Среди дня на плотине у моста остановилась кучка всадников, требуя, чтоб их допустили к князю… То были кметы, жупаны и владыки, старейшие и наиболее влиятельные люди в сельских общинах.
Прибежал Смерд доложить, — что-то уж очень пахло мятежом от этой толпы, и проснувшийся Хвостек грозно насупил брови.
— Пустить их сюда! — крикнул он Смерду. — У ворот поставить стражу и без моего позволения никого не выпускать. Зови их, посмотрим, с чем они пришли.
Он поднялся с лавки, на которой лежал, сел и прогнал собак во двор.
В воротах показалась кучка важно шествующих старцев в праздничных одеждах и колпаках из звериных шкур, с секирами в руках и мечами за поясом. Хвост смерил их взглядом, мысленно пересчитав всех, кто пришёл. Тех, против кого у него был зуб, не оказалось: народ не пустил их в городище, а князь встретил бы их со всей учтивостью, чтобы потом заточить в башню. Не разбредаясь в стороны, старцы смело шли вперёд. От моста и ворот до крыльца, где, подбоченясь, сидел князь, был немалый путь.
Хвост уставился на них, а они на него. Высоко подняв головы, они мерно шагали, смело вперив в него взор; он не уступал им и с такой же неустрашимостью презрительно всматривался в них.
Ещё не начав разговора, ещё не поздоровавшись и не обмолвясь ни словом, обе стороны уже высказали взглядом всё, что лежало у них на сердце.
Глаза кметов говорили, что они шли с жалобами и с обидами, уверенные в своей правоте, а насмешливый и гневный взор князя открыто отвечал, что он прогонит их прочь.
Так порой в лесу дикие звери, ещё не сцепившись, скрещивают взгляды, стараясь устрашить противника.
Толпа приближалась. Впереди выступал старший из Мышков, муж средних лет, рослый, как дуб, и широкий в плечах, с косматой головой и чёрной развевающейся бородой. Руку он засунул за пояс, на котором висели меч и секира. Остальные шли за ним, как за вожаком.
Когда, наконец, они подошли к крыльцу, Мышко слегка наклонил голову и в знак приветствия коснулся рукой шапки. Князь едва пошевелился, но губы у него уже подрагивали от гнева.
— Мы пришли к вам сюда, — начал Мышко, — по делу, по старому нашему делу. Угодно ли вам выслушать нас?
— Говорите… Слушать приходится всякое: карканье ворон, уханье филинов и собачий лай. Послушаем и ваш голос.
Мышко окинул взглядом своих и увидел, что они нисколько не испугались.
— Плохо вы начинаете беседу, равняя нас с зверями, — возразил он, — а ведь мы такие же люди, как вы.
— Как я? — засмеялся князь. — Так это вы плохо начали, потому что я тут равных себе не знаю, кроме собственного моего рода.
— Знаете или не знаете, — отвечал Мышко, — а почувствовать придётся и вам. Нынче мы ещё приходим к вам со словами, ещё может быть разговор, а не раздор… Нам князь и вождь нужен, оттого мы посадили пращуров ваших в городище и дали им на время войны власть над собой. Мы хотели, чтобы князь наш имел силу против врагов и защищал нашу землю. Но не затем мы силу ему дали, чтобы он нам шею сломал. Вы, князь, об этом позабыли и хотите нас в неволю закабалить. Но мы не дадимся! Говорю вам — лучше бросьте это и идите с нами заодно.
Мышко умолк. Хвост выслушал его, кипя яростью, потом встал с лавки, выпрямился и, по своему обыкновению, злобно захохотал. На губах его выступила пена, он оскалил зубы и поднял кулак.
— Вы, вы меня будете учить? — крикнул он. — Вы меня сюда водворили! В этом городище отец мой, дед, прадед и пращуры мои жили и такую же власть имели, как и я, и от этой власти я ни на волос не отступлюсь. Вам, как встарь, захотелось дикой вольницы, а я вам вольничать не дам. Я хочу послушания и его добьюсь.
Мышко и другие терпеливо выслушали его.
— Мы, в чём следует, вам в послушании не отказываем, — сказал Мышко. — Что полагается, мы дадим, но обратить себя в немецких невольников не позволим. Вам по душе то, что у них делается, потому что они народ хищный, а где война, там и неволя. Мы войн не любим, хоть и обороняемся, когда на нас нападают, — это необходимость, а сами мы ни на кого не нападаем, но свободу любим. А на рубежах у нас спокойно.
Князь встал, как будто не слушая, и принялся считать их глазами.
— Что ещё? — спросил он.
— Ваши дружинники и челядь забирают нашу молодёжь, над девушками и женщинами насильничают, стада угоняют с пастбищ, травят луга, леса выжигают, вытаптывают поля — мы этого не потерпим. У вас своей земли довольно.
Хвост расхаживал по крыльцу, иногда останавливался, прислоняясь к столбу, а потом снова принимался шагать.
— Что ещё? — спросил он.
— Ещё? — подхватил второй Мышко, который давно уже порывался говорить и теперь сразу разразился. — Ещё? Если бы мы раскрыли рты и из них излилось всё, что в нас накопилось, этого бы надолго хватило. А кто здесь, в этом тереме, наших братьев напоил дурманом, от которого они поубивали друг друга, а трупы их, как собачью падаль, велел в озеро бросить? А мало у вас наших людей в яме под башней гниёт и сгнило?
— Я скажу вам ещё! — крикнул третий. — Вы с немцами, врагами племени нашего, стоите заодно. У них вы себе девку-изменницу взяли, к ним гонцов посылаете, с ними снюхиваетесь. Мы это знаем, мы все знаем!
И он угрожающе вскинул руку.
В толпе нарастал ропот, каждый рвался высказаться, и летели неосмотрительные слова, а сжатые кулаки поднимались над головами. Князь все шагал, слушал, скрежетал зубами и смеялся.
В то же время он часто поглядывал на Смерда, стоявшего поодаль.
Мимо кметов один за другим пробегали княжьи люди и, скапливаясь, преграждали им обратный путь. У всех были копья и секиры. Сгоряча никто вначале не обращал на них внимания, как вдруг Мышко, оглянувшись, увидел вооружённую толпу.
— Это что значит? — крикнул он. — Так вы и нас хотите забрать в неволю? Нас прислало к вам вече, и, если с нами что случится, вам несдобровать!
Не отвечая на вопрос, Хвост крикнул Смерду:
— Взять их! Дыба и яма — вот мой ответ!
Но не успели холопы наброситься на них, как Мышко взбежал на крыльцо и схватился с князем. Завязалась борьба; напирая друг на друга, они раскачивались из стороны в сторону. Челядь, испуганная дерзостью кмета, застыла на месте, оставив князя без защиты.
В тишине слышалось лишь прерываемое проклятиями хриплое дыхание обоих, а потом грохот, когда они, сцепившись, повалились на дощатый пол. Князь был внизу, Мышко сидел на нём, придавив его к земле. Вдруг дверь, против которой все это происходило, распахнулась, и с криком вбежала княгиня с распущенными волосами, сжимая в руке нож. Склонившись над Мышком, она полоснула его по шее — кровь брызнула на столбы. Кметы бросились спасать своего предводителя, сзади на них с криком напала дворня, и все смешалось в страшной свалке.
— Бей! Круши! Ни одного не выпускать живым! — раздавались возгласы.
Кметы храбро защищались. Мышко, у которого из шеи хлестала кровь, вскочил на ноги, другие тоже отражали удары, но, видя перевес противника, сбились в кучу и, отбиваясь от напиравших на них холопов, стали отступать к воротам. По всему городищу раздавались крики и вопли, потом засвистели стрелы. Стража, стоявшая на башне и во дворе, не смея приблизиться к взбешённым кметам, стреляла издали и сверху, метала в них камнями из пращей, а стрелы все сыпались, впиваясь в лица и шеи. Кровь лилась рекой. Однако горстка храбрецов пробилась к запертым воротам, нажав, выломала их, и ворота с треском рухнули наземь. У самого моста стояла челядь, приехавшая с кметами; увидев своих хозяев в опасности, они бросились к ним на помощь. Обе стороны дрались с ожесточением — тут была маленькая кучка, там растерявшийся без вожаков сброд. Княжьи люди не были готовы к сражению, никто его не ожидал, да и не хотелось им подставлять свои головы, — они только громко ругались, но дрались не очень рьяно и больше производили шуму, чем наносили ран. Сам Хвост бросился им вслед, но поздно. Люди его не сумели отрезать кметов от их слуг, и они, пользуясь замешательством, с боем добрались до моста, а едва очутившись здесь, вскочили на коней; только Мышко, истекая кровью, крикнул, потрясая кулаком:
— Вы затеяли с нами войну, так теперь мы будем воевать!
Вдруг кровь, струившаяся у него из раны, хлынула потоком, так что он пошатнулся от слабости и едва не упал, но его подхватили под руки.
Так, поддерживая его и останавливая хлещущую кровь, кметы уехали из городища, громко сетуя и грозя князю.
Хвостек неистовствовал, взбешённый тем, что их выпустили. Он хотел было перевешать своих людей за то, что они вовремя не подоспели к нему на помощь и дали кметам уйти живыми. Тут же, на дворе, их стали пороть розгами и плетями.
Княгиня с окровавленным ножом в руках стояла на крыльце и показывала пальцами на трусов, выкликая их по именам.
Многих Хвостек избивал собственноручно.
Нескоро утихло в городище: до поздней ночи раздавались стоны и вопли. Лишь когда истязатели выбились из сил, избитых оставили в покое, позволив им разбрестись по углам.
