class="p1">Репортер тоже не шевелился.
— Ничего не могу поделать. Я знаю, что я… вчера, или когда это было. Когда я решил, что уволен. Я получил сообщение, получил. Я наткнулся на Купера примерно в двенадцать, а вам позвонил только в четвертом часу. И сюда не приехал, хотя обещал. Но я передал материал по телефону; через час примерно вернусь и выправлю… Но мне надо пятьдесят долларов, как хотите.
— Это потому, что вы знаете, что я вас не уволю, — сказал Хагуд. — Ведь так?
Репортер ничего не ответил.
— Хорошо. Валяйте, рассказывайте. Что на этот раз? Я и сам знаю, что, но хочу услышать от вас — или вы по-прежнему то ли женились, то ли переехали, то ли умерли?
Репортер так и не пошевелился; он заговорил тихим голосом, казалось — в зеленый абажур лампы, как в микрофон:
— Его полицейские повязали. Примерно тогда же, когда Шуман кувырнулся через носовую часть, так что я… В общем, он в кутузке. Кроме того, им нужны какие-то деньги до завтрашнего вечера, когда Шуман получит свой выигрыш.
— Ясно, — сказал Хагуд. Он поднял глаза на неподвижно нависшее над ним лицо, которое на время приобрело спокойную незрячую созерцательность скульптуры. — Может, все-таки вам пора оставить их в покое?
Пустые глаза наконец очнулись; репортер смотрел на Хагуда минуту, не меньше. Голос его звучал так же тихо, как голос Хагуда.
— Не могу, — сказал он.
— Не можете? — спросил Хагуд. — А пробовали?
— Да, — сказал репортер мертвым бесцветным голосом, вновь переведя взгляд на лампу; во всяком случае, Хагуд знал, что на него репортер не смотрит. — Пробовал.
Секунду спустя Хагуд грузно повернулся. Его пиджак висел на спинке кресла у него за спиной. Он вынул бумажник, отсчитал на стол пятьдесят долларов, толкнул их к репортеру и увидел, как костлявая когтистая рука вдвигается в ламповый свет и берет деньги.
— Мне подписать что-нибудь опять? — спросил репортер.
— Не надо, — сказал Хагуд, не поднимая глаз. — Идите домой и ложитесь спать. Больше ничего от вас не требуется.
— Я приду позже и выправлю материал.
— Он уже сверстан, — сказал Хагуд. — Идите домой.
Репортер отплыл от стола довольно медленно, но в коридоре ветер, которым его прибило на время к столу Хагуда, опять подхватил его. Взглянув мельком на дверь лифта, он проследовал мимо, к лестнице, но вдруг эта дверь лязгнула позади него и кто-то вышел; тогда он вернулся и, войдя в кабину, одной рукой полез к себе в карман, а другой вытащил из-под съезжающих часов верхнюю газету. Но теперь он на нее даже не взглянул; он запихнул ее, как была, в сложенном виде, в карман, а кабина тем временем остановилась внизу, и дверь с лязгом открылась.
— Вот еще один в заголовок захотел попасть, — сказал лифтер.
— Да что вы говорите, — отозвался репортер. — Слушайте, закройте-ка дверь; мне кажется, тут сквозняк.
В качающееся дверное отражение он на сей раз вбежал, неся на длинных разболтанных ногах длинное разболтанное тело, с полудня не получавшее пищи совсем и не слишком много получавшее ее раньше, но ставшее тем подвижнее, тем невесомее. Шуман открыл перед ним дверцу такси.
— Полицейский участок на Бейю-стрит, — сказал репортер водителю. — И пошустрее бы.
— Можно было бы и пешком, — сказал Шуман.
— С какой стати? У меня пятьдесят долларов, — сказал репортер.
Им надо было пересечь центр города; они ехали длинной узкой улицей, стремительно минуя квартал за кварталом и замедляясь только на перекрестках, где с правой стороны шум Гранльё-стрит, сдерживаемый берегами каньонов, взбухал и опадал краткими, повторяющимися, неразборчивыми бушеваниями, как будто машина двигалась вдоль периферии громадного, призрачного, лишенного обода колеса со светозвуковыми спицами.
— Да, — сказал репортер. — Похоже, Джиггса упрятали в единственный тихий уголок Нью-Валуа, где только и можно проспаться человеку. Наверно, он уж трезвый теперь.
Он и правда был трезвый; полицейский привел его к столу, где ждали репортер и Шуман. Глаз у Джиггса был закрыт, губа распухла, но кровь смыли всюду, кроме рубашки, где она запеклась.
— Доволен? — спросил Шуман.
— Ага, — сказал Джиггс. — Сигарету бы мне, очень прошу.
Репортер дал ему сигарету и держал спичку, пока Джиггс пытался свести ходивший ходуном кончик сигареты с язычком огня; наконец репортер схватил Джиггсову руку и, прекратив дрожь, совместил табак с пламенем.
— Мы купим сырой бифштекс и положим тебе на глаз, — сказал репортер.
— Лучше бы жареный и внутрь, — сказал полицейский за столом.
— Кстати, как насчет? — спросил репортер. — Есть хочешь?
Джиггс держал сигарету обеими трясущимися руками.
— Ладно, — сказал Джиггс.
— Что ладно? — спросил репортер. — Лучше тебе будет, если ты поешь?
— Ладно, — сказал Джиггс. — Ну что, едем или мне обратно в камеру?
— Едем, едем, — сказал репортер. Он обратился к Шуману: — Отведи его в машину; я сейчас. — Он повернулся к столу. — Как, значит, он проходит? За пьянство или за бродяжничество?
— Ты его забираешь или газета?
— Я.
— Напишем тогда — бродяжничество, — сказал полицейский за столом. Репортер вынул деньги Хагуда и положил на стол десять долларов.
— Вот, — сказал он. — Передай пять Леблану. Я стрельнул у него пятерку сегодня в аэропорту.
Он вышел. Шуман и Джиггс ждали у машины. Теперь репортер увидел кепку, прежде залихватски сдвинутую набекрень, а сейчас смятую и засунутую в набедренный карман Джиггса, и отсутствие в его облике этого грязного, косо посаженного элемента приводило на ум поникший хвост подстреленного оленя: тело пока бежит, пока сохраняет подобие силы и даже скорости, пробежит еще не один ярд и, может быть, даже не одну милю, а потом будет бежать еще годы и годы в разъедающем копошении червей, но то, что вкушало ветер и упивалось солнцем, было мертво.
«Вот бедолага, сукин сын», — подумал репортер; он все еще держал купюры, которые в редакции сунул в карман, а в полиции вытащил.
— Вижу, ты оклемался, — сердечно сказал он вслух. — Пусть Роджер где-нибудь притормозит и покормит тебя — тогда совсем будешь молодец. Вот.
Его рука, державшая деньги, ткнулась в Шумана.
— Обойдусь, — сказал Шуман. — Джек получил свои восемнадцать пятьдесят за сегодняшний прыжок.
— Верно; я и забыл, — сказал репортер. Потом спохватился: — Но завтра-то как же? Ведь нас целый день не будет. Слушай, возьми; оставь ей на случай… Бери всё, что есть, потом рассчитаемся.
— Хорошо, — сказал Шуман. — Спасибо. Он взял мятые деньги не глядя, положил в карман и втолкнул Джиггса в машину.
— Кстати, и за такси расплатишься, — сказал репортер. — Мы про это с тобой забыли… Я сказал ему, куда ехать. Ну, до завтрашнего утра.
Он наклонился к окну; Джиггс сидел в дальнем углу, за Шуманом,
