— Неужели вы можете думать о вашей дочери Беллѣ и спать? — съ презрѣніемъ спросила она, на что онъ кротко отвѣтилъ:
— Кажется, могу, моя дорогая.
— Въ такомъ случаѣ,- произнесла мистрисъ Вильферъ съ величественнымъ негодованіемъ, — я посовѣтовала бы вамъ, если въ васъ есть хоть капля человѣческаго чувства, отправляться въ постель.
— Благодарю, мой другъ, — отвѣчалъ онъ, — я и самъ думаю, что это лучшее для меня мѣсто.
И съ этими, не выражавшими никакого сочувствія, словами онъ очень охотно удалился.
Спустя нѣсколько недѣль молодая жена нищаго, рука объ руку съ самимъ нищимъ, явилась къ семейному чаю въ отвѣтъ на приглашеніе, переданное ей черезъ отца. И стремительность, съ какою эта храбрая леди въ одинъ мигъ расшвыряла всѣ укрѣпленія неприступной позиціи, такъ обдуманно подготовленной миссъ Лавиніей, была верхомъ торжества военной тактики.
— Мамочка, дорогая, здравствуйте! Какъ поживаете? Здоровы? — закричала Белла, вбѣгая въ комнату съ сіяющимъ лицомъ. — И она весело поцѣловала мать. — Лавви милочка, а ты какъ? Что Джорджъ Сампсонъ? Какъ его дѣла? Когда ваша свадьба? Очень вы будете богаты, Лавви? Ты мнѣ все, все разскажи, сейчасъ же!.. Джонъ, поцѣлуй мама и Лавви, и тогда все будетъ хорошо, и мы будемъ какъ дома.
Мистрисъ Вильферъ вытаращила глаза, но оказалась безоружной. Миссъ Лавинія тоже вытаращила глаза и тоже не нашлась, что сказать. А Белла тѣмъ временемъ совершенно непринужденно и положительно безъ всякихъ церемоній сбросила шляпку и усѣлась разливать чай.
— Мама и Лавви, вамъ съ сахаромъ, я знаю. А вамъ, папочка, безъ молока. Джонъ пьетъ съ молокомъ. Прежде, до замужества, я пила безъ молока, а теперь — съ молокомъ, потому что Джонъ такъ пьетъ Джонъ, ты поцѣловалъ мама и Лавви? Ага, поцѣловалъ? Чудесно! Я не видѣна, оттого и спросила — Нарѣжь хлѣба, Джонъ… Вотъ умница! Теперь намажь ломтики масломъ. Мама любитъ двойныя тартинки, масломъ внутрь А теперь, мама и Лавви, скажите мнѣ правду, по чести: считали вы меня — такъ, одну минутку, — считали ли вы меня дрянной, негодной дѣвчонкой за то, что я убѣжала отъ васъ?
Но прежде, чѣмъ мистрисъ Вильферъ успѣла взмахнуть своими перчатками, жена нищаго снова защебетала весело и нѣжно:
— Я думаю, вы обѣ немножко разсердились на меня. Я и заслужила, чтобъ на меня сердились, я знаю. Но видите ли… какъ бы это объяснить?… я была такая легкомысленная, такая безсердечная дѣвчонка и такъ много говорила о томъ, что выйду замужъ только изъ за денегъ и что я неспособна выйти по любви, что я думала, вы мнѣ теперь не повѣрите. Потому, понимаете, что вы вѣдь не знали, какъ я переродилась благодаря Джону. Вотъ я и хитрила съ вами: я стыдилась себя такой, какою вы меня считали, и боялась, что мы не поймемъ другъ друга и пожалуй поссоримся, о чемъ потомъ мы всѣ бы пожалѣли. А потому я и сказала Джону, что если онъ хочетъ взять меня безъ хлопотъ, то пусть беретъ. Онъ согласился, и мы повѣнчались въ Гринвичской церкви безъ всякихъ свидѣтелей, кромѣ какого-то неизвѣстнаго господина, который зашелъ туда случайно (тутъ глаза ея лукаво сверкнули) да еще одного инвалида. И не правда ли, мамочка, какъ хорошо вышло, что мы не поссорились и намъ не въ чемъ себя упрекать, и что мы всѣ теперь друзья и мирно такъ бесѣдуемъ за чаемъ?
Она вскочила, снова расцѣловала мать и сестру и вернулась на свое мѣсто (сдавивъ по дорогѣ шею мужа), послѣ чего продолжала:
— А теперь вы, понятно, захотите узнать, какъ мы живемъ и на какія средства. Ну-съ, живемъ мы въ Блэкгитѣ, въ очаровательнѣйшемъ изъ кукольныхъ домиковъ, велико-лѣп-но меблированномъ, и есть у насъ дѣвушка служанка, поло-жи-тель-но прехорошенькая, и соблюдаемъ мы во всемъ экономію и порядокъ: вся жизнь идетъ у насъ по часамъ. А доходы наши — полтораста фунтовъ въ годъ, и у насъ есть все, что намъ нужно, и даже больше. И наконецъ, если вы хотите знать, какого я мнѣнія о моемъ мужѣ, то я скажу вамъ по секрету: я почти люблю его.
— А если вы хотите знать, какого я мнѣнія о моей женѣ,- проговорилъ, улыбаясь, ея мужъ, очутившійся подлѣ нея такъ, что она не замѣтила его приближенія, — то я скажу вамъ по секрету…
Но она вскочила и закрыла ему ротъ рукой.
— Молчите, сэръ! Нѣтъ, Джонъ, серьезно: пожалуйста не теперь! Скажемъ тогда, когда я стану чѣмъ-нибудь получше куклы въ кукольномъ домикѣ.
— Голубушка моя, а кто же ты теперь?
— Ни на половину, ни на четверть нѣтъ во мнѣ того, что, я надѣюсь, ты найдешь во мнѣ со временемъ. Испытай меня прежде, Джонъ. Заставь пройти черезъ какой-нибудь тяжелый искусъ, и ужъ послѣ того скажи имъ, что ты думаешь обо мнѣ.
— Такъ и сдѣлаю, моя радость, обѣщаю тебѣ,- сказалъ Джонъ.
— Ну вотъ, спасибо. А теперь ты ничего не скажешь? Не скажешь?
— А теперь ничего не скажу, — повторилъ онъ за ней, но взглядъ, которымъ онъ обвелъ при этомъ присутствующихъ, сіялъ неподдѣльнымъ восторгомъ.
Въ благодарность за эти слова она положила ему на грудь свою смѣющуюся щечку, поглядывая искоса на остальную компанію своими ясными глазками, и сказала:
— Ужъ такъ и быть, признаюсь во всемъ до конца. Слушайте же всѣ — папа, мама и Лавви! Джонъ не подозрѣваетъ этого, у него даже мысли такой не мелькаетъ, но я… совсѣмъ его люблю.
Даже мистрисъ Вильферъ немножко оттаяла подъ чарами своей замужней дочки и свойственнымъ ей величественнымъ образомъ туманно намекала, казалось, что будь Р. Вильферъ болѣе достойнымъ объектомъ, она тоже, пожалуй, соблаговолила бы сойти съ своего пьедестала въ его объятія. Миссъ Лавинія, напротивъ, видимо имѣла серьезныя сомнѣнія насчетъ правильности такого обращенія съ мужемъ и задавала себѣ вопросъ, не испортить ли такая тактика мистера Сампсона, если примѣнить ее къ нему въ видѣ опыта. Что касается Р. Вильфера, то этотъ добродушный человѣчекъ былъ, конечно, убѣжденъ, что онъ — отецъ самой обворожительной изъ всѣхъ дочерей и что Роксмитъ — счастливѣйшій изъ смертныхъ, каковое мнѣніе Роксмитъ, вѣроятно, не сталъ бы оспаривать, если бъ услышалъ его.
Молодые ушли рано, чтобы успѣть дойти не спѣша до пристани, съ которой ходили пароходы въ Гринвичъ. Первую половину пути оба они были очень веселы и много болтали, но потомъ Беллѣ показалось, что мужъ ея о чемъ-то задумался, и она спросила его:
— Джонъ, милый, что съ тобой?
— Что со мной, моя радость?
— Скажи мнѣ правду, — проговорила она, заглядывая ему въ глаза, — скажи, о чемъ ты думаешь?
— Такъ, пустяки. Я думалъ сейчасъ, хотѣла ли бы ты, чтобъ я былъ богатъ.
— Богатъ, Джонъ? — повторила она, слегка отодвигаясь.
— Да, очень богатъ, хочу я сказать. Ну, напримѣръ, какъ мистеръ Боффинъ. Хотѣла бы ты?
— Не знаю… нѣтъ, Джонъ. Я скорѣе боюсь быть богатой. Развѣ лучше сталъ мистеръ Боффинъ отъ своего богатства? А я? Развѣ лучше я стала отъ того, что имѣла въ немъ свою долю?
— Не всѣ же становятся хуже отъ богатства, мой другъ.
— Не всѣ? Большинство, можетъ быть? — проговорила она, вопросительно приподымая свои бровки.
— Надо надѣяться, что даже и не большинство. Хоть ты, напримѣръ: будь ты богата, ты имѣла бы возможность дѣлать много добра.
— Да, сэръ, но пользовалась ли бы я, напримѣръ, этой возможностью? — шутливо подхватила она. — Или скажемъ такъ, напримѣръ: развѣ я не имѣла бы вмѣстѣ съ тѣмъ и возможности дѣлать зло?
Смѣясь и прижимая къ себѣ ея руку, онъ возразилъ:
— Но опять-таки, напримѣръ: развѣ ты бы пользовалась этой возможностью?
— Не знаю… — протянула она, задумчиво качая головой. — Надѣюсь, что нѣтъ. Думаю, что нѣтъ. Но такъ легко вѣдь надѣяться и думать, что не стала бы, пока нѣтъ богатства.
— Отчего ты не скажешь просто, дорогая: пока я бѣдна? — спросилъ онъ, пристально глядя на нее.
— Отчего я не говорю: пока я бѣдна? Да оттого, что я не бѣдна, Джонъ! Неужели ты думаешь, что мы бѣдны? Неужели ты считаешь, что я это думаю? Не можетъ быть!
— Да, я такъ думаю, моя радость.
— Ахъ, Джонъ!
— Пойми меня, родная. Конечно, имѣя тебя, я такъ богатъ, что никакія богатства на свѣтѣ не могутъ сдѣлать меня богаче, я это знаю. Но я думаю о тебѣ, думаю за тебя. Въ такомъ точно платьѣ, какъ на тебѣ сейчасъ, ты впервые околдовала меня, и ни въ какомъ другомъ платьѣ ты не можешь быть для меня милѣе и краше. Но вѣдь не дальше, какъ сегодня, ты любовалась другими нарядами, гораздо красивѣе этого; такъ не естественно ли, что мнѣ хочется имѣть возможность подарить ихъ тебѣ?
— Очень мило, Джонъ, съ твоей стороны, что тебѣ этого хочется. Слезы признательной радости выступаютъ у меня на глазахъ, когда я слышу, что ты говоришь это съ такой нѣжностью. Но мнѣ не надо нарядовъ.
— Или хоть это, — продолжалъ онъ, — вотъ мы теперь идемъ пѣшкомъ по грязнымъ улицамъ. А я такъ горячо люблю эти хорошенькія ножки, что мнѣ хотѣлось бы, чтобы грязь не касалась даже подошвы ихъ башмачковъ. Такъ естественно ли съ моей стороны желать, чтобы ты могла ѣздить въ каретѣ?
