Однажды он собрался в лавку, и сёстры радостно оживились. Он знал: они не сомневаются, что такому человеку, как их старший брат, ничего не стоит купить им красивой ткани на платья. Однако теперь Эдеварту это было не по карману, и он жалел сестёр.
Новая большая лавка Габриэльсена была заперта, на ней висел замок. Эдеварт прошёл на кухню, где встретил служанку Ольгу, ту самую, с бисерным пояском, она-то и отвела его к Габриэльсену.
Чего тебе? — с мрачным видом спросил Габриэльсен. В лавку пришёл? Ладно, пойдём! По дороге Габриэльсен не закрывал рта: зачем ему целый день торчать в лавке, туда не заходит ни один человек, а если кто и придёт, то норовит взять в кредит. Такие покупатели ему не по нраву. Я что хочу сказать: хорошего старосту мы получили в Поллене! Он, видите ли, лучше, чем я, и вдруг говорят, что его жена убила человека, а сам он, как зверь, ходит на четвереньках! Извольте радоваться! Так что ты хотел? — спросил он у Эдеварта, приготовившись отмерять и взвешивать.
Эдеварт всё ждал, пока лавочник выговорится, и в конце концов ему удалось вставить, что ему нужны снасти для лова на Лофотенах, но деньги у него будут только весной, когда он вернётся домой.
Катись к чёрту! — сказал Габриэльсен.
Это был отказ, но Эдеварт не собирался отступать и выложил перед лавочником купчую на Доппен.
А что мне с ней делать? — спросил Габриэльсен. Это же не купюра в сто далеров. Снасти, говоришь? Здесь до тебя побывало уже десять, двадцать, а то и тридцать идиотов, и каждый хотел получить снасти для зимнего лова под залог своей усадьбы. Всё селение враз обнищало, здесь ни у кого не найдётся даже одного далера. Какой залог? Я не беру залогов, я беру деньги, а нет денег, так и ступай с Богом.
Эдеварт буркнул, что его залог покроет сотню снастей, беда в том, что сейчас он находится в затруднительном положении...
Габриэльсен: Я и сам нахожусь в затруднительном положении. Выстроил этот чёртов дворец вместо лавки и просчитался, раньше или позже мне конец, со дня на день этого жду. Я не Господь Бог, чтобы спасать всех, кто попал в затруднительное положение. Это же чушь! Ступай домой, да побыстрей! Куда ты дел все заработанные деньги? Разве не ты стоял здесь летом со шхуной, на которой был шкипером? Снасти, говоришь? Да это ж нелепо: я для себя получил снасти под месячный вексель, а ты хочешь получить их под вексель на четыре-пять месяцев. А если с тобой что случится на Лофотенах?
Эдеварт: На тот случай у вас в залоге останется усадьба.
Засунь себе этот залог знаешь куда? Где она находится, эта твоя усадьба?
В Фусене, ответил Эдеварт.
Это всё равно что на луне. Не нужны мне нигде никакие усадьбы, я не могу оплачивать свои векселя усадьбами. Нет, я уже сказал, ступай домой, у меня тебе делать нечего!
Я вижу, у вас на полках лежит ткань, сказал Эдеварт.
Ткань? Ну лежит! А ты что, ещё не ушёл?
Может, продадите мне немного ткани за моё кольцо?
Продать? За кольцо? Габриэльсен растерялся. Нет, кольца мне тоже не нужны.
Эдеварт: Но оно золотое. И какая вам разница, что у вас на полке лежит, ткань или кольцо?
Золотое, говоришь? Дай-ка взглянуть! Габриэльсен взвесил кольцо на руке, проверил пробу и постучал им по прилавку: Несколько локтей ткани я тебе за него, пожалуй, дам. Какая тебе нужна?
Шерстяная. Сёстрам на платья. Я покажу, что мне нужно. Эдеварт зашёл за прилавок. Я знаю, сам был приказчиком в лавке.
Сделка состоялась. В конце концов Габриэльсен сообразил, что золото проще хранить, чем ткань, а для оплаты оно годится не хуже денег, и уступил. Неожиданно он сказал: А вот твоего братца Йоакима я бы придушил собственными руками. Я тебе это прямо скажу. Он зимой запер сельдь, и люди у нас словно ума решились. Мы все спятили, я и сам ничем не лучше других. Упаси Боже всех от такого безумия, цены поднялись, жалованье служанки взлетело аж до небес, мы разом разбогатели и бросились покупать всё, что попадалось нам на глаза, сорили деньгами направо и налево. Так продолжалось несколько месяцев, а теперь мы опять нищие, как были, и даже хуже, наши души тронула порча. У меня оставался дорогой заграничный сыр, что мне было с ним делать? Догадайся, как я поступил? Я съел его сам! Да-да! Взял и сожрал! Это всё порча. Говоришь, что сыр сгнил бы? А почему, я мог бы, к примеру, отдать его пастору в счёт церковной подати. Да-да. А мы с женой его сожрали. И, думаешь, я от этого дольше проживу? Скорее наоборот, потому как в нём были черви. О нет, от заграничной пищи никто долго не проживёт! А брату своему скажи, что впредь, когда он вздумает запирать сельдь, пусть не просит меня, чтобы я передавал его телеграммы и поставлял ему покупателей, хватит, я уже учёный!
Эдеварт собрался идти домой, но Габриэльсен всё говорил и говорил: А наш староста, смех да и только, да я его десять раз могу обвести вокруг пальца. Дорога... разве нам не нужна дорога, по которой все могли бы ездить? Вот что нужно было сделать, пока у нас водились деньги, и, будь я старостой, мы бы обязательно её проложили. Неужели вы там в своём Поллене верите, что Каролус и впрямь помешался? Да он такой же сумасшедший, как ты или я! Дурит он вас, и всё тут, сам небось до смерти радешенек, что избавился от жены, которая и шагу не давала ему ступить. А вы там у себя в Поллене всё принимаете за чистую монету. Каролус староста! Ступай домой и вылей на него ведро холодной воды да пни его под зад, и у него мигом всю дурь как рукой снимет! Хотя толку от него всё равно не будет, он и никогда-то ничего не мог, и теперь не сможет. Так всем и скажи!
Эдеварт ушёл. В проулке он встретил поджидавшую его Ольгу, ей хотелось поболтать с ним. Она оставила работу и притаилась в укромном месте. Эдеварт молодой парень, они давно знакомы, а теперь в лавку молодые люди почти не заходили. Для такого случая Ольга умылась и причесалась, на ней не было больше ни бисерного пояска, ни корсета, ни туфель с кисточками, ничего нарядного — обычная темноглазая девушка, которой хочется немного развлечься. Будут ли в Поллене в этом году танцы на Рождество? Эдеварт должен вспомнить о ней и пригласить её на танцы. А весной к ним приедут те шкиперы? Вот щедрые люди, им ничего не стоило отвалить Августу за игру целый далер! Как жаль, что Рагна родила ребёнка, Рагна дурочка, она была слишком молоденькая и не знала, что можно сделать. Слава Богу, ребёночек умер. Говорят, его задушила её бабушка.
Что ты болтаешь! — воскликнул Эдеварт.
Так говорят. Бабушка понимала, что ей не под силу прокормить и мать и ребёнка, вот она и придушила его. Неужели ты ничего не слышал? Ах да, тебя ведь не было дома, а у нас тут все об этом знают. Я вот ещё что хотела спросить: куда ты пошёл на своей шхуне, когда покинул Поллен? А-а, в Тронхейм! Много же ты поездил. Я тоже хотела уехать в Тронхейм, да вот не вышло, попробую ещё раз. Как думаешь, возьмёт меня кто-нибудь из шкиперов, если они снова приедут в Поллен? Ты сам тоже уйдёшь на своей шхуне, но меня ты не возьмёшь, я знаю, у тебя там на юге есть возлюбленная, и ты к ней поедешь, да-да, не отпирайся...
Эдеварт вернулся домой без золотого кольца, но чувствовал себя богачом — он принёс ткань для сестёр, и Юсефине из Клейвы, приглашённая сшить девочкам платья, восхищенно покачала головой, увидев красивую ткань. Девочки всегда знали, что, если Эдеварт пошёл что-нибудь им купить, он выберет самое лучшее.
Словом, Эдеварт ушёл на Лофотены на карбасе Каролуса и с его снастью. Каролус согласился, он почти пришёл в себя, понимал всё, что ему говорят, и даже больше: сам заметил, что команда не доверяет ему, и потому не возражал против того, чтобы остаться дома, отправив своё судно на заработки, вот так-то; в конце концов он оживился и даже сделал вид, что дела местной управы никак не позволяют ему идти на Лофотены. Он начал заниматься архивом и протоколами и уже не пытался ничего рвать.
Но Эдеварт смотрел мрачнее тучи: на чужом судне и с чужой снастью он был всего лишь наёмник, небольшие преимущества, положенные ему как главе артели, мало что значили для человека, уже побывавшего шкипером. Но выбора у него не было. Если рыба пойдёт, он и так неплохо заработает, а в деньгах он нуждался как никогда, потому как в голове у него созрел один план.
Ничего особенного или странного в его плане не было, просто он решил уехать из Поллена. Навсегда? А Бог его знает, может, и навсегда. Оставаться здесь ему было невмоготу.
Эдеварт и помыслить не мог, что его родной Поллен может внушать ему такой ужас; чего здесь только не случилось за последнее время — и убийство, и помешательство, а какая тут царила испорченность, безнадёжность давила людей, бедность была вопиющая, нечем было кормить даже детей; в Нижнем Поллене ночью взломали дверь сарая и украли вяленую сайду, на снегу остались следы детских ног. А ведь в той сайде не осталось ничего питательного, есть её — всё равно что жевать стружку! Удача с сельдью прошлой зимой лишила людей рассудка и здравого смысла и в конце концов разорила их; теперь Поллену конец, здесь нельзя оставаться! Эдеварт жил и питался дома, проедая те жалкие шиллинги, что его отец получал на телеграфе. Ему было не на что даже закупить себе провиант для поездки на Лофотены.
