Подобно сводкам зарубежных новостей, застольная беседа семейства Таппоков носила скорее характер разноречивых утверждений, чем свободного обмена мнениями.
— Присцилла забрала Амабель с собой к Колдикотам, — сказала леди Трилби.
— Она оставила ее здесь, — сказала миссис Таппок.
— Старая грязнуля, — сказал дядя Бернар.
— Ужасно старая. Нечего возить ее по гостям, — сказал дядя Родерик.
— Ужасно грязная.
— Она будет спать у мистера Солтера, — сказала миссис Таппок.
— Она очень нравится мистеру Солтеру, — сказала леди Трилби.
— Он ее не видел, — сказал дядя Бернар.
— Он очень любит собак, — сказала миссис Таппок.
Возникла пауза, которую нарушил Джеймс:
— Прошу прощения, мадам, но рабочие говорят, что уже слишком темно и они не могут разгребать шлак.
— Какая досада, — сказал дядя Родерик. — Во дворе не повернуться.
— И мистер Солтер остался без вещей, — сказала миссис Таппок.
— Уильям одолжит ему что-нибудь на ночь.
— Мистер Солтер не обидится. Он понимает.
— Но ему жаль, что его вещи пропали.
В какой-то момент мистер Солтер попробовал включиться в беседу.
— От станции до вас далеко, — сказал он.
— И вы останавливались.
— Да, спросить… Я заблудился.
— Вы останавливались несколько раз.
Наконец ужин кончился.
— Ему стало намного лучше под конец, — сказала леди Трилби в гостиной.
— Он совершенно пришел и себя, — сказала миссис Таппок.
— Родерик проследит, чтобы он не прикладывался к портвейну.
— Вы не любите портвейна, — сказал дядя Родерик.
— Э-э, я бы, пожалуй…
— Прошу вас, передайте бутылку Бернару. Вот так.
— Вам с Уильямом еще нужно поговорить.
— Да, — с готовностью подхватил мистер Солтер, — это очень важно.
— Вам лучше пройти в библиотеку.
— Да.
Уильям и его гость вышли.
— Заурядный тип, — сказал дядя Родерик.
— Прекрасная фамилия, — сказал дядя Бернар. — Хотя, конечно, ее можно присвоить и незаконно.
— Пить совсем не умеет, — сказал дядя Теодор.
— Мне всегда казалось, что род Солтеров оборвался в пятнадцатом веке…
В библиотеке у Уильяма наконец-то появилась возможность извиниться перед своим гостем.
— Что вы, что вы. Я прекрасно понимаю, как трудно вам живется в такой обстановке… Я ни за что не решился бы вас побеспокоить, если бы не дело чрезвычайной важности. Личный приказ лорда Коппера — надеюсь, вы понимаете… Нам необходимо обсудить две вещи. Во-первых, ваш контракт с нами… Таппок, — серьезно сказал мистер Солтер, — вы ведь не покинете корабль…
— Что?
— Я хочу сказать, что если бы не «Свист», вы не добились бы такого успеха. Разве можно об этом забывать?
— Нет.
— Догадываюсь, что предложение «Дейли Врут» выглядит очень заманчивым. Но, Таппок, поверьте, я знаю нравы Флит-стрит лучше вас. На моей памяти пара журналистов переметнулись от нас к ним, полагая, что заработают больше. Но они ошиблись! Вы продадите свою душу, Таппок… Кстати, вы ее еще не продали?
— Нет. Хотя они и вправду прислали мне телеграмму. Но я был так рад снова оказаться дома, что забыл на нее ответить.
— Слава Богу. У меня с собой контракт в двух экземплярах, нужна только ваша подпись. К счастью, я не положил его в саквояж. Пожизненный — две тысячи фунтов в год. Вы подпишете?
Уильям подписал, и они с мистером Солтером положили в карман по экземпляру. Оба были чрезвычайно довольны.
— Теперь о банкете. Понимаю, что пока вы обдумывали предложение «Дейли Врут»… но теперь с этим покончено. Я очень рад, что все так хорошо устроилось. Вам лучше поехать со мной в Лондон завтра утром. Вы можете понадобиться лорду Копперу.
— Нет.
— Но, дорогой Таппок… Вам не стоит беспокоиться по поводу речи на банкете. Ее для вас пишет секретарь лорда Коппера по внешним сношениям. Она будет очень простой. Пять минут похвалы лорду Копперу.
— Нет.
— О банкете будут писать все газеты. Возможно, он даже попадет в кинохронику.
— Нет.
— Таппок, я вас отказываюсь понимать.
— Видите ли, — мучаясь, проговорил Уильям, — я буду чувствовать себя ослом.
— Да, — сказал мистер Солтер, — это я понимаю. Но всего один вечер!
— Я уже давно чувствую себя ослом. С тех самых пор, как впервые приехал к вам в Лондон. И ко мне относятся как к ослу.
— Да, — грустно сказал мистер Солтер. — За это нам и платят.
— Но одно дело быть ослом в Африке, а если я поеду на этот банкет, то о нем могут узнать здесь, в Таппок-магна.
— Конечно, узнают!
— Няня Блогс, и няня Прайс, и все остальные.
У мистера Солтера не было сил для нового наступления, и он это знал. У него ныл каждый мускул, он был грязный, весь в волдырях, совершенно трезвый и в мятом костюме. Он был на чужой территории. Его окружали странные люди, живущие по странным законам. Он чувствовал себя римским легионером вдали от Рима, закованным в стальные и медные латы цивилизации, пробирающимся через лес, где его преследовали неуловимые, молчаливые варвары. Он был авангардом наступления, слишком далеко оторвавшимся от основных сил… или, может, брошенным на произвол судьбы арьергардом отступления. А может, легионы давно уплыли?
— Вот что, — сказал он, — я позвоню в «Мегалополитан» и спрошу, что мне делать.
— Это невозможно, — радостно сообщил. Уильям, — ближайший телефон на почте в трех милях отсюда. Машины нет, и к тому же почта все равно в шесть закрывается.
В библиотеке воцарилось молчание. Затем мистер Солтер сделал последнюю попытку. Он решил прибегнуть к сарказму.
— Эти дамы, которых вы упомянули… не сомневаюсь, что они важные особы, но согласитесь, дорогой Таппок, что лорд Коппер — фигура поважнее.
— Нет, — твердо сказал Уильям. — Здесь — нет.
Они просидели в молчании минут десять, пока не пришел Траутбек.
— Мисс Блогс ждет вас у себя играть в карты.
— Вы не возражаете? — спросил Уильям.
Мистер Солтер уже ни на что не мог возразить. Его повели наверх, и, пройдя по тускло освещенному коридору, он ступил за портьеры выцветшего сукна в комнату няни Блогс. Дядя Теодор был уже там и тасовал карты.
— Вот он какой, — сказала няня Блогс. — А почему он без туфель?
— Это долгая история, — сказал Уильям.
Няня Блогс впилась старческими глазами-бусинами в измученное лицо мистера Солтера. Затем она надела очки и посмотрела еще раз.
— Слишком старый, — сказала она.
Слышать подобное заявление от того, кто это говорил, было по меньшей мере странно, и мистер Солтер, несмотря на крайне подавленное состояние, испытал приступ раздражения.
— Слишком старый для чего? — резко спросил он.
Твердая как кремень в вопросах веры и финансов, няня Блогс с возрастом стала питать слабость к влюбленным.
— Ну-ну-ну, дорогой, — сказала она, — я не имела в виду ничего плохого. Было бы сердце молодое! Садись. Сдавайте, мистер Теодор. Я понимаю, ты очень расстроен, что ее нет. Она всегда была своевольной девчонкой. Но ведь не зря говорят, чем дольше осада, тем слаще победа — две пики, — и между апрелем и декабрем совершается столько счастливых браков — не подглядывайте, мистер Теодор, — сердце у нее доброе, вот если бы она еще шею почаще мыла — три пики, — вылезает из ванной такая же черная, как влезает. Что она там делает…
Они сыграли три роббера, и мистер Солтер проиграл двадцать два шиллинга. Когда они собрались уходить, няня Блогс, которая вела более или менее последовательный монолог в течение всей игры, сказала:
— Не расстраивайся, дорогой. Если б не залысины, тебе можно были бы дать не больше тридцати пяти. Она сама еще не знает, чего хочет, вот в чем дело.
Они выпили. Уильям и дядя Теодор проводили мистера Солтера до его комнаты. «Спокойной ночи», — сказал Уильям. Дядя Теодор не спешил.
— Жаль, что вы задублировали наши червы, — сказал он.
— Да.
— Получился сильный недобор.
— Да.
На столике у кровати горела одинокая свеча. В ее свете мистер Солтер разглядел чужую пижаму на подушке. Сон наваливался на него, как густой желтый туман, спускавшийся на Флит-стрит с Ладгейт-хилл. Ему не хотелось говорить о бридже.
— У нас на руках были все карты, — великодушно сказал дядя Теодор, садясь на кровать.
— Да.
— Вы, наверное, поздно ложитесь в Лондоне.
— Да… то есть нет… иногда.
— Странно, что в деревне так рано ложатся спать. Для вас это, должно быть, непривычно.
— Э-э, я как раз…
— Когда я жил в Лондоне, — начал дядя Теодор.
Свеча еле теплилась.
— Смешно, правда?
Мистер Солтер вздрогнул и проснулся. Он сидел в покрытом ситцем кресле Присциллы. Дядя Теодор по-прежнему был на кровати. Теперь он возлежал на ней, как объевшийся на пиру рыцарь эпохи Гелиогабала…[36]
