— Про обѣ,- отвѣчала Белла.
— Про обѣ?… Сказать по правдѣ, дружокъ, сегодня мнѣ въ обѣихъ попало. Ну, да такъ и слѣдовало ожидать. Корни ученія горьки, знаешь… А что такое жизнь, какъ не ученье?
— Что же вы будете дѣлать съ собой, дитя вы неразумное, когда затвердите наизусть всю вашу премудрость?
— Что я буду дѣлать тогда? — повторилъ херувимчикъ, размышляя. — Тогда, должно быть, умру.
— Ну вотъ, теперь вы нехорошій мальчикъ, что говорите о такихъ печальныхъ вещахъ, — сказала она. — Отчего вы не въ духѣ?
— Что ты, Беллочка! Я совсѣмъ не не въ духѣ,- сказалъ отецъ. — Я веселъ, какъ птица. — И лицо его подтверждало это.
— Ну, если вы такъ увѣрены, что вы не не въ духѣ, то значить это я не въ духѣ. Такъ и не будемъ больше объ этомъ говорить… Джонъ, надо дать чего-нибудь поужинать этому человѣчку.
— Конечно, мой другъ.
— Сколько страницъ тетради онъ, должно быть, перемазалъ въ своей школѣ! Взгляните вы на его руки; ни на что не похожи! — продолжала Белла, взявъ его руку и легонько ударивъ по ней. У, какой замарашка!
— Это правда, моя дорогая, — сказалъ херувимчикъ. Я только что хотѣлъ попросить позволенія вымыть руки и не успѣлъ: ты такъ скоро все подмѣтишь.
— Пожалуйте, сэръ! — закричала она, взявъ его за борты сюртука. — Пойдемте, васъ умоютъ. Вамъ нельзя позволить мыться самому. Идемте, сэръ!
И херувимчика, къ его искреннему удовольствію, увели въ умывальную, гдѣ Белла намылила ему лицо и намылила ему руки, и терла его, и скребла, и поливала водой, и вытирала полотенцемъ, пока онъ не раскраснѣлся, какъ свекла, до самыхъ ушей.
— Теперь васъ надо причесать, сэръ, и щеткой пригладить, — сказала она хлопотливо. — Посвѣти-ка мнѣ, Джонъ… Ну, сэръ, закройте глаза и стойте смирно! Дайте, я возьму васъ за подбородокъ. Будьте же умницей и дѣлайте, что вамъ велятъ.
Ея отецъ повиновался съ полной готовностью, и она принялась старательно, методически убирать ему волосы: сначала расчесала ихъ гребнемъ и спустила всѣ на передъ, потомъ сдѣлала проборъ, потомъ стала накручивать на малецъ и взбивать, поминутно откидываясь къ Джону, чтобъ хорошенько взглянуть на результаты своей работы. И Джонъ всякій разъ принималъ ее на незанятую руку и поддерживалъ, пока терпѣливый херувимчикъ стоялъ въ ожиданіи окончанія своего туалета.
— Ну вотъ! — сказала Белла послѣ двухъ-трехъ послѣднихъ мастерскихъ мазковъ. — Теперь васъ можно, пожалуй, принять за приличнаго мальчика. Надѣвайте вашу курточку и пойдемъ: сейчасъ вы получите ужинъ.
Когда херувимчикъ облекся въ свой сюртукъ, его опять повели въ его уголокъ въ столовой, гдѣ Белла собственноручно накрыла для него на столъ и подала ему ужинъ на подносѣ.
— Постойте минуточку, сэръ. Надо поберечь ваше платье. — И она все такъ же методически подвязала ему салфетку вокругъ шеи.
Пока онъ ужиналъ, она сидѣла подлѣ него, то читая ему наставленія въ родѣ того, чтобъ онъ держалъ вилку за ручку, какъ благовоспитанный мальчикъ, то разрѣзывая ему жаркое, то наливая вино. Все это было мило и забавно, какъ всегда, потому что Белла часто обращалась съ своимъ добрымъ отцомъ, какъ съ игрушкой, и всегда приводила его этимъ въ восторгъ, и все-таки на этотъ разъ въ ней проглядывало что-то новое, необычное. Не то, чтобъ она была менѣе обыкновеннаго весела или шутила не такъ искренно, — нѣтъ! Но мужу ея почему-то казалось, что у нея была болѣе важная, чѣмъ онъ думалъ, причина говорить то, что она недавно сказала ему: онъ видѣлъ, что за всѣми ея теперешними шалостями кроется какая-то серьезная мысль.
Такъ думалъ ея мужъ, и догадка его подтверждалась еще вотъ чѣмъ. Когда Белла, раскуривъ трубку своему отцу, приготовила ему грогу, она опустилась на свой стулъ между нимъ и мужемъ и, прислонившись къ мужу, задумалась. Задумалась такъ крѣпко, что когда отецъ ея поднялся прощаться, она вздрогнула и оглянулась кругомъ, какъ будто забыла, что онъ тутъ съ ними.
— Джонъ, ты пойдешь немножко проводить папа?
— Да, дорогая. А ты?
— Я не писала Лиззи Гексамъ съ тѣхъ поръ, какъ сообщила ей, что у меня есть женихъ — настоящій женихъ. Я давно уже собираюсь сказать ей, какъ вѣрно она мнѣ предсказала въ тотъ день, когда мы съ ней сидѣли у камина, и она прочла въ горящихъ угольяхъ, что я пойду въ огонь и воду за того, кого полюблю. Мнѣ хочется сказать ей это сегодня. Я останусь и напишу ей.
— Ты устала.
— Ничуть не устала, Джонъ. Мнѣ хочется написать Лиззи… Покойной ночи, папа. Покойной ночи, мой милый, добрый, родной!
Оставшись одна, она усѣлась за свой столикъ и написала Лиззи длинное письмо. Едва она успѣла кончить его и перечесть, какъ воротился ея мужъ.
— Вы какъ разъ во-время, сэръ, — сказала она. — Я намѣрена исповѣдывать васъ. Вотъ я сложу только это письмо, и тогда вы сядете на мой стулъ, а я на скамеечку (хотя по настоящему это вамъ, какъ кающемуся, слѣдовало бы сидѣть на скамеечкѣ), и вы увидите, какъ строго я примусь за васъ.
Она сложила письмо, запечатала, надписала адресъ, обтерла перо и средній свой пальчикъ, потомъ заперла и отодвинула въ сторону свою конторку. Продѣлавъ всѣ эти дѣла съ видомъ самой строгой дѣловитости (которой позавидовала бы сама Британская хозяйка, хотя навѣрно не закончила бы такимъ музыкальнымъ смѣхомъ) она усадила мужа на свой стулъ, а сама сѣла на скамеечку у его ногъ.
— Ну, сэръ, начнемъ съ начала… Какъ ваше имя?
Трудно было придумать вопросъ, который такъ прямо задѣвалъ бы его тайну. Но онъ не измѣнился въ лицѣ и не выдалъ себя. Онъ отвѣтилъ ей просто:
— Джонъ Роксмитъ, милая.
— Умный мальчикъ!.. Кто далъ вамъ это имя?
Съ вернувшимся къ нему подозрѣніемъ, что она какъ-нибудь открыла его тайну, онъ отвѣчалъ полувопросительно:
— Мой крестный отецъ и моя крестная мать, вѣроятно.
— Недурно! — сказала она. — Но и не очень хорошо, потому что вы замялись. Ну, ничего: такъ какъ вы сносно знаете катехизисъ до этого мѣста, то остальное я вамъ ужъ прощу. Теперь я буду васъ экзаменовать изъ головы… Джонъ, милый, отчего сегодня ты опять вернулся къ старому? Отчего ты опять спросилъ меня, хотѣла ли бы я быть богатой?
Опять его тайна! Онъ заглянулъ ей въ глаза (она сидѣла ниже его, положивъ руки ему на колѣни и глядя на него снизу вверхъ) и чуть-чуть не сказалъ ей всего.
Не имѣя готоваго отвѣта, онъ не могъ сдѣлать ничего лучше, какъ обнять ее.
— Ну словомъ, Джонъ, — продолжала она, — я хотѣла только сказать: ничего больше мнѣ не нужно въ этомъ мірѣ, и я хочу, чтобы ты вѣрилъ мнѣ.
— Если это и все, то исповѣдь можно считать оконченной, моя дорогая, потому что я вѣрю.
— Нѣтъ, Джонъ, это не все, — проговорила она нерѣшительно. — Это только во-первыхъ. Есть еще ужасное во-вторыхъ и ужасное въ-третьихъ, какъ я, бывало, говорила себѣ въ церкви передъ исповѣдью, когда я была очень маленькой грѣшницей.
— Выкладывай же все, голубушка.
— Джонъ! Увѣренъ ли ты… вполнѣ ли ты увѣренъ, что въ глубинѣ твоего сердца…
— Которое уже не принадлежитъ мнѣ больше, — вставилъ онъ.
— Да, Джонъ, но ключъ отъ него у тебя… Вполнѣ ли ты увѣренъ, что въ самой глубинѣ твоего сердца, которое ты отдалъ мнѣ, какъ я отдала тебѣ свое… что въ какомъ-нибудь самомъ сокровенномъ уголкѣ его не осталось воспоминанія о томъ, какая я была корыстная дѣвчонка.
— Дорогая моя, — заговорилъ онъ нѣжно, прижимаясь губами къ ея губамъ, — если бъ у меня не осталось воспоминанія о томъ времени, развѣ могъ бы я любить тебя, какъ люблю? Развѣ могъ бы я отмѣтить въ календарѣ моей жизни самый лучшій, самый свѣтлый изъ моихъ дней? Развѣ могъ бы я, глядя на твое милое личико и слушая твой милый голосъ, говорить себѣ, что я вижу и слышу мою благородную заступницу?.. Но не можетъ быть, чтобы ты надъ этимъ задумывалась, радость моя?
— Нѣтъ, Джонъ, не надъ этимъ. Не при чемъ тутъ и мистрисъ Боффинъ, хоть я и люблю ее. Подожди минутку, сейчасъ я буду продолжать. Дай мнѣ только немножко поплакать отъ радости. Ахъ, Джонъ, если бъ ты зналъ, какъ сладко плакать отъ радости.
Она плакала у него на груди и потомъ, продолжая держаться за него, разсмѣялась и сказала:
— Кажется, теперь я готова выложить въ-третьихъ.
— А я готовъ выслушать въ-третьихъ, въ чемъ бы оно ни заключалось, — сказалъ онъ.
— Я вѣрю, Джонъ, что ты вѣришь, что я вѣрю…
— О, Господи, сколько тутъ вѣры! — воскликнулъ онъ шутливо.
— Не правда ли? — сказала она и опять засмѣялась. — Я и не замѣтила, что такъ много. Точно спряженіе глаголовъ. Но я никакъ не могу обойтись меньшимъ количествомъ. Попробую опять. Я вѣрю, Джонъ, что ты вѣришь, что я вѣрю, что у насъ довольно денегъ и что мы ни въ чемъ не терпимъ недостатка.
— Это сущая правда, Белла.
— Но если когда-нибудь наши доходы уменьшатся и намъ придется во многомъ ограничить себя, ты и тогда будешь вѣрить, что я не ропщу на судьбу? Да, Джонъ?
