— Будь у нас такие прически и платья, — заявила Софья, — ты и на нас смотрел бы другими глазами.
— От платьев ничего не зависит, — степенно возразил Ендрух и взглянул в лорнет на госпожу Лытинскую.
— Когда начнется бал, — прошептала Квита, — мы тоже могли бы потанцевать в зеленой комнате.
— Да, да, — воскликнула Софья, хлопая в ладоши, — оттуда очень хорошо слышна музыка, и…
— Танцуйте, с кем вам заблагорассудится, — пренебрежительно перебил ее Ендрух, — только меня оставьте в покое.
— Ну, не сердись так сразу, — промолвила Софья и льстиво погладила казака.
— Отучайся от этих плебейских манер, — бросил Ендрух, — мы же не в кабаке.
После каждой сцены публика оживленно аплодировала, по окончании каждого акта исполнителей вызывали на поклон. Больше всего зрителям понравился третий акт. Сцена, в которой Олимпия обольщает Аристотеля, произвела на присутствующих прямо-таки захватывающее впечатление. Зиновия превзошла саму себя. Как же умела она заманивать в свои сети, льстить, флиртовать, смеяться и завораживать! Кто бы устоял перед сладостной игрой ее глаз, перед этим соловьиным голосом? Она праздновала триумф на открытой сцене.
Сергей стоял за кулисами, готовый к выходу, когда чья-то ледяная ладонь коснулась его руки, и раздался холодный смех, болью отозвавшийся в сердце, хотя прозвучал он едва слышно. Это была Наталья.
— Вы, верно, предпочти бы сейчас быть Аристотелем, а не Александром? — глухо спросила она.
— Я вас не узнаю, Наталья, — с тихой печалью ответил он. — Если приезжая чаровница и вскружила головы всем в Михайловке, то ко мне это не относится.
Наталья посмотрела на него с крайним изумлением, как будто ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы понять смысл его слов. В этот момент Винтерлих крикнул:
— Будьте внимательны, сейчас ваша ключевая реплика, — и Сергей вышел на сцену.
Спектакль закончился под гром рукоплесканий, аплодировал даже Ендрух. После того как исполнители в третий раз появились перед публикой, зрительный зал начал пустеть.
Менев пришел за кулисы, чтобы поздравить Зиновию с успехом.
— Все получилось очень красиво, — сказал он, выдавливая из себя мучительную улыбку, — но это стоило бешеных денег.
— Кто рискнул весело прожить жизнь и весело умереть, — с иронией откликнулась Зиновия, — спутал карты дьяволу!
Все персонажи пьесы остались в своих костюмах и в таком виде ужинали, а после танцевали на балу. Музыканты гусарского полка исполняли зажигательные мелодии, и пары грациозным вихрем кружились по натертым до блеска половицам, потому что паркета в Михайловской усадьбе не было.
Зиновия танцевала самозабвенно, темные локоны фантастически взлетали на гордо откинутой голове. Она, казалось, качалась на вакхических ритмах, словно русалка — на озаренных лунным светом волнах, словно полубогиня — на спине скачущей пантеры. Она была похожа на степную колдунью, которая над головами людей несется по воздуху в Киев — на шабаш ведьм. Зиновия порхала, парила и неистово мчалась до тех пор, пока, совершенно обессилев, не опустилась в кресло.
Дядюшка Карол, оказавшийся поблизости, встал за ее спиной.
— Ты первая и единственная женщина, — едва слышно признался он, — в которой воплощается для меня древнегреческая эпоха.
— Правда?
— Стремиться обладать тобой — все равно что в детском ослеплении протягивать руки к небесным светилам, — воодушевленно продолжал он. — Я знаю, что солнце, луна и звезды существуют не для меня, однако золотой луч солнца, нежный взгляд луны порой проникают и в самую бедную мазанку, а посему я желаю себе не больше того, что выпадает на долю любого простого смертного…
— Как поэтично ты говоришь!
— Это ты делаешь меня поэтичным.
— И чего же, таким образом, ты желаешь?
— Чтобы солнце однажды посетило меня, только однажды…
— Почему бы и не посетить…
— Ах, Зиновия! — вскричал он в блаженном порыве. — Если бы ты хоть раз — в таком, как сейчас, виде — посидела со мной у камина, в моем доме…
— И что тогда?
— Тогда мы поговорили бы с тобой об Элладе, о комедиях Аристофана, о благозвучных песнях Анакреонта, я мог бы вообразить себе, что воскресла сама Аспазия.[55]
— Я приеду.
— Когда?
— Когда буду в хорошем настроении.
Наталья в эту бальную ночь тоже танцевала со страстью, однако в ее лихорадочной веселости ощущалось отчаянье, как в мрачной и проникновенной мелодии цыганской скрипки.
После того как гости разъехались и светильники были погашены, она, поджав ноги, еще долго сидела на полу возле своей кровати и размышляла о создавшемся положении. Ее изумленный внутренний взор был по-прежнему устремлен в темные дебри души, и она с неведомым доселе восторгом и ужасом наблюдала, как там становится все светлее. По щекам струились слезы. И внезапно ей открылась сладкая тайна. Да возможно ли такое? Да, это именно так! Наталья осознала это, и новое знание оказалось сильнее ее. Оно повергло ее в прах, точно рабыню, и оно же, будто на крылах херувима, вознесло к звездам. Да, она любит Сергея! И когда Наталья, наконец, с целомудренным трепетом и страхом невинного сердца призналась себе в этом, она решила сбросить с себя всю маскарадную мишуру и отныне следовать только естественным порывам сердца. А затем, опустившись на колени, она с детской непосредственностью поклялась, что вступит в борьбу с обольстительницей и либо вернет своего любимого, либо умрет.
Зиновия уже беззаботно спала под пестрой тигровой шкурой, но клятву плачущей девушки слышали маленькие добрые духи старого дома; они плутовато захихикали, а с тихого небосвода улыбнулись звезды.
Иные корчат из себя святош
И в осужденьи очень прытки,
Пока не выпал случай все ж
Чужие повторить ошибки.
Пфеффель[56]
За шумным праздником последовала череда спокойных дней, позволивших обитателям Михайловки собраться с мыслями и отдохнуть. Первой, кто снова появился в поместье Меневых, была супруга священника. С этой пышнотелой, сильной и умной женщиной произошли решительные изменения, которые тотчас же обнаружила Зиновия. В хитрых глазах Февадии читалось явное беспокойство, и она, обычно изрекавшая свои суждения, точно депутат парламента, теперь довольствовалась тем, что слушала и, как говорится, держала ушки на макушке.
Все пили кофе, когда пожаловал Карол и привез с собой долговязого, услужливо улыбающегося итальянца, который сразу же принялся извлекать на свет Божий бюсты, гипсовые статуэтки и яркие многокрасочные оттиски.
— Я его постоянный покупатель, — сообщил Карол Меневу, — ты тоже можешь приобрести что-нибудь, у тебя таких вещей не хватает.
Итальянец продемонстрировал Венеру Медицейскую. Менев осведомился о цене.
— Это точные копии знаменитых полотен и скульптурных изображений, — вмешался Карол, — сплошь классика, настоящее украшение для дома.
В конце концов Менев купил-таки богиню любви и Ариадну верхом на леопарде, а также три картины: «Покоящуюся Венеру» Тициана, «Елену Форман» Рубенса из галереи венского Бельведера[57] и «Форнарину» Рафаэля.
Пока остальные советовались, где лучше всего поместить новые вещи, Февадия передвинулась ближе к Зиновии, как обычно сидевшей спиной к окну.
— Не знаю, — заговорила она тихим голосом, — но мне в последнее время кажется, что существуют два разных мира. Один, в котором мы жили до сих пор, с крестьянами, курами и свиньями, и другой — откуда происходят эти картины и вы, госпожа Федорович.
— Ваше счастье, что вы так мало знаете об этом другом мире, — сказала Зиновия.
— Я с вами согласна, — со вздохом ответствовала Февадия. — И все-таки: как прекрасно то, о чем читаешь в романах или что видишь в театре! Не обижайтесь, но вы тоже представляетесь мне героиней одной из тех книг, которые Наталья дала почитать моей Алене.
Зиновия промолчала в ответ, только улыбнулась.
— Кому бы из нас не хотелось когда-нибудь пережить такое, — продолжала Февадия, — серенады, дуэли, похищения и тому подобное. Но мы лишь едим, пьем и спим — все сводится к этому.
Зиновия пожала плечами:
— Жизнь коротка, зачем же влачить ее в печали и скуке? Глупец, кто так поступает. Без любви мир — пустыня. Вы, добропорядочные женщины, знаете только обязанности. Мерзнешь, зябнешь от этого счастья, которое столь вам дорого, а под конец делаешь открытие, что обязанности нельзя ни надеть на себя, как теплую шубу, ни растопить ими печь…
Февадия вздохнула.
— Вам легко говорить, вы молоды. Вы красивы, а что я?
— Вы? — откликнулась Зиновия. — Да вы еще вполне привлекательная женщина. Прежде всего, у вас роскошная, поистине царственная фигура, но вы неправильно одеваетесь. Эти простые ткани, эти темные краски, наверное, подошли бы молоденькой, свежей девчушке, а женщине зрелой нужны блеск и цвет.
