ты цел?
– Несколько швов. Скажи мне, где ты, милая.
– Раз все обошлось… пока, Доменик.
Я вышла из гостиницы в три часа ночи. Телефон я выбросила, а ключ сунула в окошко на стойке регистрации, чтобы меня никто не увидел. Затем вернулась на вокзал и на собственные деньги купила еще один билет до Олбани. Поезд отправлялся в семь пятнадцать утра.
Что касается имени, то Эмма Ларк оказалась бесполезной. Даже с копиями удостоверения личности и паспорта, украденными из архива начальной школы, толку от нее не было никакого. Благодаря дамочке по имени Долорес Маркхэм мне и трех дней не удалось продержаться в новой роли.
Без имени долго не протянешь, поэтому я сразу же взялась за дело. Как только села в поезд, начала обходить вагоны, запоминая всех женщин примерно моего возраста. Затем сузила список до тех, с кем имела хоть какое-то внешнее сходство. Набралось целых три многообещающих варианта. Лучше всего было бы не торопиться, внимательно изучить их фигуры, прикинуть рост или даже набраться смелости и завязать разговор, узнать возраст, место рождения, пункт отправления и назначения, прежде чем принимать какие-либо решения. Но мне подвернулся удобный случай, и я не стала его упускать.
Женщина с длинными каштановыми волосами, за которую я определенно могла бы сойти, удалилась в туалет и оставила свою сумочку в практически пустом вагоне. Я выхватила бумажник из ее сумки и сунула в свою. Зайдя в туалет другого вагона, почти не глядя вытащила из бумажника водительские права, несколько чеков и кредитную карту.
Затем я не спеша пошла обратно мимо купе той женщины. Она еще не вернулась и вряд ли заметит кражу, если бумажник останется в сумке, так что я положила его на место. Потом быстро ретировалась в соседний вагон.
Мой беспечный почти-двойник сошел с поезда в Сиракузах, штат Нью-Йорк. Только тогда я осмелилась изучить свою новую личность. Вынула водительские права из сумки с пьянящим нетерпением.
Соня Любович из Блумингтона, штат Индиана. Любович. Фамилия польская или русская? Предположим, что я приобрела ее в результате недолгого брака с мужчиной, который никогда не распространялся о своей семье. Известно, что недостаток общения сказывается на прочности брака; хотя, возможно, именно это и держало нас с Фрэнком вместе так долго.
Итак, удостоверение личности мне подойдет. Соня всего на два года старше и на пару сантиметров выше меня, и мы довольно похожи друг на друга. Фотография сделана несколько лет назад, и мой нынешний внешний вид можно было легко объяснить тем, что жизнь и болезнь – рак! – взяли свое. Я надеялась, в роли Сони Любович продержусь дольше, чем в роли Эммы Ларк.
* * *
17 апреля 2015 г.
От кого: Райан
Кому: Джо
Джо!
Почему ты попросила о помощи его? Ты могла позвонить мне. Я бы тебе помог.
Р.
22 июня 2015 г.
От кого: Райан
Кому: Джо
С твоего побега прошло десять лет. Люди снова о тебе судачат. Твоя фотография – боже, хотел бы я знать, как ты сейчас выглядишь – появилась в газетах. Будь осторожна. Джейсон Лайонс вернулся в город, теперь он прокурор. Ему все равно, что тебя объявили погибшей. Он думает, ты все еще где-то скрываешься.
Р.
Покидая Реклюс, я понятия не имела, куда направляюсь. Не знаю, когда у меня в голове наметился четкий план. Возможно, он всегда там хранился, затерянный на дне, как пазл, который необходимо собрать. Моя мама в детстве жила со своей мамой на Манхэттене, в квартире с одной спальней. Бабушка по отцовской линии не помогала ее обеспечивать, зато каждое лето платила за лагерь в северной части штата Нью-Йорк. На восемь недель мою маму увозили из душной бетонной коробки, чтобы она свободно бегала среди сосен, кленов, дубов, ив и кипарисов. Она плавала в озерах, каталась на каноэ по рекам… Ее одноклассники о таком досуге могли только мечтать.
Рассказы о летних приключениях завораживали, и я часто спрашивала маму, почему меня не отправляли в лагерь. Однажды она махнула в сторону водохранилища Ваки, где я плавала круглый год, кроме зимы, и предложила разбить палатку на берегу. Пошутила. Наш дом был таким маленьким, что и мама не возражала бы против дополнительного пространства. Однако меня не покидали мечты о чудесном лагере из маминых воспоминаний, и иногда я расспрашивала ее о том, как там проводили время. Было ли у нее собственное каноэ? Сколько часов в день ей разрешалось плавать? На кого-нибудь нападал медведь? Общалась ли она с кем-нибудь из друзей по лагерю?
– Нет. Мы потеряли связь, – отвечала мама, отхлебывая джин с тоником из уже третьего за день стакана.
– А кто-нибудь из вас тонул в озере?
– Почему ты все время спрашиваешь про утопление? – удивлялась она.
Вряд ли я когда-нибудь отвечала на этот вопрос. Сейчас думаю, что меня уже тогда интересовала эта тема, хотя интерес еще не перерос в навязчивую идею.
– А ты там встречалась с мальчиками? – продолжала я.
– Конечно.
По маме всегда легко было сказать, когда разговор окончен. Ее глаза устремлялись к небу, даже если его не было видно. А я всегда пыталась вытянуть из нее еще немного.
– А что становится с лагерем, когда лето кончается?
– Ничего, – говорила мама. – Стоит в одиночестве, как домик в прериях, пока в следующем году снова не приедут дети.
* * *
Мне оставалось ехать два часа, когда я села, выглянула в окно и увидела, как мимо меня проносится дивный мир. Я нашла идеальную метафору для своей жизни. Цвет деревьев напомнил мне, что стоит осень, середина октября. Листья желтели и начали увядать, но пейзажа в таких красках я никогда не видела. На какое-то время я позабыла обо всех жизнях, от которых убегала, и с благоговением смотрела, каким прекрасным может быть этот невероятно жестокий мир.
Прежде чем я поняла, что происходит, по моим щекам потекли слезы. Я надела темные очки, но в них волшебные цвета тускнели, и я подумала: «К черту, хочу любоваться», – потому что не знала, сколько еще осеней мне осталось и сколько из них я увижу свободным человеком. Я сняла очки. Пусть все видят, как я плачу.
Я сошла с поезда в Олбани около трех часов дня и купила билет на поезд «Эмпайр сервис» до Гудзона. Я шагала по Уоррен-стрит, пока не заметила краем глаза мотель, один из тех, к каким я уже привыкла.
