— Так или иначе, — сказал он, как бы успокаивая свою совесть, — он сам этого хотел.
День был уже в разгаре, когда Пол начал смутно сознавать окружающее. Он долго лежал, не шевелясь и не спуская глаз с единственного источника света в камере — зарешеченного окошка под самым потолком. Затем чуть ли не на четвереньках подполз к кувшину, стоявшему в ногах дощатых нар. Наклонив его, он напился и слегка смочил распухшее лицо. Вода была холодная и освежающая, но лицо его тотчас стало гореть.
Пол сел на нарах. Голова болела уже не так нестерпимо. Вдруг он с удивлением заметил, что ему трудно дышать: каждый вдох режущей болью отдавался в левом боку. И тут же сделал открытие: чтобы избегнуть этой боли, вернее, уменьшить ее, надо дышать не так глубоко, вполвдоха. Разумеется, тогда приходилось дышать чаще, но это его не тяготило.
Пока он сидел на нарах, стараясь приспособиться к этому новому положению, дверь камеры внезапно отворилась, пропуская какого-то человека. Вглядевшись в него опухшими глазами, Пол узнал начальника полиции Дейла.
Дейл долго и молча смотрел на Пола, как бы изучая его во всех подробностях. В противоположность их предыдущей встрече он держался отчужденно, и выражение его лица было необычно сурово. Когда он заговорил, голос его звучал спокойно и сдержанно:
— Итак, вы пренебрегли моим советом. Насколько мне помнится, я рекомендовал вам уехать домой. Но нет, вам это пришлось не по вкусу. Вы предпочли остаться и учинить скандал. Вот и угодили сюда, как я предсказывал. Только теперь вам придется хуже, много хуже.
Опять наступило молчание.
— Вы, конечно, вообразили себя героем, оказав открытое неповиновение моему сержанту, и решили, что это вам сойдет. Шутка ли, столько времени еще проболтаться на свободе. Но не обманывайте себя, друг мой. Все это время вы жили моими благодеяниями. Я бы мог в любую минуту схватить вас. Но почему-то, даже вопреки рассудку, мне хотелось дать вам возможность спастись. А вы ею не воспользовались.
Дейл осклабился, обнажив крепкие зубы.
— Ну а теперь, судя по вашему виду, вы в прескверном состоянии. Может быть, мои молодчики слишком круто с вами обошлись? Что ж, обижаться не приходится! Полисмену при исполнении обязанностей не оказывают сопротивления. Пеняйте только на себя.
Опять молчание. Начальник полиции, казалось, ждал, что Пол заговорит, более того — надеялся, что он скомпрометирует себя каким-нибудь неудачно выбранным словом. Но едва Дейл переступил порог камеры, Пол решил молчать. Его час еще придет, на суде. Со странным чувством отрешенности слушал он, как Дейл говорил:
— А как вы полагаете: что теперь будет с вами? Верно, надеетесь опять отделаться предостережениями да еще раз получить добрый совет? Я почему-то думаю иначе: время советов прошло. Вы сунулись в дела, которые вас не касаются, подмяли бунт против общества, обеспокоили добропорядочных граждан, позволили себе докучать представителям закона, досаждали члену парламента. Помимо всего прочего, — он понизил голос, — вы изрядно досаждали и мне. Это, конечно, не существенно — я твердо стою на ногах. И все же я возмущен, возмущен вашим упорством и тем, что вы считаете, будто я в чем-то виноват. И теперь, как ни странно, мне думается, вы за это поплатитесь. Теперь-то уж виноваты вы. Начнем с того, что вы предстанете перед судом не позднее завтрашнего дня. Меня не удивит, если там отнесутся к вашему делу весьма серьезно, а чтобы взять вас на поруки, потребуется немалая сумма, к примеру, фунтов пятьдесят. У вас такой суммы, конечно, не найдется, и вы никоим образом не сможете раздобыть ее. Верно я говорю? Никоим образом. — Он насмешливо покачал головой. — А это значит, что вам придется вернуться сюда, к нам. Что ж, камера довольно уютная. Вид из окна, правда, несколько ограниченный… Зато полный комфорт. Надеюсь, она вам по душе, потому что вам, вероятно, придется провести в ней некоторое время.
После этих слов он прищурился, внимательно оглядел Пола, повернулся и вышел.
Но едва Дейл очутился за дверью, как выражение его лица изменилось. Он помрачнел и насупился. В камере он не был самим собой. И теперь, как актер, плохо сыгравший роль, был себе противен. Но разве мог он, черт подери, поступить иначе? Ему передали, чтобы он срочно позвонил сэру Мэтью в суд. А прежде чем это сделать, он, разумеется, должен был повидать арестованного.
Когда он вошел в свой кабинет и сел за письменный стол, лицо его еще больше омрачилось. Привычный ко всякого рода «историям», к грязной неразберихе запутанных дел, к копанию в преступных жизнях, он был недоволен, что это дело снова к нему вернулось. Оно вызывало у него какое-то странное ноющее ощущение под ложечкой. Он искренне хотел, чтобы этот сумасбродный юнец, воспользовавшись его снисходительностью, успел убраться восвояси. И опять мучительный вопрос возник где-то в его душе, скорее, это был даже не вопрос, а неуверенность: «Неужели и вправду здесь что-то кроется?»
Он мотнул головою, гневно, как разъяренный бык. Нет, нет! Раз он причастен к этому делу, значит, ничего такого быть не может. Дейл слишком хорошо знал себя. Знал, что мог бы побить рекорд прямоты и безупречной честности даже в глазах самого придирчивого судьи. Нет, он не похож на тех, хорошо известных ему людей, которые заключают сделки со своей совестью. Его неизменный девиз: «Кто тронет деготь, тот выпачкается». Его руки чисты.
Тем не менее он долго смотрел на телефон, прежде чем заставил себя снять трубку. И номер набирал медленно: его одолевали сомнения.
Ответил ему Бэр, один из клерков, но трубка моментально оказалась в руках Спротта.
— Алло! Алло! Это вы, сэр Мэтью?
И тут же Дейл услышал щелчок в аппарате, означавший, что Спротт передвинул рычаг, тем самым исключая возможность подслушивания. Затем послышался его голос, на этот раз отнюдь не вкрадчивый и любезный, а задыхающийся и злобный:
— Как понять эту вашу новую глупость?
— Глупость, сэр Мэтью? — переспросил Дейл.
— Вы отлично знаете, что я имею в виду. Сегодняшнюю историю на площади. Вы, кажется, получили специальные инструкции касательно этого субъекта.
— Ваши инструкции были выполнены.
— В таком случае как это могло случиться?.. Этот уличный спектакль… То самое, чего я всеми силами старался избежать. Вы обязаны были, хоть раз в жизни, проявить некоторую предусмотрительность.
Начальник полиции старался сохранять спокойствие. Он не мог позволить себе рассердиться и ответил:
— Не так-то это просто, сэр Мэтью. Кто мог знать, что выкинет этот идиот? Мы с него глаз не спускали. Я поставил следить за ним лучшего из моих парией. Мы не могли взять его, поскольку вам были неугодны крутые меры. Но так или иначе, а сейчас ему крышка. Заработает не меньше шести месяцев.
— Не сходите с ума!
Наступило неловкое молчание. Сэр Мэтью первый его нарушил, заговорив уже куда мягче и учтивее:
— Видите ли, Дейл, вы были близки к истине, употребив слово «идиот». Мне кажется, теперь уже не может быть сомнений, что этот юнец страдает навязчивой идеей.
Начальник полиции, чтобы не потерять самообладания, чертил узоры на промокательной бумаге. Но внезапно прекратил это занятие и уставился на голую стену перед собой.
— Если это так, — голос Спротта был по-прежнему мягок и вкрадчив, — то его, конечно, надо не судить и наказывать, а лечить в одном из заведений, занимающихся терапией душевных болезней.
— Вы имеете в виду психиатрическую лечебницу? — перебил его Дейл.
Спротт в ответ испустил горестный вздох.
— Дорогой мой Дейл, неужели вы не заметили, что такие неприятные термины, как «психиатрическая больница» или «сумасшедший дом», вышли из обихода цивилизованного человечества. И назвать так наше великолепное заведение в Дриме кажется мне ничем не оправданным оскорблением.
— А-а, — упавшим голосом пробормотал начальник полиции, — Дрим!
— Разумеется, чтобы его туда определить, — продолжал сэр Мэтью, — нужны какие-то данные. Расскажите мне что-нибудь о нем, Адам. Буйствует он?
— Да, — согласился Дейл, — пожалуй, что буйствует.
— А как насчет друзей? Есть кому позаботиться о нем?
— У него есть мать и девушка в Белфасте, но, видимо, они до известной степени поставили на нем крест. Последнее время он жил на улице… Совершенно один.
— Бедняга. — В голосе Спротта послышалась нотка сочувствия. — Все говорит о необходимости стационарного лечения. Я полагаю, он предстанет перед судом завтра утром?
— Да, — резко ответил Дейл. — Тут уже ничего остановить нельзя.
На этот раз в тоне Спротта не было ни тени сострадания. Слащавая елейность разом слетела с него, и его ответ, как ножом, полоснул Дейла:
— Меньше всего я хочу что-либо останавливать. Если это не будет нужно нам с вами.
