путь и через считанные дни оказались в Гибралтарском проливе, пройдя через который очутились близ городков Кониль и Вехер [163] — владений герцога де Медина-Сидония, где нас ждала засада. Я был предупрежден об этой опасности и о том, что именно здесь тунцы несли наибольшие потери, и я приказал всем быть начеку. Но поелику жены были одержимы желанием отложить икру именно на этой отмели, очень для того подходящей, как бы мы ни оберегались, в течение восьми дней мы лишились более пятидесяти тысяч наших дам. И, видя, какие потери мы несем, те из нас, кто был при оружии, решили сопровождать их на мелководье и, если кто-либо захочет их схватить, когда они мечут икру, рубить мечами разбойников и их сети на куски. Но вышло всё наоборот, учитывая силу и ловкость людей, столь превосходящих в этом тунцов, и нападавшие на нас и наших дам захватили нас со всеми потрохами, нисколько от наших мечей не пострадав, но только от того выиграв, так как мои товарищи, попав в плен, лишались чувств и, хватая ртами воздух, теряли оружие, чего не случилось со мной; напротив, схватив шпагу ртом, я таки здорово порезал их сети, в которых вместе со мной оказалась моя милая вторая супруга.
Рыбаки, удивленные этим зрелищем, попытались отнять у меня шпагу, но, когда они тянули ее у меня изо рта, вместе со шпагой показалась и моя рука, в нее вцепившаяся, а на голове у меня обозначились человеческие глаза, и нос, и верхняя половина рта. Весьма напуганные этим зрелищем, одни крепко схватили меня за руку, в то время как другие начали тянуть меня за хвост, словно шкуру из набитого доверху мешка. Я оглянулся вокруг и увидел подле себя мою Луну, обессиленную и испуганную, столь же, если не больше, чем рыбаки, к коим я обратился на человеческом языке с таковыми словами:
— Братья, придите в себя, и пусть никто не пытается зацепить меня багром, ибо знайте, что я такой же человек, как и вы; но, стащив с меня до конца рыбью кожу, вы раскроете мою великую тайну.
Я сказал это, ибо те мои товарищи, что были со мной, лежали возле меня, многие — мертвыми: их головы разбили баграми, которые имели при себе во время ловли на такой случай рыбаки-разбойники. И такими же словами я умолил их, чтобы они сжалились и отпустили на волю бывшую со мной мою спутницу и супругу. Они же, весьма испуганные увиденным и услышанным, исполнили мою просьбу.
И когда моя спутница, в страхе, заливаясь слезами, расставалась со мною, я обратился к ней на языке тунцов:
— Луна, жизнь моя, плыви с Богом, и больше не попадайся в сети, и поведай обо всём королю и всем моим друзьям, и прошу тебя, чтобы ты блюла мою и свою честь.
Ничего не ответив, она, страшно испуганная, прыгнула в воду.
Меня же и моих товарищей из воды достали, на моих глазах всех поубивали на отмели, а меня бросили на песок, наполовину человеком, а наполовину, как было сказано, тунцом, в ужасе ожидавшим, что его разделают и закоптят. В тот же день, когда рыбаки закончили лов, они начали расспрашивать меня, и я им правдиво отвечал, умоляя достать меня из рыбьей кожи полностью. Но они этого не сделали, а вечером погрузили меня на здоровенного мула, предназначенного для перевозки тяжестей, и отправились со мной в Севилью, где доставили ко дворцу его сиятельства герцога де Медина: мое появление там произвело такой фурор и такое потрясение, какого не знала Испания во все времена. И в таком мучительном состоянии они продержали меня восемь дней, на протяжении коих я рассказывал им о том, что со мной произошло.
Под конец я начал чувствовать, что моя рыбья часть начала портиться и разлагаться, лишенная воды, и я умолил сеньору герцогиню и ее супруга, во имя Господа, чтобы они достали меня из этого заточения, поелику то было в их власти; они же, поняв, какие я испытываю муки, распорядились так и сделать. И было решено, что по всей Севилье будет объявлено, чтобы все собрались посмотреть на мое превращение, и на одной из городских площадей перед домом герцога воздвигли помост, чтобы я был всем отовсюду виден, и там собралась вся Севилья; и площадь была вся запружена людьми, и улицы, и крыши, и террасы на верхних этажах домов. Затем герцог послал за мной, и меня вытащили из клетки, которую для меня соорудили, когда достали из моря, — а было сделано это с умыслом, ибо вокруг меня всегда толпилось столько народу, что, если бы меня не отделяли от толпы прутья клетки, то меня бы непременно задушили. «О, великий Боже! — сказал я про себя. — Что же во мне есть столь необычное? Человек в клетке — такое уже было, к его великому несчастию, и не раз; и птиц в клетке все видели; но вот рыба в клетке — нечто невиданное».
Итак, меня достали из клетки, водрузили на щит и понесли в окружении пятидесяти вооруженных алебардами солдат, которые с трудом расчищали в толпе проход.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ,
РАССКАЗЫВАЮЩАЯ О ТОМ, КАК ЛАСАРО В СЕВИЛЬЕ НА ГЛАЗАХ ТОЛПЫ ПРЕВРАТИЛСЯ ИЗ РЫБЫ В ЧЕЛОВЕКА
И вот, положив меня на помост, одни стали тянуть меня за ту часть тела, что уже была свободна, другие — за рыбий хвост, и извлекли меня из рыбьей чешуи на свет божий в том виде, в каком мать родила, а от тунца осталась лишь кожа. Мне дали плащ, чтобы я укрылся, а герцог приказал, чтобы мне принесли его дорожное платье [164], которое я надел, хотя оно и было мне коротковато, и меня приходили приветствовать и поздравлять множество людей, так что всё то время, что я провел там, я ни на одну ночь не смог сомкнуть глаз, ибо и ночью ко мне шли посетители, чтобы меня увидеть и обо всём расспросить, и почитали за счастье пообщаться со мной хотя бы накоротке.
По прошествии нескольких дней после обнаружения моего истинного облика я заболел, ибо жить на суше мне стало невмоготу, так как стал я привычен к морской пище, а земная мне не подходила, и я не смог ее переносить и уже не сомневался в том, что вместе с моими мучениями закончится и
