Воды «Ключа Святого Недоноска», будучи поднесённым к носу некоей Анны да Пласто, когда она лежала в гробу, одним своим целительным запахом заставили её восстать из мёртвых.
Источник, называемый в народе «La Pisciarella»,[37] странным образом излечивал лишь болезни, коим подвержено детство и отрочество, каковы: бледная немочь, пляска Святого Вита, запор, стригущий лишай, воспаление длинного уха и иные перимингеальные нарушения, крапивная лихорадка, лунная сыпь, золотуха и недержание мочи.
И наконец, источник Святого Илии, сернистый и мыльный, славился своим успокоительным воздействием на тех, кто страдал от злоупотребления любострастием и винопийством, а также от вросших ногтей на ногах.
Чем перечень и завершается.
«Отсюда нам с уверенностью вывести надлежит, — говорит монсиньор Перрелли, завершая эту главу, — что спасительные воды острова нашего суть ниспосланные Небом дары, равных коим ни в единой из частей света более не обретается. И буде кто-либо спросит, отчего некоторые из источников сих в последнее время приметно оскудевают, то мы ответим лишь, с простотою и правдивостью, что потребность в благотворных качествах их ныне не столь уже велика, нежели прежде. Ибо разве не является истинным то обстоятельство, что болезни, подобные проказе и plica polonica, ныне на Непенте почти не известны? И следственно воды, предназначенные для исцеления этих хвороб, исполнили предначертанное им, во всяком случае в том, что касается нашего острова. Они, вне всяких сомнений, перетекают ныне по тайным земным протокам куда-то ещё, перенося здравопопечительные достоинства свои в новые области земные, дабы там во славу Создателя их спасать жизни человеческие.»
И на этом мы покамест простимся с учёным и остромысленным монсиньором Перрелли…
Само собой разумеется, что эта замечательная глава не избегла внимания библиографа, который, как мы уже отмечали, последнюю четверть столетия был погружён в толкование текста старинного историка, обогащая его примечаниями, которые позволили бы современным учёным понять этот текст сколь возможно лучше. За три с половиной столетия природа Непенте претерпела немалые изменения; помимо прочего иссякли все распространявшие некогда тлетворный смрад двенадцать источников — все, кроме одного, источника Святого Илии; самое местонахождение их оказалось забытым, хотя традиции, связанные с их существованием, ещё бытовали среди населения.
Отыскивая в архивах что-либо связанное с древней историей этих родников, мистер Эймз накопил обильный материал для примечаний геологического, гидрографического и бальнеотерапевтического характера. Более того, предпринятые им на острове изыскательские работы позволили точно установить места, в которых били по меньшей мере четыре древних источника, и доказать, что если некоторые из них ныне сокрыты под оползнями, то большинство исчезло в процессе общего пересыхания данной геологической провинции.
Последнее и самое важное — как раз в ходе этих исследований мистер Эймз и натолкнулся на уже упомянутую рукопись доминиканского монаха отца Капоччио, рукопись, благодаря которой ему удалось сделать любопытнейшее, хоть и немало ему досадившее литературное открытие, касающееся именно этих источников. Автор рукописи, современник монсиньора Перрелли и ненавистник Непенте, священнослужитель, обладавший нравом распутным и сладострастным, сохранил в своей хронике то, что он именует «славной шуткой», — некое речение относительно Непенте с его дурно пахнущими водами, имевшее как он уверяет, «хождение по всей стране». То была одна из учёных, громоздких и однако же непоправимо откровенных острот позднего Возрождения, о которой монсиньор Перрелли не упоминает как из патриотизма, так и из соображений приличия, — короче говоря, некий пошлый каламбур, построенный на имени святого покровителя Непенте, представлявшего собой, как настаивает отец Капоччио, попросту христианизированного местного божка.
Когда орлиный взор библиографа впервые пал на этот пассаж, библиограф испытал потрясение. Поразмыслив, он понял, что попал в пренеприятнейшее положение — естественная человеческая благопристойность пришла в нём в столкновение с не менее естественной и законной гордостью историка, с потребностью в том, чтобы плоды трудов его не были утрачены.
— Таковы, — говаривал он, — дилеммы, которые возникают перед добросовестным комментатором.
Как ему следовало поступить? Вообще не приводить несчастную шутку в своём расширенном и откомментированном издании Перрелли? Он не почитал себя вправе избрать такую линию поведения. Какой-нибудь будущий исследователь наверняка откопает её и присвоит все заслуги себе. Может быть, попробовать пересказать остроту в выражениях, не оскорбляющих вкуса утончённого читателя, разжижив её изначальную едкость без ущерба для общего смысла? Он склонялся к подобной мере, но к несчастью все попытки словесной подтасовки потерпели крах. Каким ни был мистер Эймз хорошим филологом, шутка оказалась закоренелой в неподатливости, не желающей идти ни на какие компромиссы, — сколько он ни возился с ней, всё было впустую, сколько ни потел, она сохраняла свою наготу и бесстыдство и ни лестью, ни запугиваньем склонить её на сторону приличий не удавалось. Нет, решил мистер Эймз, её не надуешь. Быть может, воспроизвести её in extenso?[38] По зрелому рассуждению и не без определённых опасений нравственного характера он решил, что в этом и состоит его долг перед потомством. И шутка, прикрытая тёмной завесой учёных словес, была исподтишка внедрена в сообщество тысячи целомудренных примечаний, способных обойтись без такого прикрытия.
Немало узнал библиограф и о дальнейшей истории источника Святого Илии, который один только и продолжал ещё бить, — о том как в семнадцатом и восемнадцатом столетиях слава его разрасталась, привлекая болящих из самых далёких мест и сделав необходимым возведение роскошного зала для пущего удобства приезжих посетителей; и о том, как впоследствии воды его непостижимым образом вновь впали у публики в немилость. И это несмотря на то, что в 1872 году прославленный член Тайного совета доктор Каппонаро, директор Дома Неисцелимых в Монтеситорио написал, вняв отчаянным просьбам городских властей Непенте (встревоженных оскудеванием доходов, образованных платой за приём целебных ванн), брошюру, за которую, уместно сказать, эти самые власти выложили, ввиду вполне заслуженной автором славы неподкупного учёного, кучу денег, — брошюру, восхвалявшую достоинства источника, доказывавшую посредством сложных химических анализов, что ингредиенты целебной воды не только не изменились со времён монсиньора Перрелли, но стали в действительности даже лучше, чем были; и завершавшуюся прочувствованными уверениями, что воды эти по-прежнему как нельзя лучше пригодны для исцеления от болезней, которым по непонятной причине подвержено население острова, — а именно, от последствий злоупотребления любострастием и винопийством, а также от вросших ногтей на ногах.
Местный депутат, дон Джустино Морена, много раз обещал своим непентинским избирателям разобраться в этом вопросе и посмотреть, что тут можно сделать. Но он был занятым человеком. До настоящего времени он, судя по всему, не ударил и пальцем о палец.
И вот теперь этот последний из двенадцати целебных источников нежданно-негаданно иссяк…
Дурные вести распространяются подобно степному пожару. Эта же — по причинам, о которых мы сейчас сообщим, — была воспринята как зловещее предзнаменование самого грозного свойства. Священнослужители сошлись на тайное совещание, неофициальное, но весьма представительное, дабы обсудить, какую позицию в отношении прискорбного явления следует им занять и какие принять меры для ослабления обуявших население острова опасений.
Кое-какие толки на эту тему возникли и в Клубе. Большинство его членов придерживались принципа laissez faire,[39] а то и относились к людям рационалистического склада, — один из них, тихий индус, которого подозревали в ношении корсета, зашёл в своём безразличии так далеко, что заявил, будто иссякновение источника приведёт лишь к тому, что «на Непенте станет одной вонью меньше». Однако, небольшое, но сплочённое меньшинство думало иначе. Обуреваемое неясными ему самому предчувствиями, оно нашло обстоятельного и красноречивого выразителя своих страхов в лице Консула, — последний с ещё побагровевшей против обычного физиономией озабоченно прохаживался по клубным залам, то и дело выдёргивая изо рта видавшую виды вересковую трубку, прикладываясь к виски со всяким, кто изъявлял желание за него заплатить, и объявляя всем и каждому, что надо что-то делать. Это была его панацея — неизменная формула на случай любой кризисной ситуации, скандальной или какой-либо иной. Надо что-то делать, со всей откровенностью заявлял он. Этим словам вторило сочувственное эхо, долетавшее от карточного стола, — голоса мистера Мулена и синьора Малипиццо; оба не дали бы за источник и ломанного гроша, но никогда не упускали случая выразить на публике своё одобрение словам и поступкам мистера Паркера.
