видимым удовольствием взирал на дело рук своих, и эта его радость заглушила во мне чувство праведной мести. Судья удалился, на его место заступил кровожадный палач.

Бедняга опять рванулся, пытаясь найти лазейку. Он шел на прорыв с отчаянием обреченного, но всякий раз Торопевт отбрасывал его к стене. Вскоре лицо несчастного стало напоминать кусок кровавого мяса. Я попытался остановить Торопевта, повис у него на руке, но легким движением стальных мускулов он отшвырнул меня, как котенка.

— Не путайся под ногами, дурачок! — прорычал он. — Убивать его я не стану. Я соображаю, что делаю. Когда надо, остановлюсь. — Я отполз в сторону и стал ждать, когда все это кончится.

Ждать пришлось недолго. Торопевт утер кровь с лица и подошел ко мне. Мы направились в какую-то портовую таверну; здесь у Торопевта были свои люди; переговорив с кем надо, он послал на место побоища пару надежных молодцов, объяснив им, что от них требуется. Больше об этом деле я ничего не слыхал. Разговоров в округе не было, а расспрашивать Торопевта мне не хотелось. Будем надеяться, что все обернулось самым лучшим образом.

В те годы в порту имелось одно сооружение — недавно его снесли, чтобы освободить проезд к Гринвичскому туннелю, — элеватор, подающий зерно от хранилища к причалам Милуольских доков. Оно напоминало причудливый кирпичный колодец, по центру которого серпантином вилась дорожка, исчезающая в темноте зияющего в нижней части стены огромного проема. Эта конструкция обладала одним странным свойством — отсюда доносилось какое-то неясное бормотание, как будто это был гигантский воздушный водоворот, в который затягивало все звуки шумящего вокруг людского моря. Отдельные тона были неразличимы — то был общий гул всех голосов. Так шумит морская раковина, если ее прижать к уху.