Воцарился какой-то наивный коммунизм, изрядно способствовавший барскому расточительству. Все, что оставалось несъеденным — изысканные блюда и дорогие лакомства, — тут же попадало на кухню, если, конечно, уже по пути туда не поглощалось Тарасом и Ендрухом. Любая початая бутылка вина здесь осушалась до дна, и никому даже в голову не приходило приберечь что-нибудь на будущее. Тарас донашивал пантофли барина, Софья добросовестно делила с барышней носовые платки и чулки, носила сорочки Лидии и Аспазии — попеременно, чтобы никого не обидеть несправедливостью. Квита щеголяла меховым воротником госпожи Меневой, Мотуш носил сапоги, оставленные Феофаном, и так поступали все.
У Менева в секретере красного дерева имелся потайной ящик, в котором, однако, не хранились какие-то важные бумаги или драгоценности, а стояли несколько бутылок ликера и рюмка. Из открытой бутылки он время от времени отпивал глоточек-другой.
Однажды он заметил, что нашелся еще один любитель ликера. Подозрение пало на Тараса. Барин мелом обозначил на бутылке тоненькую черту и порадовался, что теперь разоблачит старого лиса. На следующий день ликера снова значительно поубавилось, хотя меловая черта точно совпадала с уровнем жидкости. Менев улыбнулся.
— Старик такой же ловкий, как я, — пробормотал он, — но я его все-таки выведу на чистую воду!
Из касторового масла, колоцинтиса,[59] ревеня и nux vomica[60] он сварганил настоящий адский напиток, который затем подмешал в ликер. Наследующее утро Менев был разбужен ужасным шумом. Выскочив из спальни в халате и пантофлях, он застал возле секретера Тараса. Тот корчился от нестерпимой боли, проклиная себя и час своего рождения. При виде барина он выпрямился и с горькой укоризной воскликнул:
— Хорошо, что вы появились, ну разве это по-христиански? Постыдились бы наливать в бутылку такую дьявольскую отраву — чудо, что я тут вообще концы не отдал!
Менев затрясся от хохота.
— От этого не умирают, — проговорил он, — но ты, старый грешник, получил заслуженный урок. Разве я просил тебя лакать мой ликер?
Тарас тотчас притих и сконфуженно выскользнул из комнаты.
В один прекрасный день все местное общество было приглашено к Бадени. Семья Меневых с Зиновией отправлялись туда к обеду, и можно было предположить, что домой они воротятся лишь поздней ночью. Как только об этом прознали на кухне, кто-то предложил устроить в пекарне бал. В результате Мотуш заявил барину, что растянул ногу, а Ендрух внезапно слег с высокой температурой. Оба сказались больными, чтобы не ехать с хозяевами, и тем пришлось срочно рекрутировать в кучера двух крестьян.
Едва господские сани вылетели за ворота, как Мотуш с Ендрухом выздоровели, запрягли имеющиеся розвальни и отправились по соседним имениям, чтобы собрать на праздник знакомых слуг и служанок. Им улыбнулось счастье, ибо в усадьбу они вернулись с целой гурьбой симпатичных краснощеких нимф, а кроме того, привезли с собой четырех цыган, которых встретили по дороге и которые ознаменовали свой въезд в Михайловку «удалыми мелодиями повстанцев Ракоши[61]».
Тарас с Адаминко как раз заканчивали необходимые приготовления. На кухне варилось, пеклось и жарилось, просторная пекарня была прибрана и украшена еловыми ветками и цветами, а в помещении для прислуги накрыли длинный стол.
Три «дамы» все еще занимались своими туалетами. Квита даже напудрила волосы.
— Она думает, что Ендрух уже у нее в кармане! — смеясь, воскликнула Софья. — Да только он называет ее не иначе как рыжей кобылой…
— По мне, так лучше быть лошадью, — огрызнулась Квита, — чем такой змеей, как ты.
— Но я симпатичная змея, — язвительно бросила маленькая русоволосая субретка, зашнуровывавшая в этот момент черевички.
Дамьянка облизнулась и молча продолжала заплетать свою черную косу.
— Эй, бабы, — крикнул заглянувший в комнату Ендрух, — вы еще долго возиться будете? Заканчивайте, наконец!
— Уже идем, мое золотце, — елейным голоском отозвалась Квита.
Цыгане заняли место у хлебопекарской печи и начали играть. Неистовые звуки скрипок подействовали на присутствующих, как волшебная флейта крысолова. Ноги тотчас сами собой пришли в движение, даже Тарас принялся радостно покрикивать и в такт приподнимать ноги. Софья, все больше и больше оживляясь, шмыгнула в помещение и с лету овладела Ендрухом. Раскачиваясь и крутясь за руку с ним, она торжествующе поглядывала то на позеленевшую от зависти Квиту, которая стояла, прислонившись к двери, то на Дамьянку. Мотуш топал ногами, как конь, — вероятно, по кучерской привычке. Адаминко в белом поварском колпаке неловко и комично подпрыгивал по-козлиному. Все были довольны, хотя вокруг клубились густые облака пыли и температура в переполненном помещении вскоре стала как в парной бане. В перерыве гостей пригласили на званый ужин, во время которого погреб Менева подвергся беспощадному опустошению. И только потом разгулялись окончательно — плясали, пели и пили, стараясь перещеголять друг друга, до поздней ночи. Ни одна душа не вспомнила об отсутствующих хозяевах. Адаминко приготовил из дорогих ингредиентов роскошный пунш. Чтобы проветрить кухню, в ней на некоторое время открыли окна, поскольку здесь собирались теперь играть в тарок и наплясавшиеся до полусмерти девушки сбежались сюда хлебнуть миндального молока.
Царем в пекарне был Ендрух. С правого боку его оглаживала Квита, слева томно вздыхала Дамьянка, но он отмахивался от них как от пары докучливых мух и благосклонно, словно настоящий султан, кивал то одной, то другой из новоприбывших симпатичных дивчин.
Торжество было в самом разгаре, далеко разносилось разухабистое пиликанье скрипок, танцующие громко притоптывали каблуками, бражничающие кричали и пели, когда вдруг неожиданно воротились хозяева. Поскольку открыть ворота было некому, одному из крестьян пришлось перелезть через каменную ограду. Когда сани наконец въехали во двор, господский дом стоял тихий и темный, зато со стороны ярко освещенного хозяйственного двора доносились звуки буйной вакханалии. Невозможно описать замешательство разгулявшихся слуг, когда Менев с Аспазией внезапно вошли на кухню.
Софья, надевшая меховую кофту своей барыни, собралась было выпрыгнуть в окно, а Тарас, беззастенчиво дымивший трубкой Менева и державший в руках игральные карты, залез под стол. В пекарне Менев обнаружил повара и кучера с бумажными киверами на головах, лихо отплясывающих казачка, тогда как Ендрух с Дамьянкой кружились как угорелые, а Квита щедро потчевала гостей пирогами и ликером.
При виде барина Квита с истошным криком выронила поднос, так что осколки разлетелись во все стороны и по половицам растекся желтый ручеек, Ендрух нашел убежище за пышными юбками Дамьянки, Адаминко сховался за печкой, а вот злосчастный Мотуш, совершив неуклюжее сальто-мортале, рухнул на пол и теперь сидел посреди горницы на осколках стекла, в желтой луже, — оцепенело уставившись на Менева, точно на привидение.
— Что же, твоя нога уже вылечилась? — спросил Менев, в котором все клокотало от бешенства.
— Как вы изволите видеть, еще не совсем, — пробормотал Мотуш, — поскольку я снова потерпел аварию.
— И Ендрух тоже опять здоров… — продолжал Менев.
— Уверяю вас, барин, — жалобно промямлил тот, — температура еще очень высокая.
— Ах вы, мерзавцы! Лодыри! Сучьи дети! — рассвирепел Менев. — Подать мне трость, я засеку вас до полусмерти!
И он точно пришиб бы их, если бы под рукой у него оказалась трость и если бы подоспевшая вовремя Зиновия не подхватила его и не увлекла прочь.
— Ну, погодите у меня, утром я вам устрою суд! — кричал он, пока она вытаскивала его из пекарни.
На следующее утро Менев, как инспектирующий генерал, прошелся по дому, на каждом шагу обнаруживая новые следы беспорядка и доказательства присвоения слугами хозяйского имущества. Но тут появилась Зиновия, положила руки ему на плечи и улыбнулась.
— Ты только не сердись так, — молвила она, — дело того не стоит. Позволь мне самой все уладить, я уравновешеннее тебя, меня эти прохиндеи из себя не выведут.
Она уговаривала и ласково убеждала его до тех пор, пока он не согласился поручить ей наказание провинившихся.
— Они получат по заслугам, — пообещала Зиновия, — можешь быть спокоен!
Когда она вошла в кухню, все грешники уже были в сборе и имели весьма удрученный вид. Ендрух тотчас бросился на колени и поклялся, что ни в чем не виноват, три служанки завыли терцетом. Зиновия расхохоталась.
— Собственно говоря, я должна отодрать вас всех как Сидоровых коз, — проговорила она, — таково желание барина. Однако на сей раз я хочу проявить милосердие.
— Да наградит вас Господь! — крикнул Тарас.
