– Божественно, – прошептала она.
– Я страшно тосковал по вас всё это время.
– Успели набедокурить?
– Да. Купил рисунок Энгра(69) и заплатил за него кучу денег. Обязательно покажу его вам, прежде чем вы уйдете.
– Не забудьте. Где вы его повесили?
С первой минуты, как они вошли в дом, Джулия задавала себе вопрос: где должно произойти обольщение – в кабинете или наверху.
– У себя в спальне, – ответил Чарлз.
«И правда, там будет куда удобнее», – подумала Джулия.
Она засмеялась в кулак при мысли, что бедняга Чарлз не додумался ни до чего лучшего, чтобы завлечь её к себе в постель. Ну и глупы эти мужчины! Слишком уж они решительны, вот в чем беда. Сердце Джулии пронзила мгновенная боль – она вспомнила о Томе. К черту Тома! Чарлз такой душка, и она не отступит от своего решения наградить его за многолетнюю преданность.
– Вы были мне замечательным другом, Чарлз, – сказала она своим грудным, чуть хрипловатым голосом. Она повернулась к нему так, что её лицо оказалось рядом с его лицом, губы – опять, как у леди Гамильтон, – чуть приоткрыты. – Боюсь, я не всегда была достаточно с вами ласкова.
Джулия выглядела такой пленительно податливой – спелый персик, который нельзя не сорвать, – что поцелуй казался неизбежным. Тогда она обовьет его шею своими белыми нежными руками и… Но Чарлз только улыбнулся.
– Не говорите так. Вы всегда были божественны.
(«Он боится, бедный ягненочек!»)
– Меня никто никогда не любил так, как вы.
Он слегка прижал её к себе.
– Я и сейчас люблю вас. Вы сами это знаете. Вы – единственная женщина в моей жизни.
Поскольку Чарлз не принял предложенные ему губы, Джулия чуть отвернулась. Посмотрела задумчиво на электрический камин. Жаль, что он не зажжен. В этой мизансцене камин был бы очень кстати.
– Наша жизнь могла бы быть совсем иной, если бы мы тогда сбежали вдвоем из Лондона. Хей-хоу!
Джулия никогда не знала, что означает это восклицание, хотя его очень часто употребляли в пьесах, но, произнесенное со вздохом, оно всегда звучало очень печально.
– Англия потеряла бы свою величайшую актрису. Теперь я понимаю, каким я был ужасным эгоистом, когда предлагал вам покинуть театр.
– Успех ещё не всё. Я иногда спрашиваю себя, уж не упустила ли я величайшую ценность ради того, чтобы удовлетворить своё глупое мелкое тщеславие. В конце концов любовь – единственное, ради чего стоит жить.
Джулия снова посмотрела на него. Глаза её, полные неги, были прекрасны, как никогда.
– Знаете, если бы я снова была молода, я думаю, я сказала бы: увези меня.
Её рука скользнула вниз, нашла его руку. Чарлз грациозно её пожал.
– О, дорогая…
– Я так часто думаю об этой вилле нашей мечты! Оливковые деревья, олеандры и лазурное море. Мир и покой. Порой меня ужасают монотонность, скука и вульгарность моей жизни. Вы предлагали мне Красоту. Я знаю, теперь уже поздно; я сама не понимала тогда, как вы мне дороги, я и не помышляла, что с годами вы будете всё больше и больше значить для меня.
– Блаженство слышать это от вас, любимая. Это вознаграждает меня за многое.
– Я бы сделала для вас всё на свете. Я была эгоистка. Я погубила вашу жизнь, ибо сама не ведала, что творю.
Низкий голос Джулии дрожал, она откинула голову, её шея вздымалась, как белая колонна. Декольте открывало – и изрядно – её маленькую упругую грудь; Джулия прижала к ней руки.
– Вы не должны так говорить, вы не должны так думать, – мягко ответил Чарлз. – Вы всегда были само совершенство. Другой вас мне не надо. Ах, дорогая, жизнь так коротка, любовь так преходяща. Трагедия в том, что иногда мы достигаем желаемого. Когда я оглядываюсь сейчас назад, я вижу, что вы были мудрее, чем я. «Какие мифы из тенистых рощ…» Вы помните, кар там дальше? «Ты, юноша прекрасный, никогда не бросишь петь, как лавр не сбросит листьев; любовник смелый, ты не стиснешь в страсти возлюбленной своей – но не беда: она неувядаема, и счастие с тобой, пока ты вечен и неистов».
(«Ну и идиотство!»)
– Какие прелестные строки, – вздохнула Джулия. – Возможно, вы и правы. Хей-хоу!
Чарлз продолжал читать наизусть. Эту его привычку Джулия всегда находила несколько утомительной.
– «Ах, счастлива весенняя листва, которая не знает увяданья, и счастлив тот, чья музыка нова и так же бесконечна, как свиданье»(70).
Но сейчас это давало ей возможность подумать. Джулия уставилась немигающим взором на незажженный камин, словно завороженная совершенной красотой стихов. Чарлз просто ничего не понял, это видно невооруженным глазом. И чему тут удивляться. Она была глуха к его страстным мольбам в течение двадцати лет, вполне естественно, если он решил, что все его упования тщетны. Все равно что покорить Эверест. Если бы эти стойкие альпинисты, так долго и безуспешно пытавшиеся добраться до его вершины, вдруг обнаруживали пологую лестницу, которая туда ведет, они бы просто не поверили своим глазам; они бы подумали, что перед ними ловушка. Джулия почувствовала, что надо поставить точки хоть над несколькими «i». Она должна, так сказать, подать руку помощи усталому пилигриму.
– Уже поздно, – мягко сказала она. – Покажите мне новый рисунок, и я поеду домой.
Чарлз встал, и она протянула ему обе руки, чтобы он помог ей подняться с дивана. Они пошли наверх. Пижама и халат Чарлза лежали аккуратно сложенные на стуле.
– Как вы, холостяки, хорошо устраиваетесь. Такая уютная, симпатичная спальня.
Чарлз снял оправленный в рамку рисунок со стены и поднес его к свету, чтобы Джулия могла лучше его рассмотреть. Это был сделанный карандашом портрет полноватой женщины в чепчике и платье с низким вырезом и рукавами с буфами. Женщина показалась Джулии некрасивой, платье – смешным.
– Восхитительно! – вскричала она.
– Я знал, что вам понравится. Хороший рисунок, верно?
– Поразительный.
Чарлз повесил картинку обратно на гвоздь. Когда он снова обернулся к Джулии, она стояла у кровати, как черкешенка-полонянка, которую главный евнух привел на обозрение великому визирю; в её позе была прелестная нерешительность – казалось, она вот-вот отпрянет назад – и вместе с тем ожидание непорочной девы, стоящей на пороге своего королевства. Джулия испустила томный вздох.
– Дорогой, это был такой замечательный вечер. Я ещё никогда не чувствовала себя такой близкой вам.
Джулия медленно подняла руки из-за спины и с тем поразительным чувством ритма, которое было даровано ей природой, протянула их вперед, вверх ладонями, словно держала невидимое взору роскошное блюдо, а на блюде – свое, отданное ему сердце. Её прекрасные глаза были нежны и покорны, на губах порхала робкая улыбка: она сдавалась.
Джулия увидела, что лицо Чарлза застыло. Теперь-то он наконец понял, и ещё как!
(«Боже, я ему не нужна! Это всё было блефом».) В первый момент это открытие совершенно её потрясло.
(«Господи, как мне из этого выпутаться? Какой идиоткой я, верно, выгляжу!») Джулия чуть не потеряла равновесие, и душевное и физическое. Надо было что-то придумать, да побыстрей. Чарлз стоял перед ней, глядя на неё с плохо скрытым замешательством. Джулия была в панике. Что ей делать с этими держащими роскошное блюдо руками? Видит бог, они невелики, но сейчас они казались ей окороками, висящими на крюке в колбасной лавке. И что ему сказать? С каждой секундой её поза и вся ситуация становились всё более невыносимы.
(«Дрянь, паршивая дрянь! Так дурачить меня все эти годы!») Джулия приняла единственно возможное решение. Она сохранила свою позу. Считая про себя, чтобы не спешить, она соединила ладони и, сцепив пальцы и откинув голову назад, очень медленно подняла руки к шее. Эта поза была так же прелестна, как и прежняя, и она подсказала Джулии нужные слова. Её глубокий полнозвучный голос слегка дрожал от избытка чувств.
– Когда я думаю о нашем прошлом, я радуюсь, что нам не в чем себя упрекнуть. Горечь жизни не в том, что мы смертны, а в том, что умирает любовь. («Что-то в этом роде произносилось в какой-то пьесе»). Если бы мы стали любовниками, я бы вам давным-давно надоела, и что бы нам теперь осталось? Только сожалеть о своей слабости. Повторите эту строчку из Шелли
– «…она неувядаема…», – которую вы мне только что читали.
– Из Китса, – поправил он, – «…она неувядаема, и счастье…»
– Вот, вот. И дальше.
Ей надо было выиграть время.
– «…с тобой, пока ты вечен и неистов».
Джулия раскинула руки в стороны широким жестом и встряхнула кудрями. То самое, что ей надо.
– И это правда. Какие бы мы были глупцы, если бы, поддавшись минутному безумию, лишили себя величайшего счастья, которое принесла нам дружба. Нам нечего стыдиться. Мы чисты. Мы можем ходить с поднятой головой и всему свету честно глядеть в глаза.
Джулия нутром чувствовала, что эта реплика – под занавес, и, подкрепляя слова жестом, высоко держа голову, отступила к двери и распахнула её настежь.
